АЛЬФА И ОМЕГА
VI
Устраивая в мастерской келью, Волхов отделил занавеской угол, намостил там дощатый топчан и поставил несколько иконок. Спать укладывался на досках под полушубком, одетый.
- Совсем уже перебрался? – спросила насмешливо жена.
- Не совсем еще, - отвечал с отрешенным лицом Волхов. – Хотя...
Она продолжала подшучивать и посмеиваться, и этот тон насмешки над его «монашеством», как над очередным чудачеством, стал постоянным. Но в душе махнула уже на мужа, и довольна была, что хотя бы при доме.
Приехав, он позвонил Ланину, и тот заглянул под вечер в мастерскую.
- Ну, рассказывай! - потребовал он, сев в кухоньке на скрипучий стул и наблюдая радостную суету друга, готовившего чай.
- Да что рассказывать... – говорил с легкой улыбкой Олег. – Посмотрел… В общем, все подходит, и мог бы. Настоятель тоже понравился... – И он отрывисто, кратко, стуча дверцами шкафчика и звякая чашками, рассказал о проведенных в обители днях. Затопленная и дымившая слегка печь весело потрескивала и гудела.
- Зато у меня есть кое-что! - сообщил Ланин, которому не терпелось поделиться открытием. – Ты не совсем, кажется, доверял моим схемкам… Было? Так вот, они на сто процентов совпадают с заповедями!
- Как это?
- А вот как! – И Ланин, радуясь, что может, наконец, высказаться, с жаром стал излагать другу тождество этического и энергетического законов.
- Интересно... Замечательно! – вскрикивал иногда Волхов, обрадованный не столько этими аналогиями, сколько приходом Ланина к вере. Смущала лишь излишняя самоуверенность его и радость, что законами физики удалось доказать принципы религии. И осторожно, чтоб не обидеть невзначай, он попытался это сказать.
- Да ты о чем? – остановился с недоумением и досадой Ланин. – Я ж не затем, чтоб христианство обосновать!.. Оно в этом и не нуждается! А чтоб видно всем стало, как и мне, наконец, что закон бога не специально для людей придуман, а это единый фундаментальный закон бытия! Многие, знаешь, гордятся, что ищут истину, что они в вечном поиске… А истина давно известна, надо только исполнять!
- Вот это верно! – согласился Волхов, ближе подвигая ему блюдечко с разрезанным яблоком. – Извини, у меня тут просто... – оправдывался он смущенно. – Я ничего тут не держу … вообще, постником стал... – Он покраснел даже, но Ланин только рукой махнул, недоумевая, как можно сейчас о таких мелочах.
- Я обо всех, и о верующих тоже… - продолжал он увлеченно. – Мы знаем только библейского бога, взваливая на себя с этим именем монблан тысячелетних ветхих представлений. А надо понять простую, элементарную вещь! Есть ты – единичная энергия с твоим единичным бытием, и есть создавшая тебя абсолютная энергия с ее беспредельным единым всебытием. И все! В этом – начало и конец, альфа и омега, основа и суть всего! И для тебя, единицы, одна задача: осознать, что ты частичка Единого, который – начало твое и цель… И соединить, слить конкретную свою жизнь с этой абсолютной энергией беспредельности, которая есть бог. И только! – Ланин так убедительно двинул рукой, что чуть не выбил у Волхова чашку.
- Извини, - сказал тот смущенно и взял чашку в другую руку.
- Зачем религия, церковь? – вопрошал, даже не заметив этого, Ланин. – Чтоб научить людей такой жизни. Научают – прекрасно, они полезны и нужны. Не научают или, хуже того, мешают – не нужны! Никакая религия и церковь не заменит тебе твоей жизни, прожить ее ты должен сам!
- Кто спорит, - кивнул согласно Олег. – Понятно, сам. Но ведь к вере иначе, как через церковь, не придешь. Вот я, например... Да что я! И ты ведь через Евангелие, так? А говоришь...
- Постой, постой! - выставил ладонь Ланин. – Еще пример… Все в мире подчинено закону. Но закон всебытия не для всех очевиден, и люди хотят жить вольно, игнорируя закон… Как, скажем, ребенок, которому говорят: не трогай огонь – обожжешься, не хватай нож – порежешься, не обращает часто внимания и не слушается. Хотя другой, веря отцу, послушно исполняет, что ему велят. Так и люди: одни живут, пренебрегая заповедями, другие верят и исполняют их. Но и то и другое, и вера и неверие – уровень сопливого детства. Взрослому нет нужды верить: он это знает. И человечество уже достигло уровня, когда наивную детскую веру может сменить ясное понимание. Но люди все еще довольствуются куцыми материальными знаниями, не простираясь за рамки физического существования. Что ж! Каждому свое! Кто не верит – пусть не верит. Кто верит – пусть верит. Для тех же, кто знает закон всебытия, закон бога, и проникся им, как законом собственной жизни, вопрос веры не стоит. Это – уже вопрос жизни, истины их жизни! Разве в вере, как таковой, суть?
Волхов минуту сидел, потупясь под испытующим взглядом Ланина.
- Как-то странно… - сказал он с нерешительной улыбкой. – То ты за Евангелие и Христа, то вдруг – вера не главное. Знание и вера никогда вроде и не сходились.
- Не сходились, ты прав! – решительно подхватил нерешительное суждение друга Ланин. – Только не потому, что они противники. Знание и вера – две составляющие человеческого мировосприятия: если меньше одного, то больше другого. Это же факт, что среди образованных людей верующих меньше, потому что знания вытесняют веру. Но есть знания и знания! Естественнонаучные знания, в которых нет места богу, вместе с верой вытесняют и бога. Знания же, в основе которых законы абсолютной энергии, или бога, отнюдь его не изгоняют. Напротив! Вместо неясно-туманного бога веры в душе воцаряется светлый бог ясного понимания! Чем же хуже?
Волхов улыбнулся, не зная, что сказать, но, смутно чувствуя, что Ланин посягает на некие основы, не спешил соглашаться. Приятель же, заметив это смущение, торопился забросать его новыми аргументами.
- И потом, как веру понимать? Вера – приятие, доверие и раскрытие себя тому, в кого веришь. И вера, стоящая на ясном понимании, без сомнения выше веры, выросшей на чудесах и религиозных притчах. Разве не так? Представь, заблудились люди в лесу. Дело к вечеру, туман. Один ориентируется по мху на стволах, другой лезет на дерево, третий наставил ухо: не загудит ли где машина… Все тычут в разные стороны, разброд полный! И вдруг обнаруживают в рюкзаке компас. Эй, кричат, ребята! Вот юг, вот север, пойдем вот так! И, представь, выходят! А? То-то, брат! Компас – точное знание направления. Объективные энергетические законы – такой же компас. Даже те, что как попало идут и ни в бога, ни в черта не верят, - даже они компасом не пренебрегут! Возражай, если хочешь!
- Да нет, - засмеялся Волхов, - пример нормальный. Послушай... – прибавил он, воспользовавшись заминкой и как будто смущаясь, – я не предложил... Но можно, если хочешь, в чай капнуть… – Он нагнулся под стол и достал опорожненную наполовину бутылку с золотистой жидкостью.
- Я тоже хотел взять, - заговорил, улыбаясь, Ланин, - да нельзя же, думаю, - монах... – Оба засмеялись.
- Я и не пью, - сказал Волхов, добавляя понемногу в чашки. – Так, осталось случайно. А в монастыре...
- Да, а в монастыре?
- В монастыре, по случаю праздника, принимали немного... Для утешения. Легально, за общей трапезой, и игумен... Но я не стал.
- Почему ж?
- Не захотел.
Они отхлебнули пахучего чая, Волхов взглянул вопросительно. Друг одобрительно кивнул. С чашкой в руке Волхов зашел за занавеску и вынес стопку книг.
- А тебе книжки мои пригодились! – сказал он весело.
- О, да!
- Вот Святогорца «Невидимая брань». Замечательная книжка! Вот эти еще полистай. – Он сел и, пока Ланин просматривал книги, разглядывал, покачивая, свою чашку. – Одно я понял твердо, - проговорил он как бы сам с собой. – Все, что ни случается с нами, - все во благо. Абсолютно все! Потому что бог – любовь...
Ланин оживился и положил книгу на стол.
- А почему? Почему он – любовь?
- Ну как... Он же сотворил нас. А как отцу не любить детей?
- Ну да, конечно. Я и говорю: детская вера в отеческую любовь!
- А что в этом...
- Нет, нет, прекрасно! – продолжал быстро Ланин. – Это прекрасно… Но на каком все антропоморфном семейном уровне! А бог ведь не потому любит, что – дети. Бог – вообще любовь. Бог потому любовь, что он дух. Потому что – абсолютная энергия, живая беспредельность, непрерывное саморазвитие, что и называют на человеческом языке – любовь. Потому любовь, что это его природа, он просто не может быть другим. Если не беспредельность, не любовь, то и не бог. Дух и любовь – одно и то же, это синонимы… Ты понимаешь? Согласен?
- Угу... конечно.
- А только и слышно кругом: «духовность», «возрождение духовности»!.. Это о какой же духовности? А о некой, оказывается, культуре, неких замечательных явлениях ума и чувств, о восстановлении храмов, наконец... Но какое, скажи, отношение это имеет к любви, то есть к истинному духу и подлинной духовности? Чисто символическое! Это всего лишь псевдодуховность гомосов!..
- Гомосов? – переспросил Волхов.
- А! Ты не знаешь? – обрадовался Ланин. – Поздравь: сам придумал! Гомо сапиенс, царь природы, или – коротко - гомос. То бишь разумное животное, в кое вселяется для земной жизни человеческая энергия. То есть - биоскафандр, который надевает для земного пути человеческий дух... – чеканил он быстро. – Я тебе разве не говорил?
- Нет.
- И в каждом – две эти энергии: духовной беспредельности и материальной гравитации… Не говорил? И от соотношения их все люди делятся на духовных и земных… И в Евангелии я как раз нашел подтверждение!
- Чему?
- Да разделению этому! – Ланин открыл и полистал книгу. – «Думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? нет, говорю вам, но разделение; ибо отныне пятеро в одном доме станут разделяться: трое против двух и двое против трех»... А почему, скажи, станут разделяться? Почему это невидимое разделение станет вдруг явным? Да потому что – «огонь пришел Я низвесть на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!» Огонь, свет духа приходит в мир и делит земной мрак на свет и тьму. И тут поневоле все выходит наружу: любовь и ненависть, добро и зло! «Ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы», - читал Ланин. – «А поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны». Вот разделение! И о разделении этом Христос говорит постоянно, добрая половина притч – о разделении. Пшеница и плевелы, званные и избранные, рабы верные и лукавые, девы мудрые и юродивые, ветви плодоносные и бесплодные, строящие на камне и на песке - и так далее и далее, и все это о разделении между исполняющими заповеди и не исполняющими их… Ты знаешь церковь больше, - разве не так?
- Ну, какая это новость, - сказал с усмешкой Волхов. – Это всегда так: одни делают что-то лучше, другие хуже…
- Но делают! А я о том, что одни делают, а другие всего лишь болтают! Вот где разделение! Одни исполняют заповеди, а другие – нет. Вот межа! Верующий – это кто? Исполняющий заповеди. Иного признака веры у Христа нет. Речь только об этом – об исполнении слова. А слушающие и не исполняющие – это званные, толпы болтунов и бездельников… Вот в чем соль! Дух – энергия, и он не может проявиться иначе, как в действии, в поступке. Вне поступка, вне исполнения, вне живого действия любви ни Христа нет, ни христианства! А лишь бесплодная болтовня о боге и вере, безудержное словоблудие гомосов – в пиджаках они или в рясах, неважно… И только!
- Круто ты, брат...
Раскрасневшийся Ланин махнул рукой и замолчал. Волхов подумал, что подвижники, хоть и не столь категорично, утверждали нечто подобное.
- Так и святые отцы говорили… - заметил он. – «Сокровен Господь в заповедях его» - Максим Исповедник писал. Кто, значит, не исполняет заповедей, тот и не знает Господа…
На лице Ланина появилась насмешка.
- Какое – Господа? И заповедей-то не знают! Ты вот в монастыре побывал - ты знаешь?
Волхов пожал, улыбаясь, плечом.
- Не убий, не укради, не прелюбодействуй... – начал он.
- Ну, ладно, ладно! – остановил со смехом Ланин. – А что уж о тех, что в монастырях не бывали?
- А что?
- А то, что это древним сказано: не убий, а кто убъет, подлежит суду. А я говорю, что всякий, гневающийся на брата напрасно, подлежит суду, а кто обзовет «безумцем» – геенне огненной! – Ланин открыл опять Евангелие. – Это древним сказано: «не прелюбодействуй». А я говорю, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением...
- Знаю, знаю...
- Еще сказано: «око за око, зуб за зуб», - назидал беспрекословно Ланин. – А я говорю: не противься злому...
- Да знаю, это Нагорная проповедь!
- Какое знаешь, если твердишь, как ветхозаветный иудей: не убий, не укради? Какой ты христианин, если повторяешь, как попугай, Моисеев еще закон? Да ты разве один? Большинство такие же! Если не убийца, не вор, не распутник, да еще и родителей не забыл, то уж, понятно, все заповеди соблюл, в святые можно записывать! Вот где смех-то! Ну, смех!..
- Да ведь... И священники эти заповеди говорят!
- То-то и оно, брат. И церковь – та еще, ветхозаветная...
- Гляжу я, зуб у тебя на церковь, - усмехнулся несколько натянуто Волхов.
- Нисколько! Вообще ее не касаюсь! Евангелие – да, это заповеди, духовный закон, учебник жизни. Не скрою, сейчас только и вник. И к книге этой, к Христу, доверие у меня абсолютное. Тут все, что надо для духовной жизни.
- А в церкви жизнь не духовная? – прищурился с примирительной улыбкой Волхов.
- В церкви – церковная жизнь. Не надо путать. А духовная жизнь – это жизнь духа, то есть действия и поступки, совершаемые духовной энергией. Если просто, это вся, как она есть, жизнь со всеми ее ситуациями, событиями, только проживаемыми по закону духа, по заповедям… По-божески!
- Так что же… духовная жизнь, по-твоему, может быть и без церкви? – допытывался настойчиво Олег, желая поставить Ланина в тупик.
- Ну, ясно! Как и церковная – без духовной. У некоторых, конечно, они совпадают, а у других нет… Меня, к примеру, занимает исключительно духовная жизнь, то есть жизнь моей энергии, устремленной к энергии абсолютной, к богу.
- Но Христос сказал, что никто не приходит к Отцу, как только через него! – возразил горячо Волхов. – Как можно без христовой церкви? Только те, - повторил он слышанные в Лавре слова, - кто приходит в ограду церкви...
- Да не кто в ограду! – перебил презрительно Ланин. – В ограду кто угодно может забрести… А кто в сердце и в жизнь свою принял Христа так, что он стал путем, истиной и самой жизнью его, - вот кто христов! При чем тут ограда, если дело в сердце и в жизни человеческой? Живешь ты так в ограде – прекрасно! Живешь так вне ограды – замечательно! Христос не ограда, а дверь в ограде! «Я есмь дверь, - сказал он, - кто войдет Мною, тот спасется, и войдет и выйдет, и пажить найдет». Не оградой церковной, а дверью, которая есть Христос, приходят к Отцу. Найдешь ты в ограде церковной эту дверь – спасешься. А нет – так и будешь толочься в толпе званных, радуясь, что в ограде!..
Ланин встал и с довольной, что сказал последнее слово, улыбкой неторопливо пошел вглубь комнаты, переступая валявшиеся подрамники и вглядываясь в приставленные к стенам холсты.
- Но ты же сам говоришь... – вскочил с нервным возражением Волхов, - сам говоришь, что святые...
- Да! Вот они и прошли в эту дверь!
- Ты просто подгоняешь все под свои теории! – возмущенно сказал Волхов. – Разве такую... разве в церковной ограде дверь Христос имел в виду?
- Да ты откуда знаешь, что он имел в виду? – быстро с сердитым лицом повернулся к нему Ланин. – «Я есмь дверь» – вот суть! В любом дворе, стене, загородке, ограде, которых нагородили гомосы несчетно! И эта – одна из них. Где кто ни загорожен, а к Отцу дверь – Сын! Я ведь не в церкви, так? Я заперт был в крепчайшей железобетонной ограде земной науки. И облазил всю эту стену, ища выхода. И нашел! И что бы ты думал? Эта дверь оказалась – Христос! Духовные его заповеди и его жизнь. Христос, дверь к Отцу - везде, и кто подлинно ищет, находит ее. Но это ж не широкие врата церкви званных! «Тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их». Разве не таким путем шли подвижники и святые? Не постоянным ли самопреодолением и терпением, самоотвержением и жертвой, мученичеством и крестом восходили они вслед Христу?
Олег слушал, потупясь, и Ланин понял, что он не ответит.
- То-то же, - сказал он примирительно.
Возразить на это Волхов не мог: он сам, ему казалось, приведен был к вере страданием. Не сравнимое с мученичеством подвижников, это тоже было непреходящее тайное мучение, требовавшее долготерпения, для нетерпеливой его натуры столь трудного. Читая жития святых, он безоговорочно верил историям о дьявольских нападениях, вплоть до физических избиений, и хорошо понимал это состояние. Рассказы о безмерно скорбевших и страдавших мучениках умиляли его до слез.
- Я тут о Марке Фраческом прочел... – сказал он рассматривавшему небольшой осенний этюд Ланину. – Родители у него, понимаешь, умерли, молодой еще был... Он и бросился на доске в море. Если, мол, суждено умереть, утону, а если не угодно это богу, жив останусь. И вот вынесло его на остров, скалы голые да песок. Ну, думает, раз привел сюда господь, такова воля его… Есть нечего, сырой песок жевал. Полез на гору. А там бесы жили. Они вниз его спихнули… Опять полез – снова скинули. Сталкивали, избивали постоянно, но он оставался там и все это терпел. Отлежится и опять ползет. Годы так прошли... Пальцы у него на руках и ногах отвалились, весь волосами, как зверь, зарос. Тридцать лет так... И тогда бог... явил ему милость свою... – Слезы неожиданно прыснули из его глаз, и Ланина, внимательно слушавшего, это покоробило. Сильно смутившись, Олег отвернулся, смахнул слезу пальцем. Это были слезы о великом мучении и подвиге Марка, и о собственном его тихом мучении, и о безмерной милости бога, все видящего и всем воздающего. – Ну... словом... – продолжал он пресекшимся голосом, - бесы больше не смели к нему прикоснуться... А в пещере каждый день хлебец белый появлялся, ангелы невидимые доставляли... Я к тому… - прибавил он, извиняясь смущенной улыбкой за свою слабость, - он ведь без церкви там жил. Да что... ни единого человека, одни бесы кругом! И Господь не только принял его, - он свят стал, как вернейший его слуга…
- Ну вот! – воскликнул Ланин. – И я же об этом! Один путь к богу – сама жизнь. Жил бы этот Марк в городе, ходил каждый день в церковь - благолепие, благочестие, проповеди, елей - и что, большего бы достиг? Нет, он не только вне церкви, без поучений и таинств, но в мерзейшем бесовском окружении достигает такой силы и высоты, что удостаивается даров духа святого! О чем же спорим?
- Ну, а Иоанн Златоуст, Григорий Богослов, другие святители? – возразил немедленно Волхов. – Это же прямой путь церкви!
- Да не против я церкви! Как ты не понимаешь? Я единственно против подмен! Иоанн и Григорий прожили высокодуховную подвижническую жизнь, и она прошла в церкви. А Серафим Саровский? То же самое. О! – хлопнул он себя по лбу. – Вот же заковыка! Мы подразумеваем – и я, дурак, туда же, - что церковь – храм, культ и все такое. Да нет! Что Христос сказал Петру? «Ты – Петр, и на сем камне Я созижду церковь Мою». А Марк Фраческий разве не камень? Камень, да еще какой! Не та церковь, что из кирпичей, а что из живых, из духовных камней! Потому и врата ада не одолеют ее, что – крепчайшая церковь избранных! – сильно потряс он перед лицом Волхова книжкой. – Много званных, но мало избранных! Да вот, постой... – полистав торопливо Евангелие, он нашел первое послание Петра. – «И сами, как живые камни, устрояйте из себя дом духовный, священство святое...» «Вы – род избранный, царственное священство...» А? Мы о какой церкви говорим? О той, что кто ни войдет в ограду, уже и воцерковлен, или о той, что из камней избранных? О церкви званных или избранных речь? – настаивал Ланин, никогда об этом не думавший, но чувствуя, что в случайном этом разговоре может что-то уясниться. – Ты не видишь разве, что в церкви – две церкви: званных и избранных? Одни валят толпами в распахнутые ее врата и толкутся потом в ограде. Им некуда дальше, они пришли! А немногие избранные находят дверь – живого Христа, и входят ею к Отцу. Они, понятно, в церкви, но уже в другой – в церкви избранных и святых. А некоторые, как этот Марк Фраческий, как Мария Египетская, вовсе миновали церковь званных и шли путем избранных. Ну?.. – развел он руками, с вопросительной улыбкой уставясь на друга. – Ты видишь теперь, что я не против? Только я различаю! Хотя, честно, у меня оскомина уже от этих разговоров... Не моя тема! – Он вскинул руки и, с улыбкой потянувшись, повернулся к холстам.
Волхов подошел ближе.
- Ты скажи-ка мне, друг Олег, лучше... Ты совсем теперь живопись забросил? – Ланин стоял перед картиной «Душа», так поразившей его в первый раз.
- Такую – да, забросил. А о другой... не знаю еще. Как бог даст…
- А жаль. Если бросишь – жаль. – Ланин прищелкнул языком и покачал головой. – Так что ж в остатке? Со старым ты порвал...
- Да, - Волхов усмехнулся, - я отрекся. Я теперь монах... Но и ты, смотрю, здорово с Евангелием подвинулся, - сказал он, чтобы польстить другу. – За какие-то дни...
- Да я что... Я готов был. Вопрос в другом. Большинство в России и не читало его. Даже верующие некоторые знают понаслышке.
- Ты не хочешь ли в институте теперь читать? – улыбнулся Олег.
- Нет, у меня другое… Духовное мировоззрение. Конечно, много общего, неизбежны прямые ссылки… Нынешняя ситуация, знаешь, напоминает мне славянское язычество. Образованный, не знающий бога народ – это же новые язычники! Но тогда пришли Кирилл с Мефодием и перевели на славянский Священное писание. А на язык этих, на язык физики и математики, оно не переведено. Хотя еще Флоренский заметил: физика есть язык. Почему закон бога не может быть выражен на этом языке? А он и выражен. Только ученые, погрязшие в материи, этого не видят. И закон сохранения энергии понят ими почти вещественно - как сохранение количества. А не как закон беспредельности!
- А! Ты хочешь, как Кирилл и Мефодий!.. – вскричал с лукавой улыбкой Волхов.
- Да брось, Олег... – отмахнулся Ланин невесело. – Ни малейших претензий. Но должен же я сказать, что думаю? Неужели нести ребятам гиль материализма и идеализма, если истина в другом? Это то же, что в век космоса долдонить о птоломеевых сферах. Философия призвана дать адекватную картину мира. А нынешняя адекватна лишь своему создателю – гомосу! Всего лишь проекция на мир материй гомо и идей сапиенса. И речи об адекватности нет! Как, кстати, и о научности. Только энергетическая картина приближена к реальности. Не знаю, что получится, но затея, ты видишь, серьезная… Согласен? Вот чего б я хотел.
Было уже поздно, и хотя много осталось не переговорено, Ланин собрался уходить.
- А ты, значит, тут теперь? – Он огляделся еще раз, как бы примеряясь, смог ли бы так сам, и покачал головой. – Ну, дерзай, брат, дерзай...