Крысолов

   – Да, святой отец! Люди графа устроили попойку в монастырской трапезной, а потом на спор стреляли из луков и арбалетов в святое распятие. А под конец вообще подожгли обитель.

  – Замечательно! Это то, что нужно! Вот об этом должны знать все.

   – Да, святой отец.

   – Но этого мало, брат Арнольд. Это злодеяния отдельных людей. А добрым христианам надо понимать, что  к а ж д ы й  еретик – каждый без всякого исключения! – есть явный и опаснейший враг истинной католической веры! Необходимо неустанно и последовательно разъяснять, что катарская ересь – ересь особая. Она покушается не на отдельные положения нашего святого учения. Она покушается на всю нашу веру целиком! Ведь катары открыто проповедуют, что наша Церковь есть ни что иное как порождение дьявола, а стало быть, все её служители суть дьявольские слуги! А все наши иконы и тем более священные реликвии – не более чем идолы. Говоря их словами: это всё обломки вонючих костей и деревяшек, грязные лоскутья тряпок, собранных где попало, а потому, тот, кто им поклоняется, чтит не Бога, но дьявола!.. Они говорят, что, раз человек не есть создание Божие, но лишь продукт дьявольских изысканий, значит не было никакого Христа-человека, а потому, наша Святая Дева Мария – не более чем возвеличенная церковью нечистоплотная самозванка!.. Они отрицают освящённый церковью брак, они утверждают, что познать плоть своей жены равносильно инцесту с матерью, сестрой или с дочерью! Каково?!.. Вот всё это должно ежедневно и ежечасно литься с амвонов всех французских церквей и наполнять сердца французов благородной ненавистью! Ты понимаешь меня, брат Арнольд?

   – Да, ваше святейшество!.. Дозвольте ещё одно наблюдение?

   – Да?

   – Катарские проповедники, они... Они ведь всегда ходят вдвоём. Всегда! Причём, что любопытно, или мужчина с мужчиной, или женщина с женщиной. И никак иначе! Ну и... В общем, в народе говорят, что они... это самое... Ну, вы понимаете, святой отец?

   Взгляд понтифекса сделался ироническим.

   – То есть, ты хочешь сказать, что все они... содомиты?

  Аббат облизнул губы.

   – Ходит такой слух, ваше святейшество. Доподлинно неизвестно, и... и достоверных свидетельств на этот счёт нет, но... так говорят.

   Иннокентий хмыкнул.

   – Ну что ж, это любопытно. Это весьма интересный слух. И в свете нашего дела, хороший. Я бы сказал, полезный. Его можно и нужно использовать. Продумай, как это поправдивей, повыгодней подать и обязательно тоже включи в письмо епископам. Ясно?

   – Да святой отец, ясно.

   – Ну и хорошо, коль ясно... – понтифекс откинулся на спинку кресла, вертя в пальцах кубок с вином. – Ну, и ещё пара моментов по организации похода... Откуда ты намерен начать? Ты уже думал об этом?

   – Н-нет, святой отец. Ещё нет. Точнее, я был уверен, что святое войско пойдёт прямо на Толозу. Но раз вы говорите, что граф Раймунд примет крест и будет сражаться на нашей стороне, то тогда... Может быть, тогда начать с А́льбиги? Там очень много еретиков... Или, может, лучше сразу идти на Каркассону?

   – А как ты посмотришь на то, чтобы начать с Биттеры, брат Арнольд?

   – С Биттеры?

   – Да, с Биттеры. Там, ведь, я так понимаю, тоже полно еретиков?

   – Ну да. Разумеется. В Лингвадокии какой город ни возьми, там везде полно еретиков.

   – Ну вот и замечательно! А ты, брат Арнольд, надеюсь, не забыл, как полвека назад жители Биттеры убили своего виконта? Прямо в церкви! Средь бела дня! Забили и затоптали ногами!

   – Э-э... Простите, святой отец, но я ничего не знаю об этом.

   – Вот и плохо! А тебе, по твоему статусу, положено знать о таких вещах!

   – Виноват, ваше святейшество... Я знаю, что... не пятьдесят, но пять лет тому назад в Биттере был убит епископ Гиллельм. Это я знаю... Правда, говорят... говорят, что...

   – Ну, что? Договаривай!

   Аббат потупился.

   – Говорят, что его убили... его убили ваши люди... ваше святейшество.

   Несколько тягостных мгновений понтифекс в упор разглядывал монаха.

   – А коли даже и так, Арнольд, то что с того?!.. И вообще, какая теперь разница, кто убил и за что?! Для нас сейчас самое главное, что за последние полсотни лет, то есть на протяжении жизни одного человека, в этом городе был убит его виконт и его епископ!.. Вот скажи мне, брат Арнольд, есть ещё в Лингвадокии, да и вообще во всей Франции, другой такой город, где прихожане так часто убивают своих синьоров и епископов?.. Уверен, что нет. Так что, согласись, брат Арнольд, Биттера имеет самые веские основания для того, чтобы стать первой целью священного похода... Надеюсь, я тебя убедил?

   – Да, святой отец. Коль так, то конечно... – аббат утёр рукавом лоб. – Да и, опять же, ваше святейшество, Биттера гораздо ближе к Лунгдунуму, чем та же Альбига. Как минимум льё на пятьдесят.

   – Ну вот, – одобрительно кивнул Иннокентий, – тем более. А это, если я не ошибаюсь, чуть ли не треть пути?

   – Точно так, ваше святейшество.

   – Значит, Биттера! – затвердил понтифекс. – Как там с укреплениями?

   Аббат мизинцем почесал тонзуру.

   – Н-ну, это, конечно, не Каркассона, святой отец, но тоже достаточно крепкий орешек. И его не так просто будет разгрызть.

   – Ничего, разгрызёте... А чтобы этот, как ты сказал, орешек стал последним из тех, которые вам предстоит разгрызть, вам надлежит не разгрызать его, брат Арнольд, а, не жалея, расплющить молотком. Ты понимаешь меня?

   – Э-э... Боюсь, что не вполне, ваше святейшество.

   Иннокентий, прищурившись, медленно отпил из своего кубка.

   – Ты учти, брат Арнольд, вся Лингвадокия будет, затаив дыхание, наблюдать за штурмом Биттеры. И её пример станет определяющим для всего дальнейшего хода кампании. Поэтому Биттеру надо не просто захватить, и захватить, по возможности, быстро. Её надо примерно наказать! – лицо понтифекса затвердело. – Этот гнусный город, эту еретическую клоаку, необходимо стереть с лица земли! Стереть раз и навсегда! Надо, чтобы участь Биттеры сравнялась с участью Со́дома и Го́морры! Чтобы имя её отныне и вовеки веков поминалось вместе с именами этих, подвергнутых каре Господней, городов! И пролил Господь на Содом и Гоморру серу и огонь от Господа с неба! – возвысил он голос. – И ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и произрастания земли. И встал А́брахам рано утром и посмотрел на всё пространство окрест и увидел: вот, дым поднимается с земли, как дым из печи!.. Ни один житель этой зловонной выгребной катарской ямы не должен уцелеть! Ни один! Ты понял меня, брат Арнольд?!

   – Да, ваше святейшество!.. Н-но, прошу прощения... Как же быть с остальными? Я имею в виду, как быть с не еретиками? Вы говорите, что... что ни один не должен уцелеть. Но там ведь не все еретики. В городе. Там ведь не все катары. Там много и праведных христиан...

   Иннокентий двинул кулаком по подлокотнику.

   – Запомни, брат Арнольд! В городе, который столько лет терпит в своих стенах гнусную ересь, в городе, где прихожане убивают и топчут ногами своих виконтов и епископов, нет и не может быть праведных христиан! Поэтому кара должна быть жестокой и неминуемой, и она должна настигнуть всех! Всех до единого, брат Арнольд! Всех и каждого! Объясни это перед штурмом крестоносцам. Скажи им, что их мечи не должны останавливаться ни перед женщиной, ни перед младенцем, ни перед немощным стариком! Скажи им, брат Арнольд, что в этом городе все – абсолютно все! – заражены еретической проказой! Скажи им, что в этом городе нет праведных! А даже если и есть несколько, то пусть принявшие крест не бояться ошибиться – Господь в Своём милосердии сумеет отличить козлищ от агнцев и примет души последних в Своё Царствие!.. Еретическая Лингвадокия должна содрогнуться! Еретическая Лингвадокия должна в ужасе пасть ниц пред железной поступью беспощадного святого войска! Если вы сделаете с Биттерой то, что я говорю, поверь мне, ни один другой город больше не осмелится запереть свои ворота перед рыцарями священного похода. Ты понимаешь меня, брат Арнольд?

   Монах сидел, ошеломлённо глядя на понтифекса. Потом, опомнившись, опустил глаза.

   – Да, ваше святейшество.

   – Ну вот и славно... – Иннокентий, вспомнив про свою диатрету, сделал несколько жадных глотков и потянулся к блюду с холодным мясом. – Что-то я со всеми этими разговорами проголодался. Может, нам поторопить обед? Ты как смотришь на это, брат Арнольд?.. Эй, Юлий!.. Фабий, позови Юлия!.. Юлий, где ты ходишь?! Давай, шевелись! Прикажи там, на кухне, пусть просыпаются! Скажи, его святейшество трапезничать желает!..

 

   Лето, с трудом преодолев горячую макушку июля, в медленной потной истоме ползло к вожделенной осенней прохладе. Солнце, как втянувшийся в работу усердный кузнец, день за днём неутомимо раздувало свой ослепительный огнедышащий горн. Над всей Лингвадокией третью неделю стояло вёдро. Листва на утомлённых зноем деревьях поблёкла, а кое-где даже пожелтела и начала опадать. Над выгоревшими полями дрожали зыбкие миражи.

   Начавшийся новый день ничем не отличался от предыдущих и не предвещал никаких изменений в погоде. Царил штиль. В белёсом небе на невообразимой высоте неподвижно висели тонкие ажурные облачка, больше всего похожие на маленькие перья, случайно выпавшие из крыльев пролетавшей мимо беззаботной стайки ангелов. Тени от этого небесного мусора не было никакой, и лучи поднявшегося уже достаточно высоко, раскалённого добела светила жарили несусветно.

   Лагерь крестоносцев, лишь накануне вечером раскинувший свои шатры под стенами Биттеры, на левом берегу неширокого тихого О́рбиса, медленно просыпался. Полураздетые Христовы воины выбирались из своих душных палаток и шатров, жмурились на немилосердное солнце и, зевая и почёсываясь, брели к реке – смыть вчерашнюю дорожную пыль и липкий ночной пот. Река, впрочем, больше напоминала болотную заводь: почти неподвижная водная гладь от берега до берега заросла ряской, на мелководье скопилась липнущая к ногам тина, да и попахивало от неё вполне отчётливо стоялой водой, болотом. Тем не менее это была вода, ею можно было умыться, в ней даже можно было искупаться и постирать пропотевшую и пропылённую за долгую дорогу одёжку, чем многие, кстати, и занялись, раздевшись донага и не обращая никакого внимания на обозных кухарок, время от времени приходящих к реке с вёдрами и котелками.

   По всему лагерю дымили костры. Запах приготовляемой пищи, смешиваясь с запахами дыма и болотными запахами реки создавали некий вполне приятный походный аромат. Правда, к этому аромату с каждым часом всё больше примешивался запах испражнений – двадцатитысячное человеческое стойбище за ночь изрядно загадило окрестности. Но для непритязательных носов Христовых воинов это была не большая помеха. Вернувшиеся от воды к кострам крестоносцы садились завтракать и, облизывая ложки, невесело поглядывали на возвышающуюся над рекой мощную городскую стену. Биттера стояла на высоком холме и отсюда, от реки, казалась совершенно неприступной, гордо вздымая вверх свои могучие, сложенные из светлого известнякового камня, отвесные стены.

   В городе празднично звенели колокола – жители Биттеры отмечали день своей небесной покровительницы, Святой Ма́рии Магда́лены. Вообще, биттерцы вовсе не выглядели обеспокоенными, а тем паче напуганными появлением под стенами города столь внушительного войска. С крепостной стены в адрес противника то и дело летели весёлые проклятия, а некоторые особо ретивые защитники города не гнушались, повернувшись к неприятелю спиной и нагнувшись, продемонстрировать ему свой оголённый зад.

   Ближе к полудню, когда начальники крестоносного войска, собравшись в душном шатре папского легата Арнольда, вяло переругивались, обсуждая планы осады и штурма города, а подавляющая масса Христовых воинов, пережидая жару, либо дрыхла в теньке, либо сидела по шейку в тёплой, как парное молоко, реке на мелководье, городские ворота внезапно распахнулись и оттуда, дико вопя, улюлюкая и размахивая знамёнами, на высокий каменный мост, что шёл от ворот через всю речную пойму на другой берег Орбиса, вывалил довольно многочисленный отряд городского ополчения. Уверенные в своей неуязвимости, биттерцы, перегнувшись через перила моста, принялись кривляться и дразнить глядящих на них снизу вверх крестоносцев.

   –  Эй, голозадые! – орали они. – Оборванцы! Чего вы сюда припёрлись?! Убирайтесь обратно в свои Бургундии и Аквитании!..

   Горожане чувствовали себя в полной безопасности: они хоть и стояли на самой низкой на этом берегу Орбиса части моста, но всё равно их отделяли от противника и приличная – в четыре человеческих роста – высота, и мощные каменные перила, за которыми можно было легко укрыться от пущенной снизу стрелы. Сам же мост уходил далеко за реку, где попросту не было никаких отрядов неприятельской армии, и откуда ожидать нападения и вовсе не приходилось. Впрочем, никто, кажется, нападать на них сейчас и не собирался, равно как и пускать снизу стрелу – крестоносцы лишь вяло отругивались, да показывали распалённым собственной воинственностью горожанам неприличные жесты.

   Тем временем от городских ворот к шумному толковищу сбегались всё новые группы вооружённых чем попало «вояк». Это были так называемые «солдаты на час» – обычные городские жители, торговцы и ремесленники, взявшие в руки оружие исключительно на время неприятельского нашествия. Было в их рядах и немало простых зевак – пьяненьких и весёлых по случаю праздника, радующихся неожиданному, а потому вдвойне приятному развлечению. Вниз на головы крестоносцев полетели яблочные огрызки, глиняные черепки и прочий обидный мусор.

   – Алле́!.. Алле!.. Вперёд!.. – из близких ивовых зарослей на берег вдруг хлынули люди, волокущие на себе длинные деревянные лестницы. Их было много – десятки, нет, сотни! Подбадривая друг друга криками, они устремились к опорам моста и сходу, приставив лестницы, принялись проворно карабкаться вверх. Это были рутьеры – вольные наёмники, солдаты удачи, голодранцы и сброд: грязные, босые, оборванные, без кольчуг и даже без щитов, вооружённые лишь увесистыми дубинами да топорами. Вёл их в атаку предводитель самого большого рутьерского отряда известный лиможский окаянник и лиходей по кличке Король, который сразу оценил всю выгодность возникшей ситуации и безошибочно уловил своим чутким разбойничьим носом запах близкой большой добычи.

   Многие стоящие на мосту поначалу даже ничего не поняли, когда через перила на них посыпались полуголые оскаленные люди, которые принялись наносить удары налево и направо, а потом, особо не обращая внимания на толпящихся на мосту ротозеев, бросились к гостеприимно распахнутым городским воротам. Привратная стража, тоже не ожидавшая ничего подобного, зазевалась, и рутьеры, прорвав её жиденькие ряды, кинулись по улицам города, как сорвавшиеся с цепи злобные псы. Опомнившись, горожане попытались закрыть ворота, но было уже поздно – по мосту, вперемешку с перепуганными «солдатами на час», к городу мчались всё новые и новые шайки рутьеров. Ворвавшись в город, одни из них – самые жадные – принимались тут же грабить, врываясь в первые попавшиеся дома, другие – наиболее расчётливые – устремлялись к другим городским воротам и, быстро расправившись с ничего не понимающей стражей, открывали их или принимались крушить любыми подручными средствами...

   – Сир!.. Сир!.. – в палатку, где шёл военный совет, ворвался один из оруженосцев Симона Монтефора, графа Лейцестрийского. – Сир, рутьеры штурмуют город! Они открыли ворота!..

Все вскочили.

   – Кто?! Зачем?! Кто приказал?!.. – граф первым выбежал из палатки. – Ох ты, Господи!.. И вправду, штурм!.. А́лан!.. Алан!! Труби сбор! Нет! Труби сразу атаку!.. Рыцари! Го́берд! Бу́ркард! Гильом! Все за мной! Все на приступ!..

   Спустя какой-то час Биттера превратилась в кромешный ад. На стенах ещё сражались отдельные отряды под командованием коменданта крепости Бернарда Сервианского, но на всех улицах города уже хозяйничали мародёры. Людей, обезумевших от ужаса, мечущихся в поисках спасения, убивали на бегу, убивали в домах, убивали в церквях, где они надеялись найти укрытие. Пылали подожжённые дома. Посреди улиц, во всех переулках, на площадях в лужах крови лежали трупы – мужчины, женщины, дети. Их было много, очень много – местами нельзя было поставить ногу, чтобы не наступить на бездыханное тело. Из окон домов неслись истошные крики, мольбы о помощи – там тоже убивали, насиловали, грабили. В городе опять звонили колокола, но звонили они теперь не празднично, а отчаянно, созывая свою паству то ли для её защиты, то ли, наоборот, для защиты самих церквей, и этот звон был звоном последней надежды – уповать жителям города сейчас можно было только на милосердие Господа. Но равнодушный Бог отвернулся от них. Хриплые торжествующие вопли мародёров, крики ужаса их жертв, стоны раненых и умирающих, похоронный звон всех городских колоколов, топот ног, лязг оружия – всё слилось в жуткую, чудовищную какофонию, в симфонию смерти и разрушения. Собор Святых великомучеников Наза́рия и Це́льсия, который, впустив беженцев, успел закрыть свои крепкие двери, был взят коротким яростным штурмом. Все, кто успел укрыться за его толстыми стенами, оказались в западне. Озверевшие от крови рутьеры резали всех подряд: женщин, грудных детей, священников с распятиями в руках. Алтарь был завален трупами на высоту человеческого роста. Под ногами хлюпала кровь. За каких-то полчаса в соборе было зарезано и насмерть забито дубинами больше тысячи человек. Перемазанные кровью жертв, захватчики, ругаясь и то и дело сцепляясь драться друг с другом, жадно делили добычу: золочёные оклады икон, драгоценную церковную утварь, отрубленные пальцы с перстнями, женские серьги с окровавленными мочками ушей...

   Ещё с утра цветущая и благополучная Биттера к вечеру превратилась в город мертвецов: где в домах и церквях, ставших разбойничьими притонами, опьянённые победой мародёры, топчась в лужах крови, прятали по мешкам и баулам свои богатые трофеи – добро бесчисленных мертвецов; где по улицам, перешагивая через окровавленные и обезображенные трупы, торжественно маршировали гордые победители, воины Христа, борцы с ересью, размахивая хоругвями и воодушевлённо распевая: «Тебе, Богу, хвалим!..»

   Тем временем отдельные пожары, постепенно соединяясь, слились наконец в единый большой пожар. К ночи весь город полыхал, как один огромный костёр. Горели и рушились дома, погребая под своими пылающими обломками многочисленные недвижные трупы и немногих уцелевших живых. На всех воротах города стояли патрули святого воинства, перехватывая несчастных, обгоревших и задыхающихся от дыма, пытающихся выбраться из разверзшегося вокруг них ада, и мечами и пиками гоня их обратно – в огонь. Жар от огня в центре города был такой, что на колокольнях церквей расплавились колокола, а стены базилики Святой Марии Магдалены, не выдержав яростного натиска огня, треснули во многих местах. Небесная покровительница не смогла спасти ни свой город, ни даже возведённый в её честь собор. Все двадцать тысяч жителей Биттеры – мужчины и женщины, младенцы и старики, праведники и грешники – все в этот ужасный день встретили свою мучительную смерть...

 

   Как мудро предвидел папа Иннокентий, после всего того, что случилось с несчастной Биттерой, ни один город в Лингвадокии больше не оказал святому войску никакого сопротивления. Неприступная Каркассона, величавая Альбига, смотрящаяся в прозрачные воды Агу́отиса кукольная Ка́стра, гордый Ко́ссад, живописная Мирапи́ска, Фанжа́ус, Го́нто, Са́вердун, То́нненц – все эти города в итоге открыли свои ворота перед наступающей армией крестоносцев. И все они были безжалостно разграблены и разорены алчным, ненасытным Христовым воинством. Непокорная еретическая Лингвадокия была поставлена на колени. Началось повсеместное планомерное уничтожение катарских раскольников.

 

   А спустя шесть лет, на Четвёртом Латеранском соборе, был утверждён специальный канон, касающийся борьбы с ересью:

   Мы отлучаем и анафемствуем всякую ересь, святой православной католической вере противостоящую... Мы осуждаем всех еретиков под любым именем; лики у них разные, но хвосты их тесно связаны, потому как все они сходятся в одной точке: на тщеславии.

   Осуждённые еретики должны быть переданы властям светским либо их судебным приставам для приведения к соответствующим мерам наказания. Священнослужители сначала в своём достоинстве унижаются; имущество сих осуждённых, в случае мирян, конфискации подлежит; если же они клириками были, то отходит к церкви, от которой они жалованье своё получали.

   Ежели те, которые лишь подозреваемыми были, дабы оправдаться, свою невиновность доказательствами достаточными не доказали, отлучению от церкви подлежат, и все их избегать должны, покуда они не удовлетворятся достойно. Если же они в отлучении от церкви в течение года упорствуют, то по истечении оного времени они как еретики осуждаются.

   Власти же светские любой степени предупреждаются и, ежели необходимо, к порицанию ереси принуждаются, так что, ежели они хотят, чтобы их уважали и верными почитали, они дать клятву публично защищать веру в пределах своих возможностей обязаны, а также из земель своих всех тех еретиков изгонять, которые церковью таковыми были объявлены. Отныне всякий, на духовную или мирскую должность нанятый, содержание сей главы присягой подтверждать обязан.

   Если же правитель светский, невзирая на просьбы и увещевания церкви, об освобождении земли своей от заразы еретической не заботится, он митрополитом и другими епископами провинции отлучением поражается; а ежели он своим долгом в течение года пренебрегать продолжает, то об этом Великий Понтифекс быть поставлен в известность должен, дабы он вассалов оного правителя от клятвы верности освободил и землю его отдал правоверным католикам, которые, еретиков изгнав, владение оное без всякого противодействия иметь и в чистоте веры его хранить смогли бы...

   Католики же, которые, крест взяв, для изгнания еретиков вооружаются, пользуются индульгенциями и привилегиями святыми такими же, каковые тем, кто на помощь Земле Святой идёт, даруются.

   Мы также постановляем, что все те, которые в еретиков верят, принимают их, защищают их и помогают им, отлучению подлежат; и мы твёрдо утверждаем, что любой, кто отлучению подвергся и в течение года его не удовлетворил, после этого, в силу самого факта, позору подвергается и к государственным должностям или советам допущен быть не может, равно как не может на те же самые должности других избирать или выступать в качестве свидетеля. Он также должен стать «незавещательным», т.е. лишённым права завещание составлять или же наследства возможности добиваться. Кроме того, никто не обязан отвечать ему ни по какому вопросу; он же, с другой стороны, отвечать другим обязан. Если же был он судьёй, его приговор не имел бы значения, и ни одного дела ему бы представлено не было. Если же был он адвокатом, ему бы не доверили защиту; если же был он нотарием, то документы, им составленные, ничего бы не стоили, поскольку они вместе с их осуждённым автором осуждены. То же самое и в других случаях, этим подобных, мы соблюдать повелеваем.

   Если же дело идёт о клирике, то он от должности и бенефиция должен быть всяко уволен: ведь кто больше виновен, тот и более тяжким наказанием наказан быть должен. Тот же, кто после объявления церковью отлучения отлучением сим пренебрегает, должен быть поражён отлучением до тех пор, покуда удовлетворения должного не принесёт.

   Священникам не должно совершать таинства церковные еретикам, этим заразным людям; ни хоронить их по-христиански; ни принимать их милостыни и приношения. В противном случае они должны быть лишены должности своей и никогда к ней без особого прощения со стороны Престола Апостольского не возвращаться. То же положение должно быть применено и ко всем монашествующим, независимо от их привилегий в той епархии, в которой они имели наглость эксцессы подобные провоцировать.

   Но так как некоторые под видом благочестия отрицают, как говорит Апостол, сущность его и способность проповедовать себе приписывают, то тот же Апостол говорит: как могут проповедовать, если не посланы? Все те, кто был запрещён или кто без послания Престолом Апостольским или местным епископом католическим узурпировать служение проповеди публично или в частном порядке осмеливается, должны быть от церкви незамедлительно отлучены и, ежели они не раскаиваются как можно скорее, другим соразмерным наказанием наказаны.

   Кроме того, каждый архиепископ или епископ обязан лично либо через архидиакона, либо же через других дееспособных и честных лиц епархию свою дважды либо не реже одного раза в год посещать, и ежели о присутствии там еретиков известие есть, то принуждать там трёх или даже более людей с хорошей репутацией, или даже, если сие уместным покажется, всех жителей окрестностей приносить клятву в том, что ежели там есть еретики либо люди, тайные собрания держащие, либо в жизни и в нравах своих от общего образа поведения верующих отступающие, они о том его своевременно извещать будут. Епископ же обязан оных обвиняемых к себе призвать и, ежели они вменяемой им виной не оправдываются или ежели после искупления её они вновь в своё вероломство первоначальное впадают, тогда они согласно настоящему канону наказываются. Если же кто от священного характера присяги отказывается или с упрямством предосудительным в том присягать не желает, сам, без сомнений в том, еретиком объявляется.

   Посему мы хотим и приказываем, и в силу святого послушания строго повелеваем, дабы епископы, ежели они наказаний канонических избежать желают, усердно за надлежащим исполнением сих норм в епархиях своих следили. Ежели какой-либо епископ небрежность либо медлительность в освобождении своей епархии от брожений еретических, когда их присутствие несомненно, действительно проявит, он с епископского служения должен быть незамедлительно низложен и подходящим человеком, который желает и знает, как бороться со злобой еретиков, что сбить с толку истинно верующих христиан желают, немедленно заменён.

 

   Итак, благими стараниями папы Иннокентия Третьего, католическая церковь получила в свои руки вожделенный меч, которым она отныне могла беспрепятственно – и, главное, совершенно законно! – разить всех, кто осмеливался встать на её пути, всех, кто смел покуситься на её исключительное право на святую истину.

   «Святой Отдел расследований еретической греховности» приступил к своей трудной, но необходимой работе. По всей Европе запылали костры святой инквизиции.

 

   Ибо сказано Святым Иоаннесом апостолом: «Всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихриста, о котором вы слышали, что он придёт и теперь есть уже в мире» (1Ин. 4:3)

   И ещё сказано апостолом Матте́ем: «Если кто церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь» (Мф. 18:17) «...идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его» (Мф. 25:41)

   И вторит им муж апостольский священномученик Игнатий Антио́хийский: «Ежели кто злым учением растлевает веру Божию, за которую Иисус Христос распят... такой человек, как скверный, пойдёт в неугасимый огонь, равно как и тот, кто его слушает».

<=                 =>