Проза
Надо полагать, в реке напился. Так и сидел: в огонь таращился и икал. Ну и нам остаток воскресного отдыха испортил. Какой уж тут отдых, когда рядом с тобой сидит оживший труп, зомби этакое, в плед замотанное, и на всю округу с неравными промежутками: «Эк!!.. Эк!!.. Эк!!..». Чуть дождались мы Пахомыча с его моторкой. Я, во всяком случае, чуть дождалась. Вещи в моторку покидали, Куку эту икающую загрузили и на тот берег поехали. На пляж.
Солнце на тот момент уже за лесом спряталось, и на пляже, сами понимаете, не было уже почти никого. Одна компания ещё мячик пинала, да парочка, метрах в ста от них, вяло переругиваясь, песок просеивала. Кто-то там у них что-то потерял – то ли колечко, то ли серёжку.
Кука из лодки выпрыгнул и побежал свои вещи искать. Походил по пляжу, носом своим круги почертил и назад вернулся. В кедах и в майке. Ни джинсов своих, ни куртки с кошельком и телефоном, он, разумеется, не нашёл. Оно и понятно. Питер, он хоть и культурная столица, но вещи свои без присмотра здесь тоже оставлять не рекомендуется.
«Ну что, – говорит нам Альберт, – не бросать же его здесь. Голого и без денег». Ну, тоже верно. Ещё старик Экзюпери в своё время сказал, что мы в ответе за тех, кого со дна реки достали. «Залазь! – говорит Куке Пахомыч. – До города довезу».
Ну, Кука по воде к лодке подошёл, через борт стал переваливаться и вдруг застрял. Лежит на животе и ногами дрыгает. Точнее, одной ногой. «Ну ты что там, паря? – говорит Пахомыч. – Ночевать так собрался? Перелазь уже весь!» А паря эта только смыкается да на животе елозит. Да пыхтит, как ёж. «Господи! – говорит мне Белый. – Вот смотришь иногда на человека и думаешь: неужели у его отца это был лучший из сперматозоидов?!». С минуту он ещё за Кукиными телодвижениями понаблюдал, а потом не выдержал, встал, ухватил его поперёк туловища и в лодку перевалил. Что-то при этом затрещало. Кука охнул, сел на полу и за ногу схватился. А из-под пальцев у него кровь чуть ли не фонтаном! Оказывается, на борту у лодки Пахомыча обшивка слегка отошла, и этот чудик кедом за отставший металлический лист умудрился зацепиться. И Белый – разумеется, из лучших побуждений – рванув, ему левый кед порвал да попутно ещё и лодыжку по самое не могу распетрушил. Хорошо, у Пахомыча аптечка на моторке оказалась. Забинтовали Куке ногу почти до колена. Две упаковки бинта истратили. Сидел он до самых «Химиков» в моторке тихий, бледный, бинтом в сумерках отсвечивающий. Даже икать перестал.
Ну, на «Химиках» вылезли. Вещи выгрузили. Пахомычу «спасибо» сказали. Кука тоже вылез. Стоит на причале – в плавках, в майке до пупа и с ногой забинтованной. Стоит, молчит, нос опустил, в глазах тоска собачья. Что делать? Пахомыч крякнул, полез куда-то в недра своего катера и вытащил на свет божий офицерские галифе. С красным кантом. Пахомыч у нас, к слову сказать, отставной прапорщик. Стал Кука эти галифе на себя напяливать – а нога забинтованная в штанину не пролазит. Пришлось одну штанину по колено отрезать. Посмотрели – куда одна, туда и вторая – и другую штанину по колено ножом отхватили. Стало быть, для симметрии. Толян мелочи ему отсыпал – на маршрутку. И пошёл наш утопленник под фонарями: хромой, в обрезанных галифе, бинтом, как флагом, белея. Маришка вслед ему посмотрела и только вздохнула. А я даже и вздыхать не стала. Бестолку здесь вздыхать. Если человек неудачник, если он, понимаешь, скорбный меланхолик, – тут вздыхай не вздыхай, а делу не поможешь.
На том День взятия Бастилии и закончился. Я думала, что и история эта закончилась вместе с ним. Однако не тут-то было.
В следующую субботу – как говорится, в день шестой – возвращаюсь я вечером домой от кого-то из наших, точно не помню – то ли от Ля-минора, то ли от Светика, – и застаю дома картину маслом: в гостиной горят все светильники, все люстры и лампы, на столе скатерть праздничная постелена, а за столом моя маман, Оксанка и чудо это носатое – Кука собственной персоной. Сидят, чаи попивают и чинно беседуют – ну, прям дипломатический приём какой-то. Или файф-о-клок у британской королевы. Я Куку только по носу и узнала – гладко причёсанный, в наглаженном стильном костюме и – мама дорогая! – при бабочке. Эта бабочка меня окончательно доконала. «Привет! – говорю. – А что это тут за встреча в верхах такая? Что за новоявленная Антанта у нас тут вдруг образовалась?». Кука меня как увидал, сразу вскочил, стул свой опрокинул и давай вокруг меня на цырлах танцевать. А матушка моя чашку отставила, головой так покачала укоризненно и говорит: «Ай-яй-яй, Алёнушка, что ж ты о геройствах своих нам ничего не рассказала?». И елея в её голосе, что у дьякона на архиерейском приёме – хоть блины жарь. Ничего себе! – думаю. – Геройства у меня уже какие-то нарисовались! «Что за геройства?» – спрашиваю. «Ну как же, – говорит маман, – ты ж человеку жизнь спасла! Из реки его достала! Нам тут Станислав очень красочно всё описал». Ага! – думаю я себе. – Он у нас, оказывается, ещё и Станислав! «Очень приятно! – говорю. – А Станислав вам здесь случайно не рассказал, откуда он, к примеру, узнал мой адрес? Или он меня по запаху нашёл? По следу вынюхал. Своим замечательным носом».