Крысолов
КРЫСОЛОВ
Рома. Наследие Святого Петра – Германия – Франция
Martius – September, indiction quindecim, MCCXII A.D.
– Хугулино, мой мальчик! Как же я рад тебя видеть!..
Папа Иннокентий, раскинув руки, шагнул навстречу вошедшему племяннику и, не дав тому опуститься на колени, заключил в объятья, после чего крепко расцеловал. Для этого понтифексу пришлось привстать на цыпочки – когда-то простой папский капеллан, а ныне епископ Остии, декан Священной Коллегии кардиналов и опытнейший папский легат был почти на голову выше своего тиароносного дяди. Когда же он успел вырасти? – промелькнуло в голове у Иннокентия. – Ведь не был же такой верзилой!.. А хотя, наверное, был. Просто я не замечал. Хугулино – то, Хугулино – сё! А он всегда: вот он я, святой отец, чего изволите? В вечном своём полупоклоне. А теперь-то как возмужал! Плечи развернул, голову поднял! Красавец! Красавец, что ни говори!..
– Проходи, мой мальчик, присаживайся! Как добрался? Эй, Фабий!.. Прикажи, чтоб подали горячего вина! Ну, рассказывай! Рассказывай, не томи! Что там на Сицилии?
Хугулино, белозубо улыбаясь, опустился в предложенное кресло.
– Всё прекрасно, святой отец! Всё просто прекрасно! Сицилия вне опасности! Едва весть о том, что германские дуксы избрали своим новым императором короля Фридерика, достигла юга Италии, всё сразу и счастливо переменилось! Император Отто... прошу прощения, теперь уже бывший император, так вот, дукс Отто сразу же прекратил все приготовления к переправе на Сицилию и, собрав своих рыцарей, спешно отбыл из Ре́гиума – поскакал к себе в Германию спасать корону. А ведь у него уже всё было готово к переправе: шесть генуэзских кораблей стояли в Региумском порту, готовые в любой момент перевезти войско дукса через Мессанский пролив. Так что, спасибо Господу, всё обошлось!
Иннокентий усмехнулся.
– Ты прав, Хугулино, Господь наш всемогущ и милосерден, и деяния Его истинно верующим всегда в подмогу, однако ж порой и Ему требуется посильная помощь верных слуг Его... Как ты полагаешь, германские дуксы сами, по собственному почину, вдруг решили провозгласить своим императором юного короля Сицилии, о котором они уже и думать забыли и которого не вспоминали, по крайней мере, последние двенадцать лет?.. Поверь, мой друг, и мне, и верным помощникам моим – епископу Конраду Рати́сбонскому и кардиналу Си́гффриду, архиепископу Могунтиа́кумскому – немалых трудов, да что там говорить, и немалых денег стоило подвигнуть германских баронов и прелатов вспомнить о бедной сицилийской сироте, – понтифекс рассмеялся. – Не говоря уже о том, сколько чернил и перьев при этом было истрачено!.. Что ты на меня смотришь, как будто я голубя из шляпы достал? Да, мой друг, твой дядюшка ещё кое на что способен. Пусть не вынимать, на манер площадного фокусника, птиц и кроликов из рукавов и прочих частей одежды, но – побуждать людей совершать некие поступки во благо Святой Романской Церкви... Император Отто... ты правильно говоришь, бывший император, не столь глупый, сколь самонадеянный, – Иннокентий постучал пальцем в висок, – думал, что отлучением от церкви все неприятности его и закончатся. Мне доносили, как он потешался над моим письмом об отлучении. Потешался, а потом собственноручно швырнул его в камин. Так вот, как оказалось, рано радовался наш славный король Отто – у папы Иннокентия в рукаве оказался припасён не один кролик по его душу... Фабий, ну наконец-то! Ты что за вином в Витербиум бегал? Наливай! Наливай быстрей! Угощайся, Хугулино! В такую промозглую погоду горячее вино – лучшее средство от простуды!
– Благодарю вас, святой отец!.. – кардинал принял от кравчего заботливо обёрнутый полотенцем кубок, приблизил его к лицу и вдохнул ароматный пар. – Божественно! Воистину, божественно!.. – он сделал осторожный глоток. – Горячо и... божественно!
– Так вот... – понтифекс также сделал глоток из своего кубка. – Так вот, дорогой мой Хугулино, король Отто вдоволь посмеялся над моим письмом об отлучении. Но теперь смеяться буду я. Пока он лихо воевал в Кала́брии, осаждая и штурмуя второстепенные сицилийские города, на его родине, в Германии, его бывшие вассалы решили, что имперская корона слишком тяжела для его ветреной головы. А на чью голову её лучше всего переложить, посоветовал я. Не зря же Апостольский Престол столько лет опекал истинного наследника императорской короны – сына славного императора Хенрика и внука великого Фридерика Рыжебородого, собственно, чьё громкое имя мальчик и унаследовал... Кстати, скажи Хугулино, молодой Фридерик передал своё королевство своему сыну?
– Точно так, святой отец! Аккурат на Сретение Господне состоялась коронация. Младенец Хенрик был помазан на Сицилийское царство при регентстве своей матери, королевы Константии Арагонской. Лично при сём присутствовал и буквально на следующий день поспешил сюда, в Рому.
Иннокентий удовлетворённо откинулся на спинку кресла.
– Вот и славно! А когда Фридерик собирается в Германию?
– В ближайшее время, святой отец. Он получил ваше письмо, он мне об этом говорил, и намеревается уже к Пасхе прибыть в Рому.
– Замечательно! В таком случае, полагаю, к Пятидесятнице он уже вполне может оказаться в германских пределах. Что ж, пока всё идёт весьма недурно... – понтифекс пригубил вина. – Весьма недурно... – взгляд папы сделался задумчивым. – А скажи мне, друг мой Хугулино, как ты смотришь на то, чтобы тоже отправиться в Германию? Ещё раз.
Кардинал с готовностью поклонился.
– Я всецело в вашем распоряжении, святой отец. Повелевайте, приказывайте – вы же знаете, я готов исполнить любое ваше задание.
– А скажи, ты не устал? Может, ты хочешь несколько недель отдохнуть в Роме?
– Не наказывайте меня отдыхом, ваше святейшество! Разве я смогу спокойно перебирать бумажки или беззаботно подрезать розы в Латеранском саду, зная, что мои руки и моя голова необходимы для дел гораздо более важных и значительных?! Молю вас, сделайте меня вновь стрелой, метко пущенной вами в цель!
– Прекрасно сказано, друг мой! Прекрасно! – папа Иннокентий одобрительно посмотрел на племянника. – Я ни разу, ни на одно мгновенье не усомнился в твоей преданности и самоотверженности! Спасибо, мой друг! Спасибо!.. Ну что ж, тогда к делу... Как я уже сказал, тебе надлежит отправиться в Германию.
– Полагаю, для того чтобы помочь молодому Фридерику занять императорский трон?
Понтифекс улыбнулся.
– И да и нет, мой друг. И да и нет...
Хугулино весело хлопнул себя ладонью по колену.
– Ну как же! Как я мог забыть! Разве Святейший Отец папа Иннокентий хоть раз тратил одну стрелу лишь на одного зайца?! Нет же! Он всегда бьёт одной стрелой сразу по несколько штук длинноухих, да порой ещё в довесок прихватывает пару куропаток. Разве не так, святой отец?
Понтифекс рассмеялся.
– Я очень ценю, Хугулино, что ты столь высокого мнения о моих охотничьих способностях. Что ж, я действительно не люблю тратить стрелы понапрасну. Это ты верно подметил. И ты опять же прав, в Германии у тебя будет не одно, а несколько заданий. И помощь королю Фридерику будет важным, но отнюдь не главнейшим из них.
– Что же мне ещё предстоит там сделать, святой отец?
Лицо Иннокентия сделалось серьёзным. Какое-то время он молчал, глядя перед собой и медленно цедя из кубка горячее вино. Потом поднял взгляд на племянника.
– Скажи, Хугулино, тебя когда-нибудь грабили на дороге?
Кардинал чуть не поперхнулся своим вином.
– Гос-споди, спаси и помилуй! Да нет же! Бог миловал!.. К чему вы спрашиваете, святой отец?
– А меня грабили... Это было уже очень давно. Во Франции. Я только что закончил учёбу в университете и возвращался из Париса домой. И на меня напали. Это случилось неподалёку от Дивио... У меня отобрали все деньги, разорили мой багаж. С меня даже сняли верхнюю одежду и башмаки!..
– Святые угодники!.. – перекрестился легат.
– По сути, меня оставили голым, босым и нищим посреди дороги. Но самое главное, Хугулино, здесь, знаешь, в чём? В том, к т о были эти разбойники... – понтифекс выдержал паузу. – Это были дети.
– Дети?!
– Да, мой друг, это были дети! Самые настоящие дети! Самому старшему из них – я так полагаю, атаману шайки – было от силы лет пятнадцать. А самый младший ещё ходил в короткой рубашонке. На вид ему было лет пять, не больше.
– Вы... Вы это серьёзно, святой отец?
– Абсолютно! И грабили они вполне серьёзно. И, надо признать, весьма умело. Как мне потом объяснили, мне ещё крупно повезло. Обычно подобные шайки свидетелей не оставляют, да и вообще, пользуются весьма дурной репутацией, отличаясь от других, взрослых, грабителей особой жестокостью и беспощадностью.
– Вы хотите сказать, святой отец, что там, под Дивио, эта детская банда была не единственной?!
– Совершенно верно, Хугулино, далеко не единственной.
– Никогда ничего подобного не слышал!
– И это не удивительно. Тебе ведь и голода не доводилось переживать, верно?
– Голода? Э-э... ну да. В смысле, нет, не доводилось. Правда, родители мне рассказывали, что, когда я был маленьким, у нас, в Ана́нье, был голодный год, да такой, что всех кошек и собак в окрестностях поели. Я, конечно, ничего такого не помню...
– А я помню, Хугулино, я очень хорошо это помню! Мне тогда было лет десять. И суп из голубя – из одного единственного голубя на всю семью из шести человек! – казался мне той зимой божественным лакомством!.. Так вот, это я к чему. В тот год и у нас, в Габини́ануме, и у вас, в Ананье, да и вообще по всему Латиуму, тоже орудовали многочисленные шайки воров и грабителей, и среди них, ты, возможно, опять удивишься, Хугулино, было немало шаек, составленных из детей и подростков!.. Голод! Голод, Хугулино, гнал этих детей с ножом и кистенём на дорогу! Голод делает из детей грабителей и убийц! Голод и взрослый человек переносит тяжело, а ребёнок – в сто крат тяжелее! А кроме того, что там скрывать, были такие семьи, впрочем, они и сейчас есть, где родители даже особо не задумаются, прежде чем при первых же трудностях с пропитанием выгнать своих детей на улицу: кого побираться, а кого – воровать и грабить! И я вполне понимаю их! Не оправдываю, Хугулино, но понимаю! Ради спасения младших детей, вполне допустимо – по их разумению, допустимо! – отправить старших с ножом на улицу!.. – понтифекс помолчал, переводя дух. – Так вот, это я к чему. Мало кто обращает на это внимание, а тем боле задумывается – люди вообще не склонны задумываться над очевидным, – но вот уже, слава Богу, почти сорок лет ни в Италии, ни во Франции, ни в Германии не было больших недородов. Не было засушливых или, наоборот, чрезмерно дождливых лет, не было целиком погибших урожаев, а значит, не было и голода. Господь в последние годы как будто бы ниспослал милость всем аграриям. Закрома, что в городах, что в селениях вот уже много лет полны, и люди, не испытывая нужды, словно кролики, выпущенные на зелёный луг, беззаботно скачут по сочной траве, вдоволь едят, веселятся и... совокупляются!.. Ты покраснел, Хугулино? Но это жизнь! Да, когда у кроликов вдоволь еды, они часто совокупляются и, как следствие, интенсивно плодятся. И то же самое происходит у людей. Когда в семьях достаток, когда грудные младенцы не умирают от того, что у их голодных матерей не хватает молока, эти семьи растут, словно... хлеб на дрожжах. Дети в этих семьях множатся, словно крольчата у луговых кроликов... Я уже несколько лет занимаюсь этим вопросом, Хугулино. И я собрал немало прелюбопытных данных со всех концов Европы, касающихся народонаселения. Так что я тебе могу с уверенностью сказать, друг мой, что ещё никогда города и деревни не только в Италии, но – и особенно! – во Франции и в Германии, не были столь многолюдны, как теперь. А это чревато, Хугулино. Ведь Господь наш, хоть и терпелив, но терпение его отнюдь не безгранично. Люди же – скоты! Они погрязли в похоти и в грехах! Они пестуют свои пороки и падки на грязные удовольствия! Они терпимы к ереси и, как следствие, не стойки в вере! И рано или поздно Господь разгневается на них! И так же, как это не раз случалось в прежние годы, пошлёт на землю недород!.. И вот тогда мы вновь увидим тысячи нищих на папертях и возле городских ворот. Мы снова увидим умирающих от голода бродяг на обочинах. Снова из окон домов будет слышен плач матерей, а по погостам будут множится детские могилы И, я уверен, вновь вдоль дорог заснуют юные наводчики, вынюхивая и высматривая: кого из путников с большей пользой можно пустить под нож... И что-то мне подсказывает, друг мой Хугулино, что всё это нас ждёт уже в самое ближайшее время. Скорее всего, уже в этом году. В крайнем случае – в следующем.
Кардинал, словно завороженный, смотрел на понтифекса, начисто забыв про кубок с вином в своей руке.
– Но... что же нам делать, святой отец? Ведь не можем же мы идти против воли Господа! Если уж он пошлёт на землю недород, стало быть, так тому и быть. Мы же можем лишь молиться. Молиться, уповая на Его милосердие!
Понтифекс задумчиво покивал.
– Ты совершенно прав, Хугулино, мы не можем идти против воли Господа... Но!.. – он поднял палец. – Мы можем не допустить хаоса. Мы можем не дать родителям опуститься до того, чтобы гнать своих детей с кистенём на дорогу, а юношам и юницам впасть в смертный грех воровства и убийства. Мы можем не дать слабым и пока ещё безгрешным погубить свои души! Вот э т о мы можем сделать, Хугулино!
– Но как?!
Понтифекс отставил пустой кубок на стол.
– Когда у хозяина заканчивается корм для домашней скотины, выход у него только один: уменьшить её поголовье... Пустить под нож часть, дабы не потерять всё. Пожертвовать менее ценным, чтобы спасти основное... Ты понимаешь меня, Хугулино?
На лице кардинала промелькнула растерянность.
– Я... Я понимаю вас, святой отец. Но я не вполне... Я не представляю, как применить то, что вы сейчас сказали, к той ситуации... к той картине мира... к нынешнему положению вещей.
– Я сейчас растолкую тебе... Фабий, налей мне ещё вина.
– Оно немного остыло, ваше святейшество.
– Вот и хорошо! А то меня уже и так в пот кинуло... Всё, убери полотенце, оно уже ни к чему... И миссеру кардиналу подлей... Да. Теперь можешь идти... – Инокентий отпил из кубка и вновь водрузил его на стол. – Так вот, Хугулино, вернёмся к нашему хозяину, у которого кончается корм для скотины. Скажи, кого, по твоему разумению, он первым делом пустит под нож? Разумеется, если предположить, что он рачительный хозяин.
Кардинал потрогал кончик носа.
– Я полагаю... самцов, святой отец. Лишних самцов. Я бы, во всяком случае, сделал так: оставил одного-двух для развода, а остальных... это самое.
– Верно! Правильно. Самки нужны для приплода. Они пригодятся, когда минует голод и корма вновь будет в достатке. А самцов на осеменение действительно хватит одного-двух... Но дело в том, Хугулино, что с самцами, я теперь имею в виду уже не скот, а как раз род человечий, со взрослыми самцами, то есть с мужчинами в расцвете лет, в Европе и так не всё хорошо. Взрослые мужчины в Европе сейчас в большой цене. Я бы даже сказал, они нарасхват. Германские дуксы, как ты знаешь, сейчас вовсю воют друг с другом. Они делят императорскую корону. А кто не бьётся за императорскую корону, те подались в Ливонию. Там сейчас тоже горячо: полотийский князь Вольдемар, опомнившись, пытается отобрать обратно свои земли. Свои бывшие земли, – ехидно усмехнувшись, уточнил папа. – А французские мужчины, те кого король Пилипп Август не прибрал к своим рукам для войны с Иоханнесом Английским, те сейчас все в Лингвадокии, в армии Симона Монтефорского и аббата Арнольда – штурмуют города и жгут катаров... Про Испанию я и вовсе не говорю – там сейчас Альфо́нс король Касте́ллский собирает войско для решающей битвы с маврами. В общем, как видишь, лишних мужчин, или, как мы их опять назовём, лишних самцов в Европе сейчас нет... Но что ты скажешь насчёт детёнышей, Хугулино? Ты, как рачительный хозяин, видя, что надвигается бескормица, что бы ты стал делать с детёнышами?
– Э-э... Ну, детёныши... их как-то жалко, святой отец. Они же... Они такие умильные!
Понтифекс улыбнулся краешками губ.
– Умильные... Давно я не слышал этого слова. Нет, ты во многом прав, мой друг, детёныши, любые детёныши, и должны вызывать у любого нормального человека чувство умиления, желание приласкать, защитить. Но наша с тобой беда, Хугулино, что мы не можем себе позволить роскошь быть нормальными людьми. Нормальными в привычном, плебейском смысле этого слова. Ты уже давно должен был осознать, Хугулино, что мы с тобой не простые люди, не кролики, беззаботно и бездумно скачущие по лугу. Мы с тобой слуги Божьи. Причём слуги ближнего круга. Мы пастыри! – он возвысил голос. – Горе пастырям, которые пасут самих себя! Не стадо ли должны пасти пастыри? Плох тот пастырь, что слабых овец не укрепляет и больных не врачует, и пораненных не перевязывает, и угнанных не возвращает, и не ищет потерянных... Мы пастыри, Хугулино! Поставленные для того, чтобы пасти наши стада. Пасти, защищая их от хищников и болезней, оберегая их от непогоды. Предупреждая излишний падёж, а значит, предугадывая возможную бескормицу... И мы не имеем права на жалость. Ибо жалость в нашем деле губительна!
Кардинал опустил глаза.
– Я понимаю, ваше святейшество... Но как... что нам надо делать? Я имею в виду, как нам... убрать лишних детёнышей? Вы ведь не хотите сказать, что... что их надо... Ну, вы понимаете?
– Ну нет, конечно! Разумеется, Хугулино, мы с тобой пастыри, но никак не палачи! Об этом и речи не может быть! Не можем ведь мы по своему разумению, даже из самых благих побуждений, отнимать у кого-либо дарованную ему Господом жизнь! Нет! Да этого и не требуется. Нам надо не убить лишних крольчат, а всего-навсего... изъять их из тех нор, где их расплодилось слишком много.
– Но... Но как же нам это сделать, святой отец?!
– Вот! – понтифекс нацелился пальцем в племянника. – Вот в этом и заключается тот план, для осуществления которого ты мне нужен в Германии.
– И... И что это за план, святой отец?
Иннокентий взял со стола свой кубок, некоторое время подержал в руке, словно взвешивая, а потом решительно вернул его на стол.
– Нам нужен новый крестовый поход.
Кардинал непонимающе уставился на понтифекса.
– Крестовый поход?
– Да, Хугулино, крестовый поход... – Иннокентий, задумчиво глядя на племянника, принялся поглаживать свою уже основательно поседевшую бородку. – Ты знаешь, мой мальчик, а ведь в этом году уже четверть века, как неверные в очередной раз отняли у нас Хиеросолим. Подумать только, четверть века!.. Я был тогда совсем юным схоларом, и очень хорошо помню своё состояние, когда до Париса докатилась эта ужасная весть. Мне тогда казалось, что всё кончено, что теперь уже возможно всё. Всё самое плохое! И не просто возможно, а вот-вот и произойдёт: то ли небо упадёт на землю, то ли, наоборот, земля разверзнется под ногами, и преисподняя поглотит всех нас – нас, грешников, дозволивших неверным вновь надругаться над Гробом Господним... Ты ведь знаешь, едва став понтифексом, я все свои силы положил на организацию священного похода. Дня не проходило, чтобы я не думал об этом!.. И в четвёртом году, казалось, всё должно было свершиться. И войско было собрано. И кораблей хватало. И решимости... Но!.. Но, Хугулино!.. Человек предполагает, а Господь располагает. И случилось то, что случилось... Нет, ты не подумай, я не жалею. Коль Господь тогда решил направить святое войско на Константинополис, стало быть, так Ему было угодно. Значит, в том был высший резон. И не нам, смертным и убогим, судить о замыслах Божьих... Я лишь хочу сказать, что... Ведь восемь лет уже минуло с той поры. Восемь лет! И народ... простой народ, обычные христиане, они стали забывать о... О том, что Гроб Господень – это не простые слова, не некая... фигура речи, не какое-то отвлечённое понятие. Это – храм, реальный дом из камня и кирпича, и в этом храме – склеп, где лежал Спаситель. И в этом храме, может быть, прямо сейчас, может быть, прямо на том самом месте, где когда-то покоилось тело Иезуса Христа, разлёгся какой-нибудь вшивый нечестивец, разлёгся и, портя воздух, чешет грязной пятернёй свой грязный живот!.. Ты поморщился, Хугулино. А значит, ты наглядно представил себе эту картину. И тебя она покоробила. И она должна коробить любого христианина! Любого! Всех и каждого в отдельности! Сегодня коробить! Вчера! Ежедневно и ежечасно!.. Но разве э т о мы наблюдаем нынче вокруг себя? Нет! Нет, Хугулино! Простые христиане стали забывать о несчастьях Хиеросолима. О ежедневных и ежечасных бедствиях Святой Земли! Им застила память обычная повседневная суета. Забота о хлебе насущном. А мы, святые пастыри, перестали напоминать им об этом!.. Увы, Хугулино, мы не в силах сейчас снарядить новый священный поход ко Гробу Господню. Настоящий священный поход. Как бы нам этого ни хотелось! Нам попросту не собрать войско!.. В Германии, сам видишь, что творится. Германским дуксам сейчас не до Святой Земли. Опять же, Ливония. Во Франции та же история: король Пилипп Август вот уже десятый год воюет с королём Иоханнесом Английским. И конца этой войне пока не видать. Симон Монтефорский бьётся с катарами, а испанские короли – с маврами. Что же нам остаётся?.. – понтифекс вопросительно посмотрел на племянника.
Хугулино виновато развёл руками.
– Не знаю, святой отец.
Иннокентий выдержал паузу.
– Я нисколько не сомневаюсь в том, друг мой, что в скором времени ситуация в Европе изменится. Дуксы навоюются, короли наконец разберутся между собой. Сильные войдут в славу и почёт, слабые же сгинут, и имена их быстро сотрутся из памяти людской. Ересь будет искоренена, а язычники и мавры получат своё. Это произойдёт и произойдёт уже скоро – года два-три, от силы пять. И многолетние неустанные старания наши, старания Святой Романской Церкви, наконец увенчаются триумфом. Зёрна, брошенные в почву, наконец прорастут и дадут обильный урожай. И тогда сильные короли соберут сильное войско. И, приняв крест, сами поведут его в Святую Землю. И славный град Хиеросолим раз и навсегда очистится от сарацинской скверны!.. Но мы, Хугулино, не можем ждать ещё пять лет. И два-три года мы тоже не можем ждать. Вера слабеет. Она чахнет на глазах, словно цветок в горшке, который забыл полить нерадивый садовник. И мы с тобой, друг мой, обязаны хотя бы время от времени поливать этот цветок... Ты поедешь в Германию, Хугулино, и организуешь крестовый поход. Крестовый поход детей. Молчи! Дослушай... Ты найдёшь в Германии нужных людей, людей верных, готовых исполнить любой твой приказ, – ты провёл в тех краях не один год, и такие люди, наверняка, у тебя там есть. Ведь есть?.. Ну вот... Будешь ли ты им объяснять то, что я только что объяснил тебе, или не будешь – это твоё дело. Но ты с их помощью должен распустить по всем германским землям слух, что там-то и там-то свершилось великое чудо: к некому человеку явился ангел... или некий святой... или, может, сама Дева Мария – не важно! Так вот, этот ангел, представ пред этим человеком, сказал ему, что... коль уж сильные мира сего не могут прийти освободить Гроб Господень от неверных, то пусть это сделают дети. Невинные дети, чьи души ещё не испачканы грехом, пусть придут в Святую Землю и очистят её от сарацинской скверны. И не нужны им для этого ни мечи, ни копья, а нужна им для этого лишь молитва – всемогущее святое слово... Разумеется, Хугулино, любой слух похож на костёр: если его не подпитывать сухими дровами, он скоро иссякнет. Поэтому твоим людям надлежит всемерно поддерживать и пестовать этот слух. Поддерживать до тех пор, покуда он, подобно тому же костру, неосмотрительно оставленному в сухом лесу, не найдёт себе сам пропитание, окрепнет, разгорится, перекинется с травы на соседние деревья и, с каждым мгновением набирая всё большую и большую силу, пойдёт широким фронтом по лесу, могучим огненным валом, пожирающим всё на своём пути!.. И вот если нам удастся разжечь этот лесной пожар, если нам удастся оторвать от материнских юбок тысячи и тысячи бойких несмышлёнышей и отправить их в священный поход к Гробу Господню, – вот тогда мы сможем, как ты говоришь, одной стрелой убить двух зайцев. С одной стороны, мы всколыхнём, растормошим застоявшееся болото христианской веры, пробудим дремлющую совесть добрых христиан и сподвигнем их на подвиг самопожертвования, а с другой стороны, этим походом мы как раз и сможем извлечь из глубоких кроличьих нор лишних детёнышей. Ведь даже если нам удастся оторвать от каждой бедной семьи лишь по одному ребёнку, даже этим мы в значительной мере облегчим участь этих семей в годину лишений, даже этим мы сможем уберечь тысячи и тысячи невинных душ от смертельного грехопадения... Ты улавливаешь мою мысль, Хугулино?
– Да, святой отец.
– Ты сделаешь то, что я тебе говорю?
– Да, святой отец!
– Ты справишься с поставленной задачей?
Пауза перед ответом кардинала была минимальной.
– Справлюсь, святой отец!
– Хорошо!..
Инокентий удовлетворённо откинулся на спинку кресла и, взяв со стола свой кубок, отпил несколько глотков. Лицо понтифекса излучало спокойную уверенность. Хугулино же, наоборот, выглядел несколько потерянным. Наклонив голову, он мучительно тёр пальцем глубокую складку между бровей.
– Простите, святой отец... Но... если позволите, ещё один вопрос.
– Слушаю тебя.