СВЕТОТЕНИ
Глава VII
1
Зоя была дома; открыв на их звонок дверь, она удивленно остановилась на пороге.
– Мы с поручением! – объявил поспешно Олег.
– Из редакции, – уточнил, скептически ее оглянув, Чарушкин. – Можно войти?
Зоя впустила.
– Не удивляйся, мы из газеты сейчас, – тарахтел, боясь остановится, Изотов. – Редактор мне сегодня…
– Из какой газеты? – смотрела она с недоумением.
– Ну… была же статья… о вашем клубе.
– А, это! – Зоя густо вдруг покраснела. – И что?
– Мне задание дали… Поговорить с тобой и материал небольшой сделать… – Олег оробел вдруг, совсем не уверенный, что у него с ней получится. – Вот Толян подтвердит, мы вдвоем там были. Скажи, Толь!
– Да. Редактор ему поручил, – пробубнил Чарушкин, глядя куда-то в окно.
– Какой еще материал! – воскликнула раздраженно Зоя. – Никаких материалов!
– Ну, как же…
– Это на улицу Терешковой окно? – спросил Чарушкин. – На противоположную от двора сторону?
Зоя подтвердила.
– А то я смотрю… – он так долго и зорко во что-то вглядывался, что даже хозяйка заинтересовалась. – И вы тут занимаетесь, читаете? Перед этим вот сквером?
«Молодец какой! – восхитился благодарно Олег. – Отвлекает… Да, надо отвлечь сначала… подготовить».
– Бывает, – сухо сказала Зоя.
– Ну да, – кивнул Чарушкин на книжную полку и открытую на столе книжку.
Маневр был отличный, Олег хотел уж взглянуть на книгу и поинтересоваться кругом ее чтения, но Чарушкина опять притянуло окно.
– И не увидишь отсюда ничего, – сказал он невпопад. – Я сейчас… машину только закрою! – объявил он неожиданно и, подмигнув приятелю: действуй давай, я скоро! – быстро вышел.
«Друг называется», – подосадовал Олег. Наедине с ней он не мог притворяться, болтая о книгах, и скованно потупился.
– Я, честно, удивился… когда фотографию увидел, – пробормотал он, покраснев. – Не поверил даже.
– Пфи! – фыркнула Зоя. – Это все случайно.
– И клуб?
– И клуб. Наткнулась в интернете, решила заглянуть, а тут этот фотограф. А написали вообще гнусность!
– И я ему так сказал! – поддержал горячо Олег, радуясь, что она с ним разговаривает. – Обязательно изгадить, говорю, надо. Редактор и поручил: сделай сам. И фото, и текст... И клуб, мол, не обойти. Так что о клубе тоже… Хотя я думаю: к чему клуб? Если даже и девственницы? Есть же женские монастыри, вот там строго… – торопился он заговорить ее, удивив попутно оригинальными, приходившими сейчас в голову мыслями. – А клуб – я не понимаю… Чем там заниматься?
– Да ничем. Посиделки, диспуты. Библиотеку свою собирают. Есть же история: весталки в древнем Риме, невесты Христовы в христианстве.
– Вот мне и надо сделать…
– Так делай, – усмехнулась она. – Я тут при чем?
– Но… – Олег замялся. – Я же тебя только знаю. Из-за тебя и был разговор. И задание дали: о тебе статью и фото.
– Какую еще статью!
– Так была же…
– Потому и не будет больше!
– Это же другая совсем. Я потому и согласился… что настоящее… это вот и показать…
– Я сказала: никаких статей! Бред какой-то! При чем тут вообще я? А ты тут еще при чем? Ты-то тут с какого боку? – взглянула она возмущенно, в крайнем недоумении.
– Это… это случайно, – промямлил Олег. – Совершенно случайно! Так получилось…
– Получилось? – разгневалась Зоя. – Случайно? В поселке нас с Лилей нашел случайно, потом квартиру тут снял случайно, теперь чушь обо мне всякую писать – случайно?!
– Да не чушь… И не нарочно же я, поверь... Спроси у Толяна, все при нем было…
– Да все равно, при ком! Надоело это, понимаешь? На-до-ело! Можешь идти за своим Толяном, и слышать не хочу!
– Но, Зоя…
– Не хочу, я сказала! Не хочу! – С разгоревшимся лицом и сверкавшими синими глазами она была прекрасна в гневе, Олег рад был видеть ее и такой, но она прогоняла его. Постояв несколько мгновений с побагровевшим, в испарине, лицом, он повернулся и вышел.
Бросившись вниз по лестнице, зацепился за какой-то крюк и разорвал карман, но почти не заметил этого, торопясь разделить новую неудачу с Толяном. Машины во дворе не было. Он обежал двор, заглянул за угол и, поняв, что приятель уехал, потерянно остановился. Морозная свежесть и это новое обстоятельство его охладили. «Что ж… Что из редакции, он подтвердил, а с Зоей не ему ж договариваться… – оправдывал он, возвращаясь к себе, Чарушкина. – Хотя свинство, конечно, мог бы и подождать».
Дома, скинув куртку, он большими шагами ходил по комнате, взглядывая горящими глазами то на железного Шварцнегера, то на цитаты, то в окно. «Так и надо! – говорил он себе. – Так тебе и надо!» Он не знал еще, что сделает. Возможно, найдет этот клуб и сработает что-нибудь о другой весталке. Или раскопает другую сенсацию. Или займется совсем иным делом. Он свободен и силен. Он – железная воля, собранная в кулак. «Он сам себе причина! И он победит!»
2
Сгущались, синея, ранние сумерки, в школе напротив уже засветились окна. Заиндевелый, обсыпанный недавним снежком сквер становился все таинственней и волшебней. «…И запах молодого снега свеж и сладок, как разрезанный арбуз. Неизъяснимо очарование первозданной его чистоты и белизны, скрывающей грязную кору земли, его холодного и нежного, тающего на губах, пуха…»
Этот мягкий, с глуховатинкой, голос она не спутает ни с каким другим, и хотя не обмирает уже, как прежде, что-то трогает снова сердце. Она заслушивалась им на семинарах, а в такие вот сумерки, столкнувшись и заговорив у узкого окна на антресолях читального зала, почувствовала вдруг соединившую их нить.
«…Как-то забрел сентябрем в дубраву. Дорожка усыпана по щиколотки желудями. Иду и восхищаюсь под их пулеметный со всех сторон треск… Остановишься, наберешь горсть блестящих шоколадных желудей и замрешь, слушая, и кажется, что огромные дубы вокруг – живые великаны, впустившие в свое царство, в сказку, и нет сил выйти из нее…»
Он мог говорить так о чем угодно, а она завороженно смотрела своими синими, и незримая перегородка в них – «вот я, вот ты» – исчезала, таяла, и он мог свободно входить и располагаться в ней, как хотел.
«Эта мелодия? Да, нравится… И тебе? Нет, дело не в слухе и не в звуках. А в музыке души, которая у каждого своя. Мы даже не замечаем своего звучания, а оно в нас постоянно. И когда встречаем человека с похожим звучанием, сразу это чувствуем. Это созвучие душ».
– Это любовь? – спросила она, волнуясь.
– Это взаимопонимание, сопереживание, симпатия. Иногда любовь.
«Как это верно! – подумала она. – У нас созвучные души…»
О ее влюбленности знала не только Лиля, знал весь курс. Ребята посмеивались над нею, девчонки ревновали и осуждали: молодой доцент был женат. Но не могла же она запретить себе чувствовать! Она не посягала на его семью и ничего не требовала. У них не было даже свиданий. Они просто общались – в читалке, на переменах, на улице, не таясь ни от кого и не скрываясь, – в этом же не было ничего дурного. Разумеется, ее к нему влекло и, самой себе не признаваясь, она рада была бы потерять невинность с любимым. Потом даже мечтала об этом, но доцент оказался порядочным человеком. Это только усилило ее привязанность, хотя невольно стала замечать, что не менее красноречив он и с другими. Зачем же было влюблять в себя? – недоумевала она. – Зачем эти прогулки, стихи и ласковые взгляды? Зачем увлекать надеждой доверчивое девичье сердце?
Были попутно ухаживания и своих ребят, и наивная влюбленность Олега, – она всех отвергла. Но и «созвучная» душа доцента, привыкшего к обожанию младшекурсниц, оказалась слишком просторной для нее, – пыл увлечения тихо остыл. Она решила, что все к лучшему, а в платонической ее любви и девстве особое и редкое достоинство. И живо стала интересоваться римскими весталками и христианскими девственницами.
Не хуже других она понимала, что назначение женщины – рождение и воспитание детей. Судьба старой девы, обделенной любовью и семьей, незавидна. Но это девство вынужденное. Совсем иное – девство по убеждению, когда любовь к мужчине вытеснена любовью высшей, не обремененной вожделением и страстями и ставшей смыслом жизни. Ей хотелось чего-то особенного, необычного, что дало бы такую силу и оправдало безразличие к мужчинам. Горячо спорила с Лилей, доказывая той всё преимущество чистой и независимой жизни, – жизни для всех, а не для одного.
– Я понимаю, Зой, когда служению отдаются, потерявши мужа, как княгиня Елизавета Федоровна, например, – возражала та. – Но прямо так, с девичества…
– Да наоборот, Лилечка, наоборот! Посвятить себя с самой юности, и всю, без остатка!
– Да чему посвятить? Если богу, так в монастырь идут. Ты что, в монахини хочешь?
В монахини ей не хотелось, но было, она чувствовала, иное призвание, надо только его найти. Высмотрела в интернете и поехала, не откладывая, в этот клуб. Боже, что за клуб! Это Олегу сказала, что и библиотека, и диспуты, и весталки. А была кучка разномастных девиц, жаждавших каждая объявить на весь мир: «Я девственница! Я самая-самая! Возьмите меня!» И корреспондент, как потом оказалось, явился не сам, а по приглашению, ради рекламы, но не столковался в чем-то с надменной их «матроной», а что-то, возможно, и заподозрил, и появилась довольно двусмысленная гнусненькая публикация. Как она трепетала, что на снимке ее узнают! Было ощущение, что измазалась в какой-то гадости, и о клубах забыла думать. Не в девстве, а в «девах» разочаровалась, в опошливших саму невинность людях, в жалких торгашах, готовых продавать что угодно.
Явившийся ни с того ни с сего и напомнивший этот стыдный случай Олег шокировал ее и возмутил. Прямо наказание! Ладно бы один, а то и с приятелем. Вот уж навязался на ее голову!..
Она стояла перед окном, нервно постукивая по стеклу пальцами, и смотрела в сквер. «А тот что про улицу и про сквер тут болтал? – вспомнила она странноватого, торопливо выскочившего товарища Олега, почти верно угадав, что заглянул тот на минутку, за компанию, а до нее ему и дела нет. – Что за народ… – с презрительной и тонкой иронией думала она о мужчинах, соединяя в одно и доцента, и Олега, и его приятеля, и ей было и смешно и грустно.