АЛЬФА И ОМЕГА
XIII
У Ланина, прочитавшего взятые у Курских записи диалогов, возникло несколько во-просов, и на очередном контакте, уже достаточно освоившись, он задал их сам.
- Что значит ваше выражение: «ум, не загрязненный знаниями»? – спросил он в направлении Зои, сидевшей, как всегда, спиною к ним в кресле.
- Знания могут делать человека выше уровнем, - ровно отвечала Зоя. - Не сами знания, а работа над ними. Не надо забивать свой аппарат чужими ложными идеями. Развивайтесь, но знайте в меру.
- Но энергетический уровень зависит от способности понимать, от интеллекта?
- Скорее наоборот. Чем ярче солнце, тем лучше видно. Чем больше у вас энергии, тем больше откроется вам тайн, тем больше поймете. Когда человек начнет изменять свой образ жизни, многое откроется, чего он раньше не знал.
- Какой энергетический заряд приобретает средний человек за одну жизнь? – спросил Курский, любивший все подсчитывать.
- Максимума нет. Но может и совсем не приобрести.
- Когда человек развивается быстрее, - поинтересовался Федулов, - живя триста лет или три жизни по сто лет?
- Разницы никакой. Главное – выполнить свою программу, за триста, за сто, хоть даже за двадцать или десять лет. Если человек совершил свою задачу во время пребывания на земле, душа его уходит в космос.
- А можно узнать срок моей жизни? – спросил с живой улыбкой Федулов.
- Если человеку сказать срок и что его старания не влияют на судьбу на материальном плане, он просто опустит руки.
- С нами этого не произойдет, - возразила Инна Петровна.
- Произойдет.
- Но что мне предстоит в этой жизни? – смущенно, но настойчиво допытывался Федулов.
- Предстоит очень многое исправить. Ваше мышление и образ жизни не очень благо-приятны для вас. И изменение жизни обязательно должно произойти.
- В ближайшем будущем?
- Да. По-вашему говоря, вас «покидает» из стороны в сторону.
- Это означает перемену обстоятельств, потрясения, переживания… и даже, может быть, страдания? – уточнил Андрей Иванович.
- Когда вы великодушно принимаете зло, - сказала Зоя, - это миг. Потом раскрывают-ся врата добра, вы сами его начинаете рассыпать на людях… Тяжело жить в материи, но вы вступили на путь работы, и потому – работайте, работайте, наши соратники.
- Но надо заботиться и о семье, - неуверенно, то ли спрашивая, то ли утверждая, ска-зал Мокеев.
- Семья – побочное, - молвила Зоя. – У вас нет семьи. Семья – это мы. Вы еще несо-вершенны в проявлении своего бытия. Цель и средство даем мы, вы – исполнители.
Возникла заминка: сказанное было так серьезно, что требовалась минута осмысления.
- Спасибо, что имеете в своей душе искру, - продолжал голосом Зои «Союз». – Не те-ряйте ее, работайте над собой, иначе она угаснет. Единственно реальное, что имеет для вас значение, – совершенствование души, своей энергии.
«Совершенствование, развитие... И высшая форма самоотдачи – жертва...» – думал Ланин, вспомнив свои размышления о самоотдаче как сущности развития.
- Верно ли, - спросил он в возникшей тишине, - что развитие должно идти через жерт-ву, будь то общество или отдельный человек?
- Да, это необходимо, это закон космоса.
Ланин, вздохнув, откинулся, лицо его порозовело. Вспыхнувшая мгновенно огромная, слившая воедино космос и человека, мысль отвлекла его, и он слушал дальше вполуха. Возможно, потому, что появился здесь всех позже и не все еще знал, он не привык к принятому в группе пониманию «работы». Особенно удивлял его Зотов, считавший себя самым продвинутым и чуть ли не стоявшим уже одной ногой там. Вопросы о назначении и миссиях, о том, сколько набрано и сколько еще набрать энергии, казались ему ребяческими. Гораздо серьезней представлялось положение Волхова, попавшего в какую-то сеть и пытавшегося выбраться. Нешуточные терзания его вызывали сочувствие. И не только у Ланина.
После контакта Волхова вызвали на разговор, и он, волнуясь, стал убеждать всех, как хитры и коварны эти, вырядившиеся в искрящиеся колпачки, низкие духи, какие злоба и наглость за их невинными детскими личиками.
- Мне ничего от них не надо! Абсолютно! – горячо говорил он, глядя на недоумеваю-щего Зотова. – Мне не нужен их «третий глаз»!
- А я не отказался бы, - улыбнулся Зотов, уверенный, что с ним-то все было бы пре-восходно.
- Ну, и пожалуйста! Попроси, чтоб сделали тебе!
Федулов предложил коллективную медитацию на эту тему, чтобы суммировать затем появившиеся соображения. Все успокоились и минут пять в комнате стояла тишина. Волхов сидел, закрыв, как все, глаза и опустошив голову, но ему ничего не приходило.
- Ну? – подал голос Зотов. – Давай с тебя, Миш.
- Подождите... – Посуетившись и найдя карандаш, тот стал торопливо черкать что-то на листке. – Сейчас запишу!
Соображения остальных свелись к тому, что силы эти скорее светлые, чем темные, но воля-де его - Волхова.
- А я, - сказал раскрасневшийся Федулов, - с Иисусовой молитвой, как всегда... И тут легкий транс и слова… я вот записал их... – Он взял бумажку. – «Никто не вправе вмеши-ваться в мои дела. Я сам выбираю исполнителей, кто нравится. Что заслужил, то получил. Это не дар, а расширение возможностей».
Обескураженный Волхов пытался вникнуть, но не все до него доходило. Понял лишь, что получает по заслугам.
Возможно, интерес к коллизии на том бы и иссяк, но появился опоздавший Саша, и всем захотелось поговорить с невидимками.
- Да тут ли они? – спросила Инна Петровна.
- Тут, тут, где ж еще, - сказал Саша, присев на стул у двери.
- Человек, которому вы хотите открыть «третий глаз», - спокойно, но строго заговорил Андрей Иванович, - решительно отказывается от этого, и это его право. Почему вы настаиваете?
- Вокруг вас, - стал переводить Саша невидимок, - так много людей нездоровых, нуж-дающихся в помощи, а он не хочет им помогать. Он потому отказывается, что не любит свой народ.
- Зато вами движет исключительно любовь! – вспыхнул, густо краснея, больно заде-тый Волхов. – Кто прикрывает низость высокими словами, и внешность часто принимает ангельскую!..
- Нас не за тех принимают, - с достоинством отвечали невидимки, - и это для нас оскорбительно. Мало того, что он не поддается нам, он и неуважительно к нам относится.
Пикировка эта, и особенно последние слова восприняты были со смешанными чув-ствами. Зотов прямо осуждал Волхова за его слабость.
- Мы уже доложили об объекте номер один вверх, - продолжали меж тем благодетели, - и получили одобрение на работу с ним.
- Я не понимаю... – растерянно пробормотал Волхов. – Это же просто смешно!
- Но раз он так поступает, - многозначительно заключили те, - то и мы поступим с ним по-другому. Мы используем другое средство.
Волхов подумал сразу о боли – возможно, нестерпимой, и им овладел страх неизвест-ности. Похожее беспокойство возникло и у Курского.
- Нет, - сказал Андрей Иванович, - не надо никаких средств. Раз человек не хочет, вы оставьте его.
В это время Зотов – думая, понятно, о себе, а не о Волхове - поступил решительно.
- Я предлагаю в таком случае, - сказал он, - заменить его собою. Проведите этот экс-перимент со мной.
- Можно, - ответили невидимки. – Потребуется четыре месяца. Мы переходим на но-вый объект. Теперь объект номер один – это вы, - Саша показал пальцем на Зотова, - вот вы...
Довольный Зотов улыбнулся, как будто давно этого ждал, и подмигнул Федулову. Волхов растерянно, с чувством облегчения и опустошенности, улыбался Курскому.
- Ну вот, - радуясь за него, сказал Курский.
Меж тем у Вохова началось в голове некое волнение. «Убираются… - подумал он. – И слава богу!» Но, странное дело, он не испытал большой радости. Зотов, и без того много имевший, получит еще и новое зрение, а он остался ни с чем. Испугался... И скорее сожалея уже и завидуя Зотову, нежели радуясь, он вздохнул и повернулся к Ланину. Но то и дело возвращался к столь неожиданно расстроившей его утрате. «Конечно, я обидел их… - думал он с запоздалым раскаянием. – Им и не оставалось ничего другого...»
Домой он возвращался один, ругая себя за малодушие. И лишь придя и опять увидя свои наброски и папки с этюдами, понял, что произошло… Он всегда хотел только правды. Не придумывать, а открывать своими картинами то, что есть. Разве «Душа» или «Одиноче-ство» – правда? Как много дал бы он, чтобы увидеть собственными глазами незримый мир! Как жаждал получить такую возможность... И вот ему хотели открыть зрение, чтобы он уви-дел. А он отказался! Сам, сам отринул свое будущее!.. И уже не имеет права – язык не по-вернется – просить о том же снова.
Чувствуя огромную, невосполнимую пустоту в душе, он сидел перед раскрытым планшетом, опустив безвольно руки. «Перестраховался, дурак. Встал перед выбором – воз-можно, главным в жизни – и вот...» – думал он горько, и теплая слеза сползала по щеке. Было почему-то непривычно, страшно тихо везде – в доме, в голове, в сердце...