АЛЬФА И ОМЕГА
VII
- Ты увидишь, с ним можно говорить. Хоть и монах, а не зануда, мыслит вполне современно… Поедем! – уговаривал Волхов Ланина съездить к отцу Прокофию. Ему надо было вернуть «Шестиднев» Василия Великого, прихваченный из монастырского шкафа. Хотелось показать и свои работы: очень интересно было, хоть и боязно, как отнесется к ним священник. На цветных фотографиях «Вознесение Иисуса» и «Новорождение» выглядели совсем неплохо.
- Тебе надо, но я-то зачем… – ворчал Ланин. Но, поразмыслив, решил ради любопытства съездить и проверить на монахах идею «духовного движения».
Кирпично-красная стена монастыря на пестром фоне осеннего леса, в светлом и червонном золоте лепившихся по ней берез и кленов, выглядела намного привлекательней, чем зимой. Замечательно красива была лимонно-желтая липовая аллея между храмом и бараками. Но особых перемен, кроме лесов вокруг строившегося купола, Волхов не приметил.
Отец Прокофий, придя с утрени, в одной рясе, с распущенными по плечам длинными иссиня-черными волосами, отрешенно сидел на тахте, но, увидев вошедших, тотчас встал им навстречу.
- О, брат Олег! – улыбнулся он радостно, беря его за руку. – Вот и чай готов, - сказал он, усаживая гостей и выключив забулькавший на плитке чайник. – Прочел? – спросил он, принимая у Волхова книгу. – Или полистал только?
- Зато я всю прочел, - похвалился Ланин.
В келье настоятеля тоже мало что изменилось. Тот же стол с табуретками против двери, низенькая тахта под потертым покрывалом, черно-белая литография Христа на стене, небольшой иконостас в углу да аналой с раскрытой на нем огромной, в окладе, Библией. Волхов подал батюшке фотографии.
- Твои? – спросил тот, подойдя к окну и пристально их рассматривая. – А говорил – картины. Это вроде икон...
- Ну... и как? – после продолжительной паузы спросил робко Волхов.
- Не могу судить... я не профессионал. Но впечатление неплохое. Дольше надо смотреть… Вот это только... – он ближе к глазам поднес «Новорождение». – У Богородицы ведь не Богомладенец?
- Нет, Господь вверху. А у нее – младенец человечества... – торопливо, запинаясь от волнения, пояснял Волхов. – Господь ведь не младенец уже… И Богородица рождает теперь Христа в человеке, в людях...
Улыбка тронула губы отца Прокофия, он покачал головой и довольно долго держал фотографии в руках.
- Показать только привез? Или мне оставишь? – спросил он вдруг.
- Оставлю, конечно! – просиял Волхов.
- Вот и управил Господь. А ты боялся, - сказал настоятель, достав чашки и разливая чай. – К нам больше не собираешься?
Волхов с медленной улыбкой помешивал в чашке ложечкой.
- Он и так, как монах, живет, - сказал Ланин. – Без жены, в посте, работает без выходных... Я вот и хотел вас, батюшка, спросить: разве нельзя жить монахом в миру?
- Можно. И есть такие. Принимают тайный постриг и остаются в миру. Но я не вижу в этом большой пользы. Лучше подвизаться в монастыре, с братией.
- А разве Христос заповедал уходить из мира? Отречение – да, но не уход же... Следуйте за мной, сказал он. А его путь - служение в миру. И учеников своих он посылал в мир, а не в монастырь…
- Иоанн Лествичник, - отец Прокофий блеснул огромными серыми глазами и выпрямил указательный палец, - так говорил: монах – тот, кто держится Божьих уставов во всякое время, на всяком месте, во всяком деле.
- И я об этом! В любом месте и в любое время. Почему непременно монастырь? И разве не в исполнении заповедей обязанность и жизнь всякого христианина? Да исполняют вот худо… Получается, что настоящие-то христиане и есть монахи. А не монах - то и не христианин! Так?
Отец Прокофий улыбнулся.
- Если строго, так и есть.
- Вот! – Ланин ткнул Волхова в бок. – Я и говорю, отец Прокофий, что миряне – христиане только по названию... Ну – не все, не все... Но большинство! И, по-настоящему, только иноки, христиане неотмирские, и есть церковь. А остальные – так... – махнул он небрежно рукой.
- Ну, это вы слишком… - возразил настоятель снисходительно.
- Да, да! Есть новозаветное неотмирское иночество, идущее от Христа и апостолов, от апостольской церкви избранных. И есть мирская церковь званных, называющих себя христианами, но на деле таковыми не являющихся… Так что в церкви этой – две церкви!
- На это и возражать излишне, - усмехнулся и тут же нахмурился отец Прокофий, взглянув пристально на раскрасневшегося Ланина. – Это противоречит и преданию, и всему строю церкви...
- Не правильней ли сказать, что весь строй церкви противоречит этому положению? – запальчиво спросил Ланин. – Церковь разделена уже с первых веков! Это как в притче о двух сыновьях… Один, что соглашается и поддакивает отцу, только болтун, а трудится в его винограднике другой!
- Не мог Господь разделить изнутри свою церковь! – возразил строго отец Прокофий.
- А он и не делил! Его церковь – сын, работающий в винограднике! А тот, что болтает, - только званный! Он-то и твердит: какое, мол, может быть в одной семье разделение? А оно налицо! Оно и неизбежно! Христос так и сказал: не мир я пришел дать, но разделение. Да и всякому видно: одни, принявшие слово, стараются исполнять, а другие и не думают утруждать себя… Разве это не факт?
Волхов, не ожидавший столь стремительной стычки, испытывая неловкость за Ланина, сидел рядом с ним красный, пытаясь и не успевая вставить слово.
- Если христиане разные, это же не значит – разные церкви... - начал было он.
- Да, это так, - согласился неожиданно отец Прокофий. – Христиане разные. Но отчего так? – он развел руками. – Тайна промысла Господня, каждому определяющего...
- Да какая тайна? – перебил насмешливо Ланин. – Это глупость нашего непонимания людей, которых мы всех считаем одинаковыми! Но если мы глупы, так обратимся к Евангелию! А там прямо указано на различие и разделение. Разве не об этом притча о сеятеле? Как земли делятся на бесплодные и плодородные, так и люди. И сразу ж за ней Иисус говорит притчу о пшенице и плевелах, прямо деля всех на сынов Царства и сынов лукавого. В чем тайна? Какая тайна, если ясно сказано, что в мире есть души, устремленные в царство света, и души, к этому неспособные, а то и прямо ему противные?..
- Ну, нет, ты не прав! – возмутился Волхов, не хотевший, чтоб настоятель счел его заодно с вольнодумцем Ланиным. – Они просто на разных ступенях! Одним еще молочко надо, а другим уже твердая пища... – торопливо, поглядывая на отца Прокофия, говорил он. – А возрастание идет медленно...
- Да чтоб возрастать, надо ж сперва родиться! – сказал Ланин сердито. – А родиться нельзя по частям или наполовину! Или ты родился или нет! Вот и разделены на плодных, в муках рождающих человека духовного, и бесплодных, распинающихся лишь для сладости осеменения... Святая церковь – родильный дом, в котором рождаются для праведной и святой жизни! А церковь званных, церковь для всякой публики – заведение, извините, публичное…
- Вы... вы слишком вольно обращаетесь с Евангелием! – строго, покраснев даже, прервал его настоятель. – Нельзя же все притчи относить к церкви! О церкви сказано понятно и просто: церковь – тело Христово! Христос – глава, а все мы – члены.
- Замечательно! – обрадовался Ланин, которому всякое противоречие лишь прибавляло остроты. Прекрасно!.. Но не менее замечательно сказал о церкви и сам Христос: Я есть истинная виноградная Лоза, а вы ветви. И всякую ветвь, не приносящую плода, Отец-Виноградарь отсекает. То бишь всякого, не исполняющего заповедей и не стяжяющего духа, отсекает и выбрасывает вон! А ведь речь о живом плодоносящем организме! А вы о чем? О неком идеальном беспорочном теле? Ибо какой же порок, если тело Христово, да?
- Не я, а апостол Павел! – возразил со значительным лицом отец Прокофий. – Да, церковь – тело Христово. И те, что приемлют в таинстве Евхаристии тело и кровь Христовы, сопребывают с ним в его святой церкви.
- О! – воскликнул Ланин, хлопнув себя по бедрам, и даже подпрыгнул слегка на табуретке. – О, бездна премудрости гомосорясной! – Волхов сильно толкнул его коленом, но он даже не заметил. – Шила в мешке не утаишь, отец Прокофий... Никак вам без тела невозможно, ну никак! Чуть заметили где про тело - давай до кучи!.. Да ведь почему, посмотрите, и назвал Павел церковь телом Христовым? Дабы подчеркнуть, что все члены ее различными дарами, служениями и действиями исполняют волю главы – Христа, вместе действуя как единый живой организм. Вы же, ссылаясь на апостола, говорите совсем противоположное! Да помилуйте! Что церковь – тело, кто ж спорит? Только Христово ли? Если члены не исполняют воли главы, то члены мертвы, а тело – труп… Церковь, члены которой не исполняют воли, заповедей Христа, мертва! Да можно ли сильней оскорбить Христа, чем назвать безжизненную куклу телом его? – Отец Прокофий при этих словах взглянул на Ланина почти с ужасом, но философ, не замечая, горячо жекстикулировал. – Как тело без духа мертво, так и вера без дел мертва, сказал апостол Иаков. Не о церковном ли тоже теле речь?
- Так ведь не всякий в монастырь и попадает!.. - перебил невпопад Волхов, боясь уже настоящей ссоры.
- Монастырь – дело другое! - переключился тотчас Ланин. – Тут всегда отбор. Я не о монастыре и говорю!
- Нам, значит, быть церковью вы не отказываете? – спросил с промелькнувшей в глазах усмешкой настоятель.
- О, нет! – улыбнулся и Ланин. – Но скажите мне, отец Прокофий! Ни в Евангелии нет о монашестве, ни в первые века христианства его не было. Как же так, а? Почему? А так, я думаю, - отвечал он сам, - что оно не предуказано Христом как обязательное служение, а вызвано внутренней ситуацией в христианстве. Не от мира стали уходить настоящие христиане в монахи, а от поддавшейся этому миру церкви, от заполонивших ее нерадивых, пренебрегающих заповедями мирских христиан. Монашество – внешнее выражение внутрицерковного разделения, о котором я говорю: на званных и избранных, земных и духовных… Монастырская община – вынужденная форма апостольской церкви в условиях затопившего мир лицемерного, фарисейского псевдохристианства! И в тесные врата ее входят единицы, а не толпы, как в церковь званных… Разве не так, отец Прокофий?
- Нет, не так говоришь, - возразил уже спокойно священник. – Идите и научите все народы, сказал Господь.
- Да! Идите ко всем, сказал он, – подхватил Ланин. – Так и обходит сеятель земли, засевая все их, но всякая ли дает плод? Нет, только добрая земля плодоносит! И ради этого вот плода и этой нивы обходит сеятель мир! Тысячи ходили за Иисусом по Иудее и Галилее, и всех он призывал к покаянию. Но они ли стали его церковью? Увы, отошли даже многие из учеников! Церковь Христа – это плодородная нива, а не напрасно засеянная земля. Где хоть клинышек заколосился, там и церковь его! А вы, духовенство, что сделали? – возвысил он вдруг голос. – Разделили, разгородили всю землю на делянки: восточная, западная, еще какая-то... И ну со своими севалками по своим участкам – с утра так и до вечера, изо дня в день, из года в год... Да что топтать-то ее зря, если бесплодна? Зачем? Ну, написали вы на своей ограде «православие» и сеете, как встарь, в лаптях и из лукошка, уверяя, что посевы эти безупречны, потому что и деды так делали. А у западных никуда не годятся, потому что те в сапогах и на сеялки сели... Не смешно ли, а? Да хоть в лаптях, хоть в сапогах, хоть стоя, хоть сидя, а как не было ни у тех, ни у других урожая, так и нет! Потому что - не о плодах забота! Да нет у христовой церкви никаких заборов, нет! А где колосится нива, там и церковь его! Ибо ради духовного сторичного плода пришел Господь на эту землю!.. А мы о чем? Что правильней и красивше сеем? Да грош этому цена, если нет плодов! Если нет праведной и святой жизни! А ее нет! Вот и суд весь! Ибо, сказал Господь, судите по плодам их! – Ланин, горячо и с пафосом говоривший, на мгновение замолчал, как бы усомнившись, там ли и ту ли он читает лекцию, и, опустив уже с усмешкою глаза, провел по столу ладонью. – Так что мне, я спрашиваю, эти ограды и вывески, эти песни и ходы торжественные по вытоптанной пустой земле?.. – взглянул он как бы с недоумением на отца Прокофия. - Пойду-ка туда, где не столбы да заборы, а колосится под вольным небом нива и зреют хлеба!..
- И где же такая нива? – взглянул с усмешкой настоятель.
- Ну, отец Прокофий... Если б я и не знал, не зря же были эти две тысячи лет. Откуда взялись святые, праведники, подвижники? Там и нива. Узкий путь и тесные врата. Подвиг жизни! Подвиг самопреодоления, совершенствования и возрастания духовного! А в церковной он свершается ограде или вне всяких оград, какая разница?
- Это уже анархия какая-то, а не христианство... - усмехнулся, переглянувшись с отцом Прокофием, Волхов.
- Христианство – это религия подвига и церковь подвижников! - обернулся к нему Ланин. – И Христос повелел не забывать об этом подвиге, о жертвенных его плоти и крови! Но гомо сапиенсы выхолостили и превратили христианство в религию культа и в церковь болтунов! Вы вот, батюшка, вспомнили напутствие Христа ученикам: идите, научите все народы. И - точка, да?
- Нет. Крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа, - добавил с твердой улыбкой настоятель.
- И в этом, стало быть, задача церкви: распространять учение и крестить, так?
- Так.
- Да не так! А - научите, сказал он, «уча их соблюдать все, что Я повелел вам». Соблюдать! Исполнять! А если исполнения нет, все это – профанация, фарисейство, обман! Не вероучительство, а научение исполнению, научение подлинно евангельской праведной жизни – вот задача, указанная Христом!..
Волхов потупился; запальчивость и резкость Ланина здесь, в монастыре, казались ему возмутительны, и он жалел уже, что приехал не один. Но на отца Прокофия это не произвело, казалось, впечатления.
- А вы-то крещеный? – спросил он вдруг.
- Я? Крещеный... – улыбнулся Ланин. – В детстве еще. И крестик ношу. И молитвы некоторые читаю...
- А вы ведь не православный человек.
- Вы, верно, думаете, отец Прокофий, что поразили меня насмерть… Но позвольте, и я спрошу. Заповеди Христа – они для православных, католиков, протестантов разные? Не одни и те же?
- Одни.
- Так в чем дело?
- Дело не в заповедях. А в исповедании веры, в догматах…
- Вот и ответ! – рассмеялся от души Ланин. – Расхождение не в заповедях, так как они от бога. А в догматах и вероисповедании, которые от человеков. Церковь исполняющих заповеди, то есть истинно христовых, едина и неделима! Разделяются же, и не могут не разделяться, церкви званных, досужих умников и говорунов, препирающихся о догматах и вероисповеданиях!
- Не смешивайте православие с отступниками от истины Христовой! – возразил строго отец Прокофий, порозовев слегка скулами.
Ланин поднял удивленно глаза.
- Но чем, скажите, так замечательно наше православие?
- Тем, что от самого Христа и апостолов неповрежденно хранит истину вероучения! – сказал, внутренне гневаясь уже, настоятель.
- Да, заметно... – пробормотал иронически Ланин. – От столь прилежного хранения… нафталином уже пропахло, а где и заплесневело... Можно б и проветривать иногда, а?.. Только скажите мне еще, отец Прокофий, где, когда, кому завещал Господь такое хранение?
- Ученикам! Апостолам своим... Петру! – оскорбясь словами и тоном Ланина и теряя уже терпение, сказал священник.
- И не тщитесь, отец Прокофий!.. – тоже краснея, воскликнул Ланин. – Даже намека на хранение нет в Евангелии! Не хранить, а исполнять слово завещал Христос! Исполнять, только исполнять... и ничего, кроме исполнения! В том и сила Нового завета: не нарушить Я пришел, но исполнить! Так где же, в чем наше исполнение? Не вероучительство, а исполнение завета на деле, в жизни? Где оно? Ну, делается кое-что в монастырях… хотя так ли уж ревностно, вы лучше меня знаете... Все погрязло, утопло, захлебнулось в болтовне, в пустосвятстве званных, у которых не то что воли и сил, а и намерения нет исполнять. Исполняют только подвижники, делатели, прямо следующие за Христом и святыми его… Но при чем тут православие? Сам Господь пред ними, да Матерь божья, да святой Сергий, да Серафим...
- Вот, вот! – воскликнул, просияв, отец Прокофий. – А говорите – при чем… Преподобный Сергий – светоч русского православия!
- А! Очень кстати, что светоч!.. А не Сергий ли наотрез, раз и навсегда отказался от сана российского митрополита, не пожелав возглавить эту церковь, и до конца остался черноризцем, схимником? И это несмотря на все смирение и послушание свое... Это же не частный факт частной жизни! Это знаковый для всей русской церкви, и для нас с вами, поступок подлинно светоча ее. Он-то четко отделил одно от другого и поступил, как истинный ученик Христов!.. Православие – оно разное, как и все христианство. Есть святое православие святых, подвижников, праведников, мучеников. И есть выхолощенное православие званных, то бишь гомо сапиенсов, для которых все достоинство его в том лишь, что оно отеческое… Ибо другого отечества, кроме земного, у них нет! До небесного ли им?.. Чем укорять, отец Прокофий, в неправославии, разобраться бы вам с ним, хранителям... Слуга, получивший от господина талант, тоже сохранил его неповрежденно, закопав в землю. Но что из этого вышло, вы знаете. То же, что с русским православием!
- Это в каком смысле? – насторожился настоятель, прищурясь.
- В прямом! «Всякого, кто слушает слова Мои и исполняет их, сказал Христос, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне». И дом этот в бурю устоял. А кто слушает и не исполняет, подобен безрассудному, который построил дом на песке. И этот дом рухнул. Незыблемое основание святой церкви – камень дел! А зыбкая основа церкви званных – песок слов! Сокрушаясь, что претерпела от врага в лице большевиков, церковь забывает добавить, что все в мире свершается не по вражьей, а по божьей воле. Буря революции, как и предуказал Христос, легко развалила дом церкви, стоявший на песке словес. И что же? Что делают потерпевшие? Вместо того, чтоб, возблагодарив бога за науку, взяться за дело по-иному, они восстанавливают тот же дом на том же песке! А? Ну, не полное ли, не крайнее ли безрассудство?.. Впрочем, не для того и расчищал бог место, чтоб оставить все, как было! Моисей сорок лет водил свой народ в пустыне, чтоб в землю обетованную вступил новый народ, забывший дела отцов. Семьдесят лет атеизма в России – тоже жизнь целого поколения. Это что – случайность? У бога случайностей нет! Претерпела не святая церковь, - никакие катаклизмы ей не страшны. Тысячами подвижников и мучеников своих она лишь окрепла, и дом ее, возведенный на скале дел, стоит нерушимо. Потрясена была и рухнула церковь званных! Она-то и восстанавливается… Это я к вопросу о православии, отец Прокофий...
- Да оставьте православие! – сказал, нахмурясь, настоятель. – Вы его не знаете! Вы же отрицаете историю и предание, все истины, добытые церковью… А вера православная и есть совокупность этих истин. Истина же - неизменна!
- О, какая логика! – усмехнулся Ланин. – Но допустим… Допустим, что у вас кладезь бесспорных истин. И что с того? А ничего ровно! Между святой жизнью и пустосвятством, между исполнением заповедей и набожной болтовней – бездна, как между небом и землей! Бездна! Но нет, свалили, смешали все в кучу и твердят о некой единой и святой... Да где она? Если еще в апостольские времена Христос строго и нелицеприятно говорил церквам об их недостатках: «Я имею нечто против тебя». А они сегодня толкуют о святой и беспорочной... Комедия!
Ланин изобразил на лице улыбку, но никто на нее не отозвался. Волхов, поняв, что приятеля не остановить, подыскивал уже предлог, чтоб уйти. Он встал и, пройдя к аналою, перевернул осторожно страницу Библии. Ланин, чувствуя неодобрение обоих, чего совсем не хотел, попытался исправить положение.
- И что меня удивляет, отец Прокофий… - сказал он, доверительно наклонясь к настоятелю. – Пусть бы я в самом деле имел что-то против церкви, против святости... Так наоборот же! Я одно только и твержу, что церковь эта едина, свята, неодолима и от первого дня и доныне не понесла никакого ущерба! Ибо эта святая церковь делателей устремлена, как могучее древо, в духовное небо! Но!.. – вздел он значительно палец. - Но от этого ж, заметьте, семени далеко в земле разошлись корни и дали вкруг древа поросль. И эти раскинувшиеся кругом заросли – густые, шумные, но низкорослые и бесплодные, - вся эта пусторосль и составляет вкупе церкви званных, лопочущих на все лады, что они с древом – одно, потому что от одного семени... Кустарник этот и разделился на участки – по тому, от какого корня кто пророс… Но кустовые эти размежевания никакого отношения не имеют к святому древу! Никакого! Конфессиональные и прочие разделения – вот вклад в мировое христианство церквей званных! Да помилуйте! Да можно ли сравнить эти заросли с их мошкарой и лягушками - с могучим, доставшим неба, древом с его блистающими цветами и плодами, в которых звенит ветер и поют небесные птицы?.. Нет и нет!.. Понятно, что всякий, видя усыпанную плодами вершину, идет к древу, но с любой стороны натыкается на кусты, что цепляются и удерживают его, лопоча: радуйся, ты пришел! Смотри, какое древо поднялось от нашего корня, как прекрасны его плоды! И так шелестит справа и слева всякий куст… Но и те, и другие, и десятые, облепившие святое древо, паразитирующие на его корнях, присваивающие себе чужие заслуги и осыпающие себя, как орденами, именами не им принадлежащих святых, - они тут, спрашивается, при чем?.. Так вот, одно это я, отец Прокофий, и говорю: не надо смешивать Христа и истинных его последователей, составляющих святую церковь, с религиозными культами званных, разросшимися на корнях христианства! А надо бы отделить ее от примазавшихся, что, козыряя одним с нею корнем и одним происхождением, объявляют себя той же церковью. Увы! Не в корнях, а в плодах дело! Узнается древо по плодам его, сказал Христос. Все Евангелие об этом – о плодах духовных! Коли праведен и свят, то и в церкви святой. А если грешен и бесплоден, то какая разница, на каком корне бесплоден – на восточном или западном, на православном или католическом? Бог ищет себе поклонников, поклоняющихся в духе и истине! В духе и истине!.. – заключил Ланин убедительно.
- Да, это так, - согласился неожиданно и отец Прокофий. – Верующие должны молиться духовно и истинно.
Ланин посмотрел с изумлением.
- Поклоняться – не значит молиться только, – сказал он. – Поклоняться в духе и истине – это...
- Это и значит! – отрезал отец Прокофий твердо.
«Как будто и не говорили только что...» - подумал Ланин. Он был совершенно разочарован. До последнего мгновения ему казалось, что именно здесь, в монастыре, несмотря на расхождения, он может быть понят. Нет... Ему пришло вдруг в голову, что как раз из-за гомо-сапиенсной узости ветшает и монашество, «дух и истину» находящее в духе молитвословий и истине вероучения и все более удаляяющееся от подвига…
- Слово – тень дела, сказал древний мудрец… - проговорил он тихо. – А у Иисуса слово – семя дела. Для чего он принес его в мир? «Соблюдите слово Мое». Зачем бы и говорить, если не исполнять? К чему учение ради учения?
- Не ради учения, а ради веры, - поправил отец Прокофий.
- Но и вера ведь не так просто, а зачем-то?.. Зачем вера в Иисуса Христа как сына божьего? Чтобы принять слово его, как слово самого бога, и исполнять неуклонно. А какая вера, если на то, что им сказано, попросту начхали? Когда вместо исполнения – одна безудержная, бесконечная, бесплодная болтовня? Кто говорит: я познал Христа, но заповедей его не соблюдает, тот лжец, и нет в нем истины. Иоанн Богослов еще сказал. Не в учении истина, не в знании и говорении слова, но - в соблюдении! В жизни по заповедям!
- Это я и говорю! - подтвердил внушительно отец Прокофий.
- Да ну?.. Вероучение и молитва – вот что вы говорите, отец Прокофий! И вся ваша церковь говорит то же. А Христос сказал: дух и жизнь. Что значит – энергия и действие! Не в слове царство божие, а в силе, говорил и апостол. Церковь же вся – на песке слов… Слова, одни слова и ничего, кроме словес! Вот я и думаю, отец Прокофий: чем быть в церкви, заповедей не исполняющей, лучше, не принадлежа ни к какой церкви, исполнять их! Исполнять из ясного понимания, что закон бога – это закон моей собственной жизни, моего саморазвития и совершенствования ради приближения к Творцу!
- Даже так? – удивился, гася в глазах усмешку, отец Прокофий.
- Именно!
- Слушай, Игорь, мы же на автобус опоздаем! – нетерпеливо сказал Волхов, давно показывавший Ланину на часы.
- Понимаю теперь, почему ты от монастыря отказался, - сказал ему с улыбкой настоятель, провожая их на крыльцо, и указал глазами на Ланина.
Ланин, заметив это, улыбнулся.
- Нет, я сам, отец Прокофий... – улыбнулся и Волхов.
И так, с приятными улыбками, они расстались.
Всю обратную дорогу Волхов был оживлен, даже весел. Возможно, потому, что закончился неприятный разговор, а может быть, что, не сумев вставить там слова, мог теперь, наконец, выговориться.
- Зря ты его задирал, зря!.. – смеялся он. – Ну, зачем… – Наклонясь, он поднял с земли ярко-оранжевый кленовый лист. – А «древо» твое мне понравилось, слушай…
- Это что... – отозвался польщенный Ланин. – У Христа десять метафор о царстве небесном… А я, это... не обидел я батюшку?
- Ну, запальчив ты был... и излишне.
- Я, может, и несправедлив к нему... Он неплохой, похоже, человек, и монах, может быть, хороший. Но вот заладил, как по трафарету... Я думал, этот хоть поймет. Нет... Ну, тем лучше, обойдемся без монахов!
С горки уже открылась деревня внизу и мост через речку. Волхов вдруг прыгнул с дороги в кусты, резво взбежал на холм с тонкими молодыми березками и через минуту со смехом замахал оттуда Ланину.
- А автобус-то ушел!
- Ну, тем лучше... обойдемся без автобуса... – бормотал Ланин, взбираясь вслед за ним по склону. Не часто доводилось ему побродить так вот по лесу, и он даже рад был, что опоздали.
Поднявшись на березовый холм, он вспомнил точно такой у деревни, где когда-то родился, его звали там «красивая горка». Стройные и чистые, как белый шелк, березки, усыпанные трепещущей золотой листвой, росли так густо, что в воздухе стояло сияние. Мелкие багряно-желтые листочки покрывали землю сплошным пестрым ковром. По сквозившему за ветками ярко-голубому небу плыли белые, в лиловых тенях, облака; солнце и ветер пронизывали поредевшие, струившиеся, шумно шелестевшие кроны, вспыхивавшие то тут, то там яркими осенними красками.
- Какая прелесть! – Волхов, распахнув грудь, с блаженной улыбкой вдыхал сухую осеннюю свежесть.
Вдоволь налюбовавшись, они медленно побрели вниз – по цеплявшимся за ноги кудрявым, поржавевшим слегка папоротникам, мимо мелко дрожавшего лимонного осинничка, темно-зеленых, черных в тени, елей и огнистых нарядных кленов, и от всей этой красоты, от охватившего его восторга Волхова потянуло на задушевный разговор.
- Удивляюсь тебе, Игорь… - говорил он, идя впереди с тихой, не сходившей с лица улыбкой. – Занимался ты своей физикой и философией… Нет, не то, не так, нашел что-то там свое... Мало, взялся за религию, за церковь – и опять не так, две какие-то обнаружил, и монашеская-де – главная... Но и монахи, оказывается, не такие, а лучше б другие – духовные какие-то иноки, понимаешь... Как живчик в тебе!
- Нет, Олег, нет! – смеялся Ланин. – Это со стороны кажется, что я что-то придумываю… А это все – одно! Я, видишь, понял, что мироздание – колоссальный живой организм, в котором все живо и все развивается. Абсолютно все в мире, на земле, в человеке определяется законами Абсолютной энергии, которая все животворит и всем управляет. И потому вместо слепой веры или слепого неверия у меня ясное понимание бога как всепроницающей, всетворящей энергии бытия - начала моего и цели. И такое же осознанное и твердое стремление исполнить в своей жизни законы энергетического развития. Все, что соответствует этому, я принимаю, а что нет – то нет… И только!
- А знаешь... – Волхову захотелось сказать о себе. – Когда-то мне хотелось побыстрей уйти из этого мира… Да - в другой, лучший мир… Я серьезно!
- Потому и в монастырь?
- Нет, в монастырь я от страха... Но теперь, когда понял, что будущее свое делаю здесь, на земле... И как бездарно, бесполезно жил, сколько ошибок, сколько потеряно... Так теперь, наоборот, жажда жить тут – и успеть… как можно больше успеть! Понимаешь?
- Я очень это понимаю!..
Они вышли к полю. Тут подувало сильней, пестрая стена леса, струясь под ветром, вся дрожала и сверкала, над желтым жнивьем летели сухие листья и паутина, и блестящие шелковистые нити трепетали повсюду на сучках, сухих былинках и пыльной траве.