СВЕТОТЕНИ
Глава VI
1
Дмитрий Иванович заканчивал между тем свою книжку и раздумывал, удобно ли отнести ее после всего, что было, Борису. «Да что было? Мы же не поругались. Ну, поспорили, так это обычное дело». Других вариантов все равно не было, и он решил позондировать почву. Перекинув набранный текст на диск, поехал с ним к Садовскому.
«Ну, вот, – ухмыльнулся тот про себя, – явился, как миленький. Без меня тебе никуда».
– Говоришь, листов на шесть тянет? Тоже не густо.
– Я же не Гегель. И потом ведь, чем длинней, тем дороже.
– Твои, что ли, деньги? – усмехнулся Босс. Дмитрий Иванович заключил из этого, что тот не откажется, в принципе, напечатать, и взбодрился. Осталось показать товар лицом.
– Представь, ты во многом был прав! – воскликнул он радостно, чтоб вдохновить и поощрить издателя.
– Да что мне представлять! – парировал тот насмешливо. – Я и без тебя знаю, что прав.
– Да, но ты говоришь, что противоположности просто сосуществуют. А почему? Откуда они вообще взялись?
– Элементарно. Закон равновесия. Никакая стабильность без противоположностей невозможна. Плюс и минус, правое и левое, верх и низ...
– Я это уже слышал! – перебил, поморщась, Изотов. – Это только примеры. А в чем суть этого противополагания?
– Я же сказал: равновесие.
– В общем-то, конечно. Но – в общем. Суть же – в двух разнонаправленных движениях. В дви-же-ни-ях! Они-то и создают все, какие только есть, противоположности.
– Это из чего ж следует? – глянул Босс иронически. – Из твоей теории организмов?
– Да, и из теории. Но организмы – тоже момент частный. А я покажу тебе сейчас суть, самое начало! – Дмитрий Иванович вскочил и встал перед Садовским, как вставал перед своим классом. – Эйнштейн, видишь ли, ставил мысленные эксперименты. Мы, конечно, не эйнштейны, но давай все ж представим. Вообрази, что в некотором пространстве, – Изотов с загоревшимися глазами раскинул в стороны руки, – разлита равномерно энергия… ну, некое однородное силовое поле. Абсолютно ничего больше нет. Может ли в нем что-то появиться?
– Само по себе? Нет, конечно.
– Хорошо. А что надо, по-твоему, чтоб появилось? Исключая, разумеется, любое постороннее воздействие?
– Надо какое-то нарушение, возмущение этой однородности. Ну, допустим, в какой-то точке поля возникает избыток энергии.
– Положим, он возник. Но как, каким образом, в какой форме? Что такое этот локальный энергетический сгусток? Как ты его представляешь? Это какое-то уплотнение, или завихрение, или…
– Да, завихрение, – быстро подхватил Босс. – Маленький энергетический вихрь…
– Нет! – перебил торжественно Дмитрий Иванович. – Два вихря! Избыток энергии – в силу того ж закона равновесия – реализуется в двух разнонаправленных вихрях! – и он, схлопнув две ладони, крутнул их в разные стороны. – Понимаешь? Они как бы опираются и отталкиваются друг от друга. Равновесие – и этих вихрей, и всего поля – сохраняется. Но, противодействуя друг другу, они себя же и гасят. А куда деться восстановившемуся опять энергетическому сгустку? Да снова в такие ж два вихря, только изменивших направления. Это как маятник – туда-сюда, пульсация… Кстати, примерно так устроен квант, способный распадаться иногда на два самостоятельных вихря – электрон и позитрон. Так вот! Ничего не было – и вдруг возникло нечто. Что же оно такое, что оно собой представляет? Пару противоположных движений! То есть бытие как таковое – это единство двух противоположных процессов – таких элементарных, как в нашем случае, или таких сложных, как в организмах. Вот исток и суть бытия, как и самих противоположностей! – заключил почти гордо Изотов.
– Ну, друг! – усмехнулся, заметив его самодовольство, Садовский. – Ты длинно сказал то самое, что я коротко говорю давно.
– Положим, не то самое. Ты говоришь, что плюс и минус, утверждение и отрицание, созидание и разрушение – равноправны и равноценны, так? А я говорю: нет! Чтобы что-то разрушить, это что-то должно уже существовать, оно сперва должно быть создано. Созидание всегда первично! Первичен и самоценен создатель, творец, демиург – бог! А разрушитель, то бишь дьявол, у него подсобный работник. Он, конечно, разрушает, и много, но не что ему вздумается, а на что укажут, что требуется.
– Ах, вон что! – воскликнул, рассмеявшись, Босс. – Да это, братец, из другой оперы!
– Из той самой оперы! – не сдавался Изотов. – Больше того, я с тобой согласен, что наш мир «на нуле». Да, согласен... – прибавил он с миролюбивой, но независимой усмешкой. – Но это не такой нуль, где плюсы и минусы, как ты говоришь, только перемешаны и их поровну. Это непрерывный процесс! Эти плюсы и минусы – откуда они тут взялись? Да из того ж нуля, откуда одни норовят направо, другие налево, и одни становятся так плюсами, другие минусами, и чем дальше, тем все большими по величине. То есть нуль наш – не просто точка, вокруг которой все, как хотят, мотляются, а непрерывный процесс разделения – в зависимости, какой поток кто предпочтет: созидания или разрушения. Да – бога или дьявола! – с вызовом воскликнул Изотов. – И их не поровну, как ты думаешь, – нет! Раз созидание и бог первичны, то созидателей, то есть божьих душ, гораздо больше на земле, чем дьявольских! Гораздо!
– А они, по-твоему, есть? – сощурился Босс. – Дьявольские? Ты против церкви что-то попер! – засмеялся он.
– Да при чем церковь? Бог и дьявол существуют независимо от церкви! Вселенная, в том числе Земля и люди на ней, появились задолго до религий и церквей. И процессы созидания и разрушения совершаются в мире по своим законам. Мы тут только исполнители – того или другого. Не так, по-твоему? – заметил он иронию Садовского.
– Так дьявольские, говоришь? Значит, все убийцы и насильники – люди дьявола?
– А вот этого я не знаю, – отступил вдруг Дмитрий Иванович. – Его они люди, или станут ими завтра, или кто-то, может, исправится… Но что все они работают на него и ему служат – в этом никакого сомнения. Видно же по поступкам! Нацелен человек на разобщение, разрушение, насилие, уничтожение – явный призывник в его орду. И разве одни убийцы и насильники? Да кто угодно – в любой отрасли, в любой сфере. Сколько таких среди чиновников, бизнесменов, руководителей! А люди искусства? Такие, случается, мерзости выдают, что… – Изотов махнул брезгливо рукой. – А идеология, философия? Убийцы и самоубийцы в сфере духа опасней даже, чем физические. Был такой Ницше, не читал? И не надо!
– Что, об этом и книжка твоя? – взглянул с сомнением Садовский.
– И об этом тоже.
– Но ты смешиваешь философские и религиозные понятия.
– Почему смешиваю? Разве понятия бога и его антипода религией приватизированы? Кант, чистый философ, очень много рассуждал о боге. Я оставлю тебе диск, взгляни на досуге…
– Непременно.
– Ты сам же настаивал, что без отрицательных величин нельзя. Вот я и не обошел.
– Посмотрю, посмотрю…
Дмитрий Иванович ушел, не получив твердого «да», но с уверенностью, что Садовскому теперь неудобно будет ему отказать. Дела его, похоже, налаживались.
2
С усмешкой, с какой проводил Изотова, Садовский прошелся по кабинету. «Ну, кустарь… чего от кустаря ждать?» – думал он. Но вещи, названные своими именами, его впечатлили. Да, бог и дьявол… И сам он не просто «человек минуса», как обычно думал, – он представитель дьявола. Что ж… это звучит! Это смело, пикантно! Это правда, наконец! Разве не чувствует он в себе это демоническое начало? Не примеряет с удовольствием роль Мефистофеля, заучивая его фразы? Не ощущает властную силу, давно ведущую его по жизни? Он не особенно задумывался, что это за сила: везет во всем – и ладно. Но это же ясно! Это сила дьявола, который поощряет его за службу. Разве он не работает на него? Да еще как! Что там Чарушкин, убивший каких-то два десятка. Он со своими газетами и связями растлил и убил сотни, а может, и больше. Кто считал?
Да, идет разделение, кустарь тут прав. Но он лишь болтает о разделении. Пускай болтает! А реально разделяет он, Босс! Увлекая легкой жизнью, деньгами, благами, удовольствиями, сексом, безграничной свободой, гуртами заворачивает он этих овечек под горки и на скользкие спуски…
Садовский вставил диск и прогнал по монитору текст, останавливаясь местами и прочитывая один-другой абзац.
«В конце концов самовскрытия достигают последних глубин чувства; операции становятся опасны; ампутация комплекса Вагнера – одно из самых болезненных, почти смертельных вскрытий собственного тела, затронувшее область сердца, почти самоубийство, и в то же время, в своей неожиданной жестокости, как бы убийство на почве садизма: в любовном объятии, в мгновение самой интимной близости познает и умерщвляет его неукротимый инстинкт правды самый близкий, самый любимый образ. Но чем мучительнее, тем лучше: чем больше крови, чем больше боли, чем больше жестокости потребовало от Ницше такое "преодоление", тем сладостнее упивается его честолюбие испытанием воли».
Так говорит о своем земляке Стефан Цвейг, пытавшийся объяснить, оправдать и даже вознести Ницше. «Постепенно влечение к самоуничтожению становится у Ницше страстью: «Радость уничтожения сравнима для меня только с моей способностью к уничтожению».
Наконец, вещи называются своими именами: «…едва форма его существа достигла последних пределов, как напряжение духа разрядилось: прорывается пламенное ядро, исконная сила демонизма, и необоримая стихия единым вулканическим напором уничтожает величественный ряд образов, созданный творческим духом из его плоти и крови».
Перед нами, без всякого сомнения, носитель и выразитель дьявольского начала – разрушения. Яркий представитель убийц и самоубийц в сфере духа. А сколько таких нравственных и духовных убийц бродит между нами в неярких неприметных одеждах – серых волков в овечьей шкуре, которые вовсе не стремятся быть узнанными. Они делают свое волчье дело тихо, притворяясь овцами, но, пощипывая травку, мочат ее не слюнями, а срыгивают чужой кровью…»
«Ну, кустарь… – удивился Садовский. Что-то его зацепило. – Да не меня ли он имел в виду? Нет, вряд ли. Умозрительный и неконкретный болтун. Мыслит схемами и не замечает, что под носом. Меня вот не заметил. Разве принес бы мне свой опус, на меня же ополчаясь? Кто-кто, а этот – никогда. И придется ведь напечатать, – хотя б ради конспирации. Мол, никакого касательства к теориям твоим не имею…»
Садовский откинулся на спину, слегка прикрыв глаза и озирая мысленно, как он любил, матушку-землю. Сколько же на ней нас? О-о... «Нас тьмы и тьмы!..» Волны терроризма, захлестнувшего человечество, не свидетельство ли его мощных усилий? Все думают: террористы – какие плохие люди. А они – лишь его слуги. Под силу ли человеку так точно рассчитать и так метко направить самолеты, чтоб под корень срезать эти нью-йоркские башни? А тень, упавшая на ислам, сильно подозреваемый в экстремизме? Не в исламе дело, а в том, кто так умело использует веру его фанатиков в загробное воздаяние за истребление неверных. Шахиды подрывают себя в толпах с именем аллаха на устах, но их бог – дьявол. А телевидение, где кроме боевиков, фильмов ужасов, секса и какой-нибудь клюквы ничего не увидишь? А безнаказанность и попустительство порокам, растлевающим юные души? Даже слепому видно, как сильна его незримая власть. Видит и говорит об этом Изотов, но что он, да и кто-либо вообще, может сделать? Никто ни-че-го!.. Да, идет разделение душ, и им пущены в ход все средства разложения человека и проверки «на вшивость». И он, Босс, в ряду этих изощренных дьявольских орудий…
Садовский встал, почувствовав необходимость движения. Сильного ощутимого действия. Дела. Сейчас он съездит в редакцию. Зря, наверно, сдерживал иногда своих газетчиков. Пускай дуют во все тяжкие. Чем круче, тем лучше! Чем наглей, бесстыдней, забористей, тем результативней. Он – сильный козырь! И он, несомненно, заслужитвысшее одобрение…
Босс оделся, сунул в карман сигареты и вышел.