Крысолов

   – Ну что ж... – Иннокентий откинулся на подушку и на мгновенье прикрыл глаза. – Тогда вернёмся к нашим иудеям... Я ведь прекрасно понимаю вас, дон Пандульф. Ваше отношение к ним и ваши, так сказать, эмоции. Гнев по отношению к врагу – а иудеи, без всякого сомнения, являются злейшим врагом христианской веры! – этот гнев, он вполне оправдан. И эти ваши... э-э... семисвечники перед иудейскими синагогами, они... понятно, откуда они взялись... Но вы, дон Пандульф, в этой своей горячей речи уподобились, уж простите меня за резкость, какому-нибудь босяку, сидящему за чаркой дешёвого вина в харчевне, в компании своих, таких же, как он, приятелей. Вы рассуждали как безграмотный простолюдин, но отнюдь не как облечённый огромными властными полномочиями Верховный Сенатор Ромы... А вы никогда не задумывались, дон Пандульф, отчего так получается, что иудейская община, несмотря на все гонения и на всю ту справедливую ненависть, которую питает к ней подавляющее большинство горожан, живёт в Роме уже много-много сотен лет? И почему всякий новый папа, вступая в должность, неизменно даёт им убежище в Роме?.. Почему во время своего коронационного шествия из базилики Святого Петра в Латеран каждый новый папа неизменно делает изрядный крюк, дабы проехать по Лапидову мосту и попасть в квартал Парио́не? Неужели лишь затем, чтобы его смогла поприветствовать делегация иудейской общины во главе со своим главным раввином?.. Ведь это целый ритуал, дон Пандульф! Вы присутствовали при нём во время моей коронации? Нет?.. Я вам сейчас расскажу. Не я придумал этот обряд. Но я, как и все мои предшественники, начиная со святого Нико́лы Великого, неуклонно исполняли его. Так вот, всякий раз, во время каждой коронации, иудейская делегация, встречая нового папу у башни Стефана Петри, приветствует его низким поклоном. После чего главный иудейский раввин подносит папе свиток Моисеева закона. И всякий раз папа, отстраняя этот свиток, произносит одни и те же слова: «Мы признаём святой закон, но мы осуждаем его толкование иудеями. Ибо закон этот уже исполнен Господом нашим Христом, тогда как слепой народ иудин всё ещё ждёт своего Мессию»... Как вы думаете, синьор Пандульф, зачем нужны такие сложности, если гораздо проще, как вы говорите, раз и навсегда изгнать иудеев из Ромы?.. Вы не знаете, дон Пандульф?.. Ну так я отвечу на этот вопрос... Иудеи  н у ж н ы  христианской церкви! Да-да, вы не ослышались. Этот злейший враг нужен нам, как... как лекарство, потребное для исцеления больного. Горькое, но необходимое лекарство!.. Я скажу больше, дон Пандульф. Наличие иудеев, их униженное и скорбное существование здесь, среди нас, суть главные доказательства истинности христианской веры! Главные доказательства! Не больше и не меньше!.. Ведь, посудите сами, для всякого христианина сама уверенность в награде в Царствии Божием многократно усиливается, когда он своими глазами, воочию, наблюдает осязаемое наказание отступников... Господь наш никоим образом не желает погибели иудеев. Да если бы Он этого пожелал, сами понимаете, дон Пандульф, не только бы давно пресёкся род иудейский, но и само имя «иудей» давно бы уже было стёрто из людской памяти!.. Но Господь лишь наказал иудеев, обрекши их племя на вечное скитание. И мы с вами, дон Пандульф, как верные слуги Божии, должны следовать предначертанному Им! Отнюдь не как малограмотные простолюдины, но как облечённые властью правители, поставленные Господом нашим над людским стадом, мы обязаны всеми способами поддерживать то состояние иудейского племени, в каковое его вверг Господь!.. А теперь я объясню вам, дон Пандульф, каким образом нам следует этого достигать... – Иннокентий прервался, чтобы в очередной раз промокнуть нос и усы; Сенатор сидел на краю стула, весь подавшись вперёд, пожирая папу глазами и даже, похоже, перестав дышать. – Так вот, для поддержания этого состояния, – продолжил понтифекс, – необходимо соблюдение трёх непременных условий... – Иннокентий отложил платок и показал Сенатору три пальца. – Во-первых, наказание иудеев не должно быть чрезмерным – иудеи не должны исчезнуть с лика земли как народ. Ну, об этом мы с вами уже говорили. Это понятно... Во-вторых... Иудеям никоим образом не должно быть разрешено преуспевать. То есть любой иудей, живущий по соседству с христианином, должен осязаемо и зримо быть беднее и, следовательно, несчастливее последнего. И это положение вещей должно оставаться неизменным. Ведь наказание всякого иудея, в данном случае наказание бедностью, должно быть, как нам и завещал Господь, непрерывным во времени... Ну и в-третьих... Место иудеев в христианском мире должно быть не просто разрешено, оно должно быть закреплено за ними и надёжно защищено законом. Причём законом не только церковным, то есть духовным, но и законом юридическим, светским. Это необходимо для того, чтобы каждое новое поколение христиан воочию видело преимущество своей веры пред верой иудейской... В общем, если говорить о воздаянии за грехи, то воздаяние это должно настигать всякого иудея не в загробной жизни, а здесь и сейчас, и наказание это должно быть болезненным и непрерывным. Я бы уподобил его, если говорить в терминах ада, поджариванию на медленном огне... Надеюсь, я не наскучил вам своими длинными сентенциями, дон Пандульф?

   Сенатор медленно провёл ладонью по лицу.

   – Вы... Вы открыли мне глаза, ваше святейшество! Я ведь никогда... Да я ведь и близко не догадывался, что иудеи... что они столь нужны нам!

   Понтифекс улыбнулся краешками губ.

   – Я рад, что мои умозаключения оказались полезными вам, дон Пандульф... И теперь, возвращаясь к началу нашего разговора, я хочу напомнить вам о своей просьбе. Так вы сможете, дон Пандульф, организовать ряд нападений на иудейские дома, синагоги и кладбища?

   – Разумеется, ваше святейшество! – Сенатор даже задвигал под стулом ногами, как будто намереваясь вскочить и сейчас же, немедленно, бежать исполнять просьбу понтифекса. – Разумеется! Всё сделаем в лучшем виде! Можете не сомневаться!

   Иннокентий удовлетворённо кивнул.

   – А я нисколько и не сомневаюсь в вас, дон Пандульф. Я знаю, что вы способны на гораздо большее, что вы можете решать и не такие простые задачи... Ну что ж, не смею вас больше задерживать, Сенатор. Было весьма приятно провести с вами время. Ступайте, дон Пандульф. Ступайте. Я вижу, вам не терпится приступить к работе. И вы правы – времени у нас действительно мало. Поэтому приступайте, не мешкая. И да поможет вам Господь!..

   В течение следующих нескольких дней по Роме прокатилась волна иудейских погромов. Были разорены десятки домов, сожжены две синагоги, осквернено иудейское кладбище на Остийской дороге. Не обошлось без жертв. Один из раввинов, который осмелился выступить против погромщиков, пришедших осквернить синагогу, был сначала жестоко избит разъярённой толпой, а затем, связанный по рукам и ногам, сброшен с Лапидова моста в Тиберис. Кроме того, в разграбленном иудейском доме неподалёку от Рыбного рынка были найдены тела матери и двух её малолетних дочерей – изнасилованных и задушенных. Романская чернь, войдя во вкус и не встречая никакого противодействия со стороны городских властей, отправлялась теперь «чистить иудеев», как на праздник: весело, с шутками и песнями, прихватив с собой жён и старших детей – чтоб было кому потом тащить домой богатую добычу...

   Иннокентий, епископ, слуга слуг Божиих, всем верным Христа в Роме и в других городах и селениях и землях Наследия Святого Петра.

   Хотя во многих отношениях неверие иудеев должно быть обличено, так как тем не менее через них наша собственная вера истинно доказана, они не должны быть жестоко притеснены верующими, чтобы последние, как говорит пророк: "не смогли закон Божий забыть, который иудеи, хотя и не понимая его, в своих книгах представляют тем, кто его понимает".

   Таким образом, как иудеи в синагогах своих не должны позволять себе выходить за пределы, им законом дозволенные, так и в тех местах, которые были им предоставлены, они не должны от предрассудков страдать. Итак, люди эти, желая скорее жить в своей дикости, нежели откровения пророков и тайны закона знать и прийти к познанию веры христианской, всё же, поскольку они в защите нашей помощи просят, мы, из кротости, свойственной благочестию христианскому, и следуя по следам предшественников наших – счастливой памяти понтифексов романских Каликста, Евгения, Александера, Клеменса и Целестина, их прошение принимаем и даруем им щит защиты нашей.

   Ибо мы устанавливаем закон, дабы ни один христианин не принуждал их, желая или не желая, прийти к крещению насильно. Но ежели кто-либо из них по воле собственной, ради веры, к христианам устремится, то, как только выбор его сделается очевидным, пусть он без всякого препятствия и клеветы станет христианином. Действительно, не считается обладателем истинной веры христианства тот, кто, как признаётся, к крещению христианскому не самовольно, но по принуждению пришёл.

   Кроме того, ни один христианин не должен осмеливаться, помимо судебного приговора местной власти, любому иудею или общине иудейской злонамеренно вред причинять либо же собственность у них насильственно отнимать, либо изменять добрые обычаи, кои они, в какой бы области они ни жили, до сих пор имели.

   Кроме того, при праздновании их собственных праздников никто не должен их каким-либо образом беспокоить, палками бить либо бросать камнями, и никто не должен пытаться требовать от них или вымогать у них услуг, которые они не должны, за исключением тех, кои они с прежних времён выполнять привыкли.

   В дополнение к этому, препятствуя нечестию и алчности злых людей, мы постановляем, что никто не должен осмеливаться разорять или уменьшать кладбища еврейские, а также извлекать тела, после того как они были похоронены, дабы деньги выкупные за них получить.

   Если же кто-либо попытается, как только смысл эдикта этого станет известен, пойти против него, пусть он будет наказан местью отлучения, ежели только он проступок свой, сделав равноценное удовлетворение, полностью не изгладит.

   Мы, однако, желаем, чтобы стражем защиты этой были укреплены лишь те иудеи, кои не допустят заговора с целью ниспровержения христианской веры.

   Дано в Латеране рукой Рейнальда, архиепископа Ашерунтийского, исполняющего обязанности канцеллария, XVII Календы Октября, второй индиктион, год Воплощения Христова MCXCIX, год понтификата Господа папы Иннокентия III второй.

   – Ваше святейшество, к вам просится иудейский раввин. Назвался Ната́ном. Пустить?

   – Наконец-то! Долго же они раскачивались. Пусти его, Хугулино. Только не сюда. Проведи его через четверть часа в Тронный зал – я встречу его там... Ничего-ничего, мне уже полегче. Я уже справлюсь... Прикажи только, чтоб плащ мне тёплый принесли... Да! И ботты войлочные, чтоб ноги, не дай Бог, не застудить...

   Понтифекс принял иудейского раввина, сидя на порфировом троне, установленном на высоком – почти в рост человека – помосте. К трону вели широкие, застеленные пурпурным ковром ступени. Этот роскошный персидский ковёр, начинавшийся шагов за десять до ступеней, как бы обозначал некую границу, переступать которую посетителю не дозволялось. Никаких других кресел или стульев в зале предусмотрительно поставлено не было, поэтому раввину во время всей аудиенции пришлось стоять, глядя снизу вверх на епископа Ромы. Кроме них двоих в зале присутствовал только Хугулино, скромно стоящий внизу – справа и чуть позади помоста.

   – Мне доложили, что ты хочешь встретиться со мной, иудей, – нарушая гулкую тишину зала, начал папа. – Я слушаю тебя.

   Раввин поклонился.

   – Меня зовут Натан бен Шломо́, ваше святейшество. Я главный раввин Ромы.

   – Я знаю, кто ты. Что привело тебя сюда?

   Натан поклонился ещё раз.

   – Ваше святейшество! Горе и скорбь моего народа привели меня к вам. Неправедность творится в городе. Неправедность и беззаконие. Может, вы не знаете о том? Городской люд бесчинствует. Многие и многие вышли на улицы, иные с оружием, иные с палками и камнями. И все – против нашей общины! Злоумышленники бесчинствуют! Они грабят наши дома! Насилуют наших женщин! Оскверняют наши святыни! Даже умершим нашим они не дают покоя! Извлекают их из могил и требуют за них выкуп от родственников! Защиты прошу у вашего святейшества! Ничего более! Лишь защиты и покровительства!

   Во время всей этой горячей речи Иннокентий неотрывно смотрел на визитёра. Его взгляд из-под приспущенных век был тяжёл и неподвижен. Когда под сводами зала отметалось разбуженное взволнованным голосом раввина эхо, понтифекс нехотя, словно бы через силу, разлепил губы.

   – Я знаю обо всём, что творится в этом городе... Я знаю о беспорядках... Но почему ты, иудей, говоря о происходящем, используешь слово «беззаконие»? Назови мне хотя бы один закон, требование которого нарушают разгневанные горожане... – понтифекс, в отличие от раввина, говорил негромко и медленно, его голос, бесцветный, не окрашенный ни единой эмоцией, казался безжизненным и от того недобрым и даже зловещим. – Разве ваша община живёт по городским законам? Разве кто-то из ваших людей является чьим-нибудь вассалом? Или подданным? Или, наоборот, свободным ремесленником и состоит в соответствующем цеху? Или имеет иной, предусмотренный законами города, статус либо состояние? Или какое-либо другое достоинство либо чин?.. Ты молчишь, иудей... Но тогда скажи мне ещё, почему ты, говоря о происходящем, используешь также слово «бесчинство»? Ведь бесчинство есть нарушение благочиния, то есть установленного Богом порядка, закона Божьего. А разве вы признаёте установленный Господом нашим закон? Разве вы соблюдаете наши порядки? Что ты ответишь мне на это, иудей?

   Натан переглотнул, отчего его жидкая бородка дёрнулась вверх-вниз.

   – Ваше святейшество, я ведь никоим образом не претендую... Я, может, неточно выразился... Я прошу лишь защиты, ваше святейшество, защиты и заступничества!.. Да, мы не живём по вашим законам. Но разве за это следует убивать?! Разве Господь наш – а ведь Он у нас един! – разве Он не заповедовал всем нам через закон Моисеев: не убий! не желай дома ближнего твоего! не желай жены ближнего твоего! ни вола его, ни осла его, ничего, что есть у ближнего твоего! Разве это не так?!

   – Это всё так, Натан, – папа согласно прикрыл глаза. – Но ты сам вдумайся в то, что ты говоришь. В то, что говорит Господь:  б л и ж н е г о  твоего! Ближнего, Натан! А разве ты близок мне? Разве близки твои люди жителям Ромы?.. Нет, Натан! И в этом не наша вина. В этом всецело в а ш а  вина, Натан!.. Скажи мне, разве это не ваши люди, празднуя свой праздник, танцуют и поют в дни христианской предпасхальной скорби?.. Разве это не ваши люди надевают праздничные одежды в час, когда всякий христианин надевает траур, оплакивая Христа?.. А разве не ростовщики – из ваших! – предлагая ссуды, потом чудовищными процентами ввергают в нищету и разорение наивных, несведущих в финансовых вопросах горожан?.. И ты после всего этого просишь меня о заступничестве?.. А ты знаешь, что городская община и без того готова к бунту? Что в Субуре уже собирают ополчение и вооружают отряды? Моя власть, власть Преемника князя апостолов, висит на волоске, а ты в этот момент требуешь, чтобы я вступился за ненавистных всем жителям города иудеев?!.. – папа всё-таки повысил голос и он, отражённый высокими сводами, заметался по залу. – Ты, Натан, либо наивен, либо злонамерен. Если ты наивен, то спросу с тебя нет. Если же ты злонамерен, лучше сразу скажи: с каким умыслом или по чьему наущению ты явился сюда?!

   Лицо раввина побледнело. Он прижал ладони к груди.

   – Ваше святейшество! Я пришёл сюда исключительно по зову сердца! Скорбь и отчаянье переполняют его! Простите, если я пришёл невовремя! Это – горе повредило мой разум и застило слезами глаза! Я никоим образом не рассчитывал своим приходом, своей нижайшей просьбой в чём-либо навредить вам!.. Простите, что отнял у вас драгоценное время. Храни вас Господь, ваше святейшество. Храни вас Господь. Я пойду...

   – Не спеши, иудей... – тихий голос понтифекса заставил пятящегося в поклоне раввина остановиться и поднять голову. – Не спеши... Ты ошибаешься, если считаешь, что происходящее в городе с иудеями хоть на какую-то малость нравится мне. И ты ошибаешься, если думаешь, что я хоть в чём-то одобряю действия тех, кто срывает свою злость на вашей общине... Да, жителям города есть в чём упрекнуть иудеев. Но это отнюдь не оправдывает всё то дурное, что они творят сейчас в иудейских кварталах... Как я тебе уже сказал, сейчас не самое лучшее время для того, чтобы епископу Ромы ссорится со своими прихожанами. Но я  г о т о в  пойти на это... Я дам тебе сейчас прочитать один... одно сочинение, которое я составил накануне, а ты мне скажи, устроит ли оно тебя и твою общину?.. Хугулино, подай гостю буллу.

   Секретарь выдернул из рукава тугой свиток и, подойдя, молча вручил его раввину. Натан развернул пергамент – руки его слегка подрагивали – и впился глазами в текст. Спустя несколько мгновений он опустил свиток и в изумлении уставился на понтифекса.

   – Ваше святейшество!.. Это!.. Это!..

   – Так я не понял, Натан, тебе понравилось это... этот опус? – несколько насмешливо спросил папа. – Или как?

   – Ваше святейшество! Это гениально! Это!.. Ничего лучше я даже не мог себе вообразить!.. Это!.. Господи, спасибо Тебе! – он потряс головой, смаргивая набежавшие слёзы. – Я просто не верю своим глазам!.. И здесь вот... Здесь... – он вновь размотал свиток и, пошарив глазами, ткнул в него пальцем. – Здесь вот сказано: если он не изгладит свой проступок, сделав равноценное удовлетворение. Это... Это так, ваше святейшество?! Так и будет?! Как здесь написано?! Сделав равноценное удовлетворение?!

   – Разумеется, – пожал плечами понтифекс. – Разумеется, как там написано, так и будет... Всякое преступление, совершённое в городе, должно быть добросовестно и тщательно расследовано. Виновные должны быть установлены и найдены. Все они должны предстать перед

<=                 =>