Крысолов

   Услышав от кардинала просьбу папы Иннокентия, король Пилипп Суэбский пришёл в смятение. Ещё бы! Понтифекс просил его отпустить на свободу претендента на сицилийский престол. Пусть слепого, пусть неспособного к деторождению, но претендента! На тот самый престол, который вот уже два месяца занимал племянник Пилиппа, малолетний сын королевы Константии Фридерик. И пусть законность престолонаследия Гулиельмо многими ставилась под сомнение, поскольку он был сыном короля Танкреда, считавшегося бастардом. Но, даже несмотря на это, свергнутый Гулиельмо оставался, как ни крути, правнуком славного Рогерия Альта́виллы, основателя Сицилийского королевства, и, к тому же, был в своё время законно избран большинством сицилийской знати, в то время как муж Константии, император Хенрик, захватил Сицилию силой, пролив при этом реки крови. Так что свергнутый и искалеченный Гулиельмо имел прав на престол Сицилийского королевства уж никак не меньше, чем сын покойного императора. В общем, просьба понтифекса поставила германского короля в трудное положение. Видя его колебания, Петро Диана попытался, как мог, развеять сомнения Пилиппа. Он клятвенно заверил короля в том, что освобождение малолетнего узника никоим образом не имеет целью восстановление оного на сицилийском престоле, а вызвано исключительно соображениями милосердия, а также теми обязательствами заботы и попечительства, которые в своё время брал на себя Святой Престол по отношению к осиротевшему после смерти своего отца, короля Танкреда, несчастному Гулиельмо. «Нет-нет, ваше величество, что вы, никакой Сицилии! Мальчик поедет во Францию, в Ре́мос, вместе со своей матерью и сёстрами. Что?.. Разумеется, их также следует освободить – они сейчас, как вы, надеюсь, знаете, живут под строгим надзором в Хохенбургском монастыре. Я смею рассчитывать, что ваше величество напишет соответствующее письмо тамошней аббатисе Аде́лаис?.. Где они будут жить? В Ремосе. В небольшом частном владении... Да, на свободе, но под полным контролем тамошнего архиепископа кардинала Гилле́льма Шампанского... Вашему величеству не о чем беспокоиться – Святой Престол признал законность коронации Фридерика и, следовательно, не возражает против его правления. Разумеется, под регентством королевы Константии до наступления его совершеннолетия...» Кардинал бил в уязвимое место. Он знал о богобоязненности Пилиппа Суэбского и поэтому взывал к его милосердию, упирая на безмерность страданий несчастного калеки, неспособного видеть свет, оторванного в раннем возрасте от матери и томящегося ныне в одиночестве без всякой надежды на спасение. «Да, ваше величество, сострадание и милосердие! Господь наш Благосердный непременно зачтёт вам вашу доброту! Ведь недаром сказано: блаженны милостивые, ибо они помилованы будут...  Кроме того, сами понимаете, благорасположенность папы Иннокентия, она ведь дорогого стоит! Делая этот необременительный для вас жест, вы протягиваете руку дружбы Великому Понтифексу, закладываете небольшой, но очень важный камушек в фундамент ваших будущих отношений... Благодарю вас, ваше величество! Господь Всемогущий не оставит вас и ваших близких!.. Нет-нет, ваше величество, я сам заберу несчастного юношу из замка Альт-Эмс. Вам достаточно будет лишь отправить соответствующее распоряжение баронам Амид»...

   Ворота наконец со скрипом поползли вверх, и каррука, тронувшись, медленно въехала во внутренний двор крепости. Здесь было тесновато – практически всю территорию внутри крепостных стен занимали разнообразные и разновеликие хозяйственные постройки: конюшня, хлев, амбары, склады, кожевенные лабазы, ветхие дощатые навесы, под которыми сушились подвешенные на стропилах зелёные снопы каких-то трав. Всё это теснилось, жалось, как малые щенки к сапогам хозяина, к огромному величественному донжону.

   Четырёхугольный в плане, с круглыми, крытыми красной черепицей башенками на углах, он вздымал свои серые массивные стены, казалось, не менее чем на пятьдесят локтей вверх – в самую слепящую синь альпийского неба, туда, где гуляют лишь белоснежные облака, да проворные стрижи весело гоняются друг за другом, то стремительно ныряя в узкие чёрные провалы окон, то так же стремительно выныривая из них.

   Во дворе кипела жизнь и стоял характерный для разгара деревенского дня многоголосый гомон: звонкий девичий голос звал какого-то Оска́ра; перекликались мастеровые, шкурящие разложенные на козлах, свежесрубленные, остро пахнущие смолой, длинные еловые стволы; где-то кудахтали невидимые куры; в добротной, сложенной из тёсаного камня кузне звонко бил молот, и красные сполохи ритмично озаряли её тёмное закопчённое нутро.

   Один из братьев-баронов ждал гостя у входа в донжон. Это был высокий сутулый старик с длинными, до плеч, седыми волосами, в белой льняной ко́тте, подпоясанной широким кожаным ремнём. Вблизи бросались в глаза светло-голубые водянистые глаза под сдвинутыми к переносице кустистыми бровями и белая клочковатая борода на обтянутом сухой пергаментной кожей лице.

   – Добро пожаловать в Альт-Эмс, ваше высокопреосвященство!.. – громким скрипучим голосом поприветствовал он вышедшего из карруки кардинала, и когда Петро Диана поднялся к нему по стёртым каменным ступеням, с трудом преклонил перед высоким гостем колено. – Благословите, отче!..

   Кардинал протянул ему для поцелуя руку и, благословив, помог подняться на ноги.

   – Я – Госвин! – всё так же громко, как будто гость находился где-то на другом конце двора, представился барон. – Рудольф – там, у себя, – неопределённо махнул он рукой. – Брат уже почти не выходит – совсем ослаб. Вы бы зашли к нему, монсеньор кардинал, он давно уже хочет исповедаться. Что?!.. У нас, конечно, есть местный пастор. Он время от времени навещает нас. Но, знаете, одно дело простой священник, да ещё из местных, и совсем другое дело – кардинал, папский легат. Вы ведь прямо из Ромы. Что?!..

   К Петро Диане сзади приблизился майордом.

   – Простите, ваше высокопреосвященство, – почтительно склонившись, шепнул он на ухо кардиналу, – но хозяин совсем плохо слышит. Вы говорите с ним погромче.

   – Я получил письмо от короля Пилиппа, – продолжал тем временем надрываться барон. – Оно сильно расстроило меня! Я, конечно, понимаю, мальчику здесь не место. Ему надо жить с матерью, с родными. Но, знаете, четыре года есть четыре года! Я за это время очень привязался к Вилли. Он мне совсем как сын. А точнее, как внук. Что?!.. У меня есть два внука. Как раз его возраста. Но я их совсем не вижу! Они живут с отцом, моим старшим сыном, в Ульме. Вы знаете, мой старший сын, Херманн, служит при дворе. Говорят, король Пилипп очень ценит его. И часто даёт ему весьма ответственные поручения. Что?!.. А мой младший, Людовик, пошёл, отче, по вашим стопам. Он принял чин. Недавно его назначили аколитом в новом храме в Конста́нтии. У самого епископа Ди́тхельма! У меня ещё есть дочь! Эмма. Знаете, она замужем за фохтом Фра́йбургума. Недавно она родила. Девочку. Что?!..

   – Ваша милость! Вы хотели пригласить его высокопреосвященство кардинала в дом! – громко напомнил барону майордом.

   – Да! Верно! – опомнился тот. – Простите, отче! Вы знаете, я порой становлюсь слишком болтлив! Прошу вас, проходите! Хельмут покажет вам ваши покои. Умойтесь, отдохните с дороги. А через час жду вас на обед. Что?!..

   – Я бы сначала хотел увидеть мальчика, дон Амид! – напрягая голос, возразил Петро Диана. – Прошу вас, проводите меня к Гулиельмо!

   – К мальчику?!.. – растерялся старик. – О, да! Да, конечно! – он неловко расшаркался. – Разумеется! Как будет угодно вашему высокопреосвященству!

   – И, будьте любезны, барон, распорядитесь, чтобы позаботились о моих людях. Им нужен отдых... И ещё. Я вижу, у вас тут своя кузня. Это очень кстати. Наши лошади стёрли себе все подковы о здешние мощёные дороги.

   – Что?! – приложил ладонь к уху хозяин замка.

   – Я говорю, нам надо перековать лошадей! – крикнул кардинал, раздражаясь. – И людей моих покормить! И на ночлег устроить!

   – Разумеется! Разумеется! – даже несколько сердито замахал на гостя руками старик. – Всё будет сделано! Всё! Вам не о чём беспокоиться, ваше высокопреосвященство! Хельмут! Ты слышал?! Давай бегом!.. Прошу вас, отче, проходите! Осторожно, не оступитесь – здесь, знаете ли, ступеньки не хватает!.. Ничего-ничего, сейчас глаза со света привыкнут. Или распорядиться, чтоб факелы зажгли? Что?!..

   Покои юного Гулиельмо располагались на втором этаже юго-восточной угловой башни донжона. Они состояли из двух комнат: гостиной – светлой и просторной, с высоким застеклённым окном, обставленной новой, вызывающе роскошной мебелью; и крохотной полутёмной спальни с узкой, почему-то не застеленной посреди дня кроватью, под которой вызывающе белела керамикой пузатая ночная ваза.

   Мальчика, похоже, предупредили. Он встретил гостей, стоя возле стола, напряжённо выпрямившись и обратя слепое лицо к входной двери. Для своего возраста он был мал ростом и узок в плечах. Изящная, зауженная по последней моде нежно-голубая котта придавала его миниатюрной фигуре трогательную кукольность. Как большинство незрячих, он держал голову немного откинутой назад. Это, вкупе с прямой спиной, возможно бы придало позе бывшего короля горделивый и даже несколько надменный вид, если бы не растерянное, испуганное выражение лица – худого и болезненно, до синевы, бледного.

   – Вилли, мальчик мой, познакомься! – сразу, с порога, громко возвестил барон: – Это – миссер Диана, кардинал! Он приехал прямо из Ромы! Его прислал новый папа, Иннокентий! Миссер Диана отвезёт тебя к твоей матушке и сёстрам! Знаешь, их тоже освободили! Вы теперь будете жить вместе, во Франции, в Ремосе!

   Кардинал подошёл к Гулиельмо и, взяв в свои ладони холодные и влажные руки юноши, бережно сжал их.

   – Я – кардинал Петро Диана, – ласково сказал он мальчику. – Ты можешь называть меня: миссер кардинал. Или просто – отче. Ты скоро встретишься со своими родными, сынок.

   Лицо Гулиельмо исказилось. Он отшатнулся и, выдернув свои руки из ладоней кардинала, быстро шагнул назад.

   – Дядя Госвин!.. – в отчаянье позвал он. – Где вы, дядя Госвин?!

   – Я здесь, мой мальчик!

   Гулиельмо торопливо обогнул стол и, сделав несколько неуверенных шагов, нащупал протянутую руку барона.

   – Дядя Госвин, не надо!.. – мальчик, не отпуская руки, упал перед бароном на колени. – Не надо, дядя Госвин! Не отдавайте меня! Я боюсь!

   – Господи! Вилли! Ты что?!.. – опешил хозяин замка. – Это же миссер кардинал! Он же тебя!.. Ты же поедешь к своей матушке, сынок!

   – Нет! Нет! – Гулиельмо замотал головой – слёзы веером разлетелись с его щёк. – Не надо! Дядечка Госвин! Миленький! Пожалуйста! Я боюсь! Я... я там умру! Я знаю это! Я вижу! Пожалуйста! Не надо! Я прошу вас, дядечка Госвин!

   – Вилли! Вилли! Ты что!.. – барон тоже опустился на колени и, обняв дрожащего всем телом мальчика, привлёк к себе. – Не надо, Вилли! Всё будет хорошо! Никто не умрёт! Что ты!.. Что же это?!.. – Госвин растерянно оглянулся на кардинала. – Ничего не понимаю! Что с ним, миссер кардинал?!

   У Петро Дианы вдруг защипало в носу. Он хотел сказать что-нибудь доброе, утешительное, но горло оказалось перехваченным, и все слова застряли где-то в районе кадыка. Улыбка, которую он хотел изобразить, превратилась в нелепый оскал. Кардинал попятился к двери.

   – Я... – с трудом просипел он. – Я зайду позже... После обеда... Или вечером... Не надо плакать... Успокойте... – он наконец выбрался за дверь. – Успокойте же его, дон Амид! Ради всех святых, успокойте его!..

   Утром следующего дня небольшой отряд кардинала – две повозки и дюжина верховой охраны – выехал из ворот замка Альт-Эмс. Солнце стояло уже достаточно высоко, но вся долина внизу была всё ещё закрыта плотной пеленой тумана. Отсюда, сверху, белая волнистая поверхность напоминала заснеженное поле, невесть по какой причине укрывшее посреди лета подножия зелёных гор.

   Дорога нырнула в лес и пошла под уклон. Свежеподкованные и отдохнувшие за ночь лошади резво и легко побежали вниз. Всадникам и возничим то и дело приходилось натягивать поводья, чтоб сдерживать ретивых коней. Гнать и торопиться не имело смысла. Наоборот, следовало по возможности беречь силы – предстоящая дорога была дальней и трудной. Разумеется, ни в какой Реймс кардинал ехать не собирался. Его путь лежал совсем в другую сторону – не на север, а на юг: через Константию и Бази́лию – на Везо́нтио и Лугдунум и далее – на Массилию. А потом – уже по берегу моря – через Ге́ную и Пи́зу – прямиком в далёкую Рому.

   Примерно на середине горы отряд достиг верхней кромки тумана. Один за другим всадники погружались в него, как будто уходя под воду, и густая молочная пелена жадно глотала их, пряча от солнечных лучей, накрывая людей и лошадей своим глухим влажным одеялом. Прогрохотав напоследок по булыжнику железными ободьями колёс, канула в туман и кардинальская повозка, увозя в своём чреве дремлющего на подушках папского легата и съёжившегося на переднем сиденье подростка, почти мальчика, слепого и беспомощного – маленькую птичку, случайно попавшую под камень из пращи. Несчастного воробышка, которому в очередной раз не повезло...

   Папа Иннокентий изнывал от жары. Даже здесь, в летней папской резиденции, в Риети, в Са́бинских предгорьях – в краю тенистых лесов и прохладных озёр, стояла несусветная жара. А каково сейчас в Роме! Лето кончилось, сентябрь уже перевалил за свою средину, а солнце продолжало жарить всё так же немилосердно, реки пересохли, и даже местное озеро Рипасотти́ле, куда папа любил выезжать в свободные от дел часы, обмелело: вода отступила от берегов, обнажив чёрное илистое дно – вязкое и зловонное.

   Впрочем, фонтан в атриуме дворца работал исправно – вода к нему подводилась от горного источника. Родник находился недалеко от города, и вода, не успевая по дороге нагреться, доходила до фонтана холодной, почти ледяной. Поэтому возле фонтана всегда было если уж и не прохладно, то, во всяком случае, свежо. Но ведь нельзя же вечно торчать у фонтана – есть у фонтана, спать у фонтана, справлять нужду у фонтана. К тому же почти треть всего дня фонтан, расположенный в центре атриума, находился на солнцепёке.

   Вот и сейчас тонкие струйки воды, бьющие из разинутых ртов выглядывающих из бассейна бронзовых рыб, переливались всеми цветами радуги в лучах висящего над крышей дворца, добела раскалённого солнца. Полдень. Безветрие. Зной.

   Иннокентий лежал в тени на самом краю внутреннего дворика, возле колоннады. Он приказал поставить своё ложе именно здесь: напротив ведущей на второй этаж лестницы – кажется, это было единственное место в атриуме, где ощущалось хоть какое-то движение воздуха, некий намёк на сквознячок. Впрочем, толку от этого всё равно было мало – Иннокентий чувствовал, как медленно, но неотвратимо подмокает от пота левый бок, на котором он лежал. Но даже перевернуться на спину или передвинуться на сухое было лень.

   Где-то хлопнула дверь. Раздались громкие энергичные голоса, послышались быстрые шаги. Было немножечко дико осознавать, что кто-то способен в такую жару быть бодрым и активным. «Не иначе, по мою душу... – с неудовольствием подумал папа. – Господи! Кого там опять принесло?!» Он не ошибся. Шаги приблизились, из быстрых сделавшись осторожными.

   – Ваше святейшество!.. – голос был негромкий и вкрадчивый, но интонация не оставляла сомнений: будут звать пока не  дозовутся. – Ваше святейшество!..

   Иннокентий обречённо вздохнул и сел, опустив ноги с ложа. Рядом, почтительно склонившись, стоял Хугулино. На плечах его и в складках одежды лежала серая дорожная пыль. Струйки пота, стекающие по вискам, оставили на припудренном пылью лице мокрые дорожки.  Шесть дней назад папа отправил капеллана в Рому, строго наказав не возвращаться без крайней на то нужды, то есть без срочных неотложных вестей. Стало быть, что-то случилось.

   – Ну?.. – с отвращением вытирая ладонью мокрое от пота лицо, произнёс Иннокентий. – Что там у тебя?.. Эй! – крикнул он в глубину дворца. – Кто там! Принесите попить!.. И воды лимонной – умыться!.. Говори, – кивнул он секретарю.

   – Две новости, святой отец, – торопливо заговорил Хугулино. – Обе спешные и обе хорошие. Во-первых, на сентябрьские календы в Кампиба́ссум прибыл дукс Марковальдо...

   – Наконец-то! – хлопнул ладонью по колену понтифекс. – А я уж, грешным делом, подумал, что он никогда не решиться. Заглотил всё-таки наживку!.. Подробности есть?

   – Да, святой отец. Дней пять он сидел в замке, занимался хозяйственными делами. Выгнал старого управляющего и нанял в дом много новых слуг. Потом стал выезжать. Навестил графа Аце́рры синьора Дипо́льдо. После этого отправился в Со́ру, где два дня прожил у графа Ко́ррадо Марле́нхеймского.

   – Ясно, – кивнул Иннокентий. – Вербует союзников... Так. Дальше.

   – Всё. Из Соры вернулся в Молизиум и сейчас сидит у себя во дворце, в Кампибассуме...

   Рядом возник слуга. В каждой руке у него было по кувшину, а под мышкой – оловянный таз для умывания. Один из кувшинов – запотевший, с перевёрнутым серебряным кубком вместо крышки – был явно с питьём.

   – Сначала умываться, – коротко приказал ему понтифекс. – А ты давай, рассказывай, – велел он замолчавшему секретарю.

   Иннокентий сполоснул над тазом руки, после чего, смочив водой поданный ему платок, принялся вытирать лицо и шею.

   Хугулино тем временем продолжил доклад:

<=                 =>