СВЕТОТЕНИ
2
– А, и ты дома… – улыбнулся Дмитрий Иванович, приглаживая редкую гривку над морщинистым высоким лбом, слишком белым против румяного с мороза лица. – Давно не был.
– Зато с новостью вот… – не вытерпела Нина Михайловна.
– Что такое?
«Ну, начнет учить… учитель», – приготовился, усмехнувшись, Олег. Главное было сказано, оставалось лишь отбивать неизбежные, но бесполезные уже удары.
– Институт, говорит, брошу.
– Это что… – отмахнулся, как от глупой выдумки, Дмитрий Иванович.
– А я не шучу! – заявил сын с вызовом.
– Да не сомневаюсь, – со спокойной иронией, будто и не ждал от него другого, пробубнил отец, и Олега это разозлило.
– Да, ухожу! Завтра же!
– И далеко, позволь спросить? – уже откровенно улыбнулся Дмитрий Иванович. – Далеко шагнешь?
– Снимать хочет… клипы там всякие… – волновалась Нина Михайловна.
– А-а-а! – радостно вскинул руку Дмитрий Иванович. – Понимаю. Замечательно!
– Почему б и нет? – вздернулся Олег. Он решил твердо отбить все их посягательства, но спокойная издевка отца выводила из себя.
– Да клипы, клипы!.. конечно же, клипы! – раскатисто, на всю квартиру, пророкотал Дмитрий Иванович, повесив пальто и потирая холодные руки. – Девчушки – те в модели, а мы… Можно и в актеры, понятно… или даже певцом… а, мать? – взглянул он на жену округлившимися от смеха глазами, но та не поддержала его веселья.
«Юморист фигов, – скривился Олег. – Как перед школярами своими…»
– Ну… вы беседуйте тут, – махнул он раздраженно, собираясь выйти.
– Это же серьезно, Дим… – заторопилась Нина Михайловна. – Ему, может быть…
– Что серьезно? Этот балаган, эти клоунады тэвэшные – серьезно? Пусть, ладно, он… – запнулся, кивнув презрительно на сына, Дмитрий Иванович, – но ты-то соображаешь?
– Не тебе ж… не тебе и предлагают! – вспылил, задетый обидным этим умолчанием, Олег.
– А! Так уже предлагают? – изумился отец радостно. – Это что же и кто? Оч-чень любопытно! Оч-чень!
– Да о чем вы! – перебила расстроенная Нина Михайловна. – Не по душе ему институт, вот что…
Мать, понял Олег, если и не на его стороне, то все же сочувствует, и воодушевился.
– Почему я должен жить, как вы хотите? – выкрикнул он с вызовом. – Свою жизнь я проживу, как я хочу! Я свободный, в конце концов, человек!
– Это мы-то тебя неволим? – всплеснула руками Нина Михайловна.
– Ты – свободный? – сощурился отец. – Да ты раб! Раб порывов и позывов своих, то бишь соблазнов. Думаешь, если делаешь, что хочется, потакаешь прихотям и похотям, так и свободен? Нет! Вот кто владеет и распоряжается собой – тот свободен!
– И что ж он делает, такой свободный? – вцепился Олег.
– То, что надо! Что необходимо!
– А я не о том? Не нужен мне этот институт, не нужен! Нет в нем необходимости! А снимать, фотографировать… вот это мое!
– С каких это пор? Насмотрелся по телевизору, нахватался у приятелей – и твое? Чушь собачья! Твое тут только желание высунуться, покрасоваться, да еще, может, легких денег. Пустой номер!
– Не пустой!
– Абсолютно пустой! – из спальни, куда зашел переодеться, выкрикнул отец. Выйдя оттуда в своей синей навыпуск футболке, спортивных брюках и шлепанцах, он казался скорее насмешлив, чем сердит. – Это же поветрие. Из скольких голов мозги уже выдуло! Я понимаю… ты хочешь сплошных благ – и немедленно, так? А ты заслужил? – глянул с проницательной иронией. – Чем ты так хорош, чтоб претендовать? Стань-ка сперва хорош, великолепен, прекрасен! Нет! Тебе хочется, чтоб само с неба свалилось или на блюдечке поднесли. А так, друг, не бывает! Так в мире устроено, что пока мы несовершенны, пока жадность, зависть, злоба, страсти всякие нас мучат, все мы – хотим или не хотим – будем вариться в этом котле добра и зла, пока во что-нибудь вываримся…
Что-то подобное Олег слышал, отец повторялся, и его рассудительный тон раздражал, как нудное назидание. Поддаться уговорам нельзя было ни в коем случае.
– Нет добра и зла! – выпалил он. – А только сила и слабость! Добро и зло – удел слабых… сильные выше этого!
– О! – с насмешливым удивлением воззрился Дмитрий Иванович. – Сверхчеловек, мать, у нас вылупился! Ты думала, нормальный птенчик, а его кукушка подбросила. Не твое дите!
– Ох, – улыбнулась слабо Нина Михайловна, болезненно переживавшая этот разговор. – Какое ни есть, мое…
– Именно кукушка! – подхватил горячо сын. – Из гиперборейских лесов! И потому никаких трусливых компромиссов! Никаких!
– Ба, да он же ницшеанец! – уставился изумленно Дмитрий Иванович. – А я думаю, куда две книжки мои пропали? Ну, и учителя нашел!
– Ницше – великий философ! Величайший! – вскрикнул Олег.
– Ну, коли сверхчеловек, то конечно… Только не философ, а козел, забравшийся в философский огород. И кончил тем, к чему шел: спятил с ума!
– Да при чем… Это же болезнь!
– При том, что он низвел человека до животного! Где не разум, не понятия добра и зла решают, а одни инстинкты, сила и слабость. И недочеловека этого нарек сверхчеловеком. И этот вот примитив, козлиное это мировосприятие – философия? На других ума у тебя, что ли, недостало? – Отец не возмущался, он откровенно потешался, не подозревая, казалось, в сыне даже способности что-то понять. – И этот бодливый, брызжущий слюнями козел – образец для тебя? – презрительно, как безбожника-немца, сверлил он Олега глазами. – Ты вот и запрыгал тут козлом: не нападешь ли на дармовщинку, да? Ха-ха-ха! Так и будет: ни шерсти, ни молока, как с козла! – заключил он с убийственным сарказмом.
Олег был оскорблен. «Сам козел!» – мысленно огрызнулся он, придумывая, как побольней тоже уязвить.
– Так вы стричь и доить меня собирались? – прищурился он ехидно.
– Тебя-то? – хмыкнул отец. – Слез бы к старости с чужой шеи, и то б хорошо.
«Это он о квартире… И что покупают мне всё. Так не он же, а мама. Он и сам на ее шее…»
– Я-то к твоим годам слезу! – блеснул он на отца злыми глазами. – Я-то слезу!..
Дмитрий Иванович, поняв намек, вспомнил о мучившей его денежной проблеме, рассердился и, подумав, что на себя он, по крайней мере, зарабатывает, вошел вдруг в пафос.
– Стричь его, ха… Да ты на себя хоть научись зарабатывать! На себя хотя бы!
– Ужинай иди, – позвала Нина Михайловна, спеша прекратить их раздражительный и бесполезный разговор. – А то поругаетесь еще… – прибавила она с виноватой усмешкой. – Утро вечера, говорят, мудреней.
– А то он... слезет к моим годам! – проворчал, уходя на кухню, отец, сильно задетый словами сына.