АЛЬФА И ОМЕГА
III
На дворе была уже ночь. Между ватными, низко бегущими облаками появлялась и исчезала луна. Порывисто, со свистом, шумели и шуршали, размахивая ветками, деревья, качались со скрипом фонари, и по тротуару, по ворохам катившейся сухой листвы метались беспорядочные тени. Сильный тугой ветер гулял над городом. Тускло блеснув, выкатилась опять луна, залив радужным фосфорическим сиянием груды мятущихся облаков, и Волхов, задрав бороду, замер с улыбкой восхищения.
- Прелесть! - воскликнул он. – Это невозможно... что за роскошь! Посмотрите, какие цвета!
Ланин, улыбаясь на его порыв, тоже поднял голову.
- Я сам такую погоду обожаю. Ветер, фонари качаются, свет и тени...
- Да, да... Но какая игра красок! - Волхов покрутил восторженно головой и все поглядывал потом на небо.
- А знаете, отчего ветер? - спросил с улыбкой Ланин.
- Ну, это...
- Я знал это еще сопливым мальчишкой. Оттого, что деревья ветками машут.
Волхов рассмеялся.
- Вы вот смеетесь, а это уровень современного материализма. Как деревья производят ветер, так материя производит движение. И на таком вот сопливом уровне...
Волхов, оценив шутку, расхохотался.
- ...да, делается философия и здравствует целая философская система, - закончил, тоже смеясь, Ланин.
- Мне это близко... Я очень это понимаю! - быстро, будто подгоняемый ветром, заговорил Волхов. - Все течет, все - живой поток... Куда ни глянь - изменения, переходы, переливы. В юности любимым занятием моим было следить утром и вечером за небом, за переходами цветов... Я не успевал наносить их на бумагу! И тогда уже понял: не бывает картин совершенных. Потому что, какое б мгновение ни ухватил, оно уж остановлено, уже застыло и - мертво! И мне, знаете, снились картины - вполне натуральные, в рамах! - с подвижным изображением. Это уже в подсознании, что ли… да? - глянул он вопросительно на Ланина.
- Так вам бы кино надо, а не картины, - посоветовал тот.
Волхов развел руками.
- Как сложилось... Только - нет. Кино - это сюжет, рассказ. А я о картине живописной, об отражении… Или, скорей, о восприятии. Как видишь, так и отражаешь. То есть... - Видно было, что он с трудом выстраивал объяснение, и Ланину захотелось помочь.
- Да, в этом все дело, - согласился он. - Что такое для нас мир: материя и тела или энергия и движение?
- Ну да! Конечно! - воскликнул, взмахнув рукой, Волхов. - Ведь как мы, большинство, живем? Домик на берегу, огород, деревца, мостик через речку. Все твердо, прочно. И даже вода в речке - не поток, а гладь, глянешь сверху: те же, как в зеркале, дом и деревца… А войди-ка в лодку и оттолкнись от берега! - Волхов приостановился даже и за рукав Ланина дернул. - Не гладь уже, а журчит все и пенится… и дом с деревцами мелькнули и пропали! И самого уже качает, вертит - никакой тебе прочности… Все - поток, движение, скорость! А? Суть в том, откуда смотришь. Вот и я, не знаю, почему, на все смотрю, как из лодки. Ну, изображу я эти деревца, дом, мостик - и что? Их и так каждый дурак видит. Нет! Вся прелесть в движении! Но раз я не умею передать его на картине, то пытаюсь выразить хотя бы смысл… Невидимый глазу смысл, понимаете? И это вот - энергоживопись...
Ланин, не ожидавший такого поворота, поднял бровь и усмехнулся.
- Представить, признаться, трудно.
- Ну, конечно! Конечно... Надо видеть. А я рассказываю, осел! - остановил себя, хлопнув рукой по боку, Волхов. - Так, может, ко мне зайдем? Тут квартала два за переездом... - он замедлил нерешительно шаги.
- Поздновато, - сказал с сомнением Ланин. – Беспокоить...
- Так в мастерской же! - перебил художник. - Я полдомика тут снимаю... Никого не обеспокоим!
Поколебавшись мгновение, Ланин согласился, и они повернули к переезду. За железной дорогой пошли деревянные дома с заборами и садами, и ветер, уже не сдерживаемый многоэтажками, вконец распоясавшись, бесшабашно взметал и носил по улицам листву, гнул деревья, страшно шумя растрепанными кронами, стучал досками крыш и заборов. Небо, ставшее тут выше и шире, казалось огромным холстом, на котором гуляка ветер, причудливо мешая краски, живописал облаками и светом. Возбужденный Волхов с улыбкой восторга, то и дело взмахивая рукой, как бы порывался и, захлебываясь, все не мог что-то сказать, и до Ланина доносились лишь короткие неопределенные возгласы. Придерживая кепку на голове, вокруг которой моталась спутанная кудель волос и бороды, забыв, казалось, о спутнике, он упивался буйством красок и звуков, и Ланин невольно залюбовался этой странной фигурой. Он вспомнил, что говорили о Волхове у Курских.
- Послушайте, - тронул он его за локоть, - что это за «мужик», о котором вы рассказывали? Вы действительно видели?
- Зачем бы я врал! - засмеялся Волхов.
- Нет, я о том, наяву это или, возможно, сон, или мысленное представление...
- Да! - крикнул Волхов. - Наяву! - Он наклонил к Ланину косматую голову, восторженно блестя глазами. - Это интересно начиналось! Я не ребенок... не воображаю, чего нет... - перекрикивал он с задышкою ветер. - И вот... просыпаюсь как-то ночью. Вот - окно, шкаф, лампа на столе. Закрываю глаза и вижу вдруг: падают с березы листья... С желтинкой такой, знаете, как в августе. То есть не так вижу, как на экране: что покажут. А сам смотрю, сам!.. Выбрал один листок и проследил его до самой земли. Как бы присутствую там, понимаете?
- Но видишь ведь мысленно, глаза закрыты?
- Закрыты, но именно глазами вижу! Даже веки дрожат, и боюсь открыть, чтоб не пропало. Ну, дальше смотрю, кругом... Луг, весь зеленый, и зелень очень яркая. Тропинка в траве, деревья поодаль, теленок на дорожке. Солнца не видно, но такое тепло от всего, что я точно знаю: все залито солнцем... Вот и все. Прошло это. Сердце, правда, стучит. Весь день под впечатлением был…
- Ну?
- Ну, и стало потом появляться время от времени. Но ничего особенного.
- А мужик этот?
- А это неинтересная как раз картинка. Как-то, тоже ночью, почувствовал звон. Нарастающий такой, со всех сторон обложило, точно провода стонут. Глаза какие-то мелькнули. Потом лицо вижу, голову. Лицо незнакомое и неприятное. Очень смуглое, почти коричневое, глаза темно-карие и недобрые... Не ко мне лично, а вообще недобрые. Закоренелая такая, тяжелая, циничная недоброта ко всему, что перед ним... А потом вдруг целая серия лиц, как будто карты раскинули веером, и анфас, и полупрофиль, и все - с разными выражениями или, скорей, гримасами... Потом понял: это гримасы смуглого того… Ну, прошло все, лежу, думаю. Вдруг опять этот звон, и то же опять лицо, и та же серия гримас. И, наконец, через какое-то время, в третий раз, и все абсолютно то же. И так отчетливо, что мог бы по памяти нарисовать. Но мне неинтересно было... На кой он мне, думаю? На кой я ему?
Улица была совершенно пустынна, даже собаки не попадались и не лаяли, и Ланина поразила фигурка на костылях, неожиданно почудившаяся впереди и так же внезапно пропавшая в каком-то заборе. Он не успел сказать об этом Волхову: тот уже подошел к калитке - дом был угловой - и, побренчав щеколдой, пропустил гостя.
- Не удивляйтесь... грязновато у меня, - бормотал он, отпирая замок, потом стукнул дверью в комнату и включил свет.
Мастерская представляла крошечную кухоньку с русской печью и отделенную дощатой перегородкой комнату со столом и парой стульев. Вся загроможденная подрамниками и холстами, рамами и рамками, коробками, бутылками, банками с кистями, разбросанными тут и там тюбиками красок, коряво-грязными палитрами, грудой сваленных в углу и раскиданных по полу газет, папками и толстыми художественными альбомами, она неприятно удивила Ланина беспорядком. Но внимание его тут же переключилось на красочные пятна развешанных по стенам холстов.
- Извиняюсь! - с улыбкой смущения, но нисколько, впрочем, не теряясь, сказал Волхов и бросил кепку на вешалку. - Тут вот кое-что мое... - обвел он жестом стены. - Это одна из первых, «Охота на тигра», - указал он на холст. Картина представляла огромный когтистый след тигра, на котором в беспорядке раскиданы были ветки ели, разъяренная оскаленная морда, ружье с дымящимся стволом, испуганные - видимо, охотника - глаза, алые пятна крови на снегу... - Тут я еще искал... Я понял через нее Шагала. Так уже не пишу и не буду. Вот эту лучше посмотрите... - Он подвел гостя к большой квадратной картине, показавшйся Ланину странной и сложной. В центре были огромные сияющие глаза, - вернее, младенчески нежное лицо, на котором, как блюдца, светились глаза. Из голубого их сияния разворачивалась клубящаяся спираль, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся вереницей лиц - от детского до старческого, и это было, как сообразил Ланин, одно и то же, родившееся из сияющего родника в центре, лицо на протяжении всей жизни. Радужный клубок этот, погруженный в вихри и волны, озарялся снизу холодными сине-фиолетовыми отблесками мрачной глуби, в которой угадывались тени и горящие глаза чудищ, а сверху весь залит был золотистым сиянием неба и блеском сверкающих в выси звезд и крыл. Дальше в неясной дымке, на зыбкой грани света и тьмы, покачивались и другие сферы, едва обозначенные... Волхов, с пристальной улыбкой следивший за Ланиным, поймал его вопросительный взгляд.
- Душа... - сказал он. - Это душа.
Ланин вгляделся опять, осмысливая все заново, отступил дальше, вернулся и покачал головой.
- Впечатляет, - сказал он. - Хотя, конечно...
- Это только символ! - быстро, блестя глазами, заговорил Волхов. - Душа сама по себе - другое, это ясно. Тут иной принцип живописи, понимаете? Или вот... - Он повернулся к противоположной стене и ткнул пальцем в холст голубоватых тонов с ярким пятном посередине. - Это «Одиночество».
Центральной на полотне была фигура девушки, одиноко сидевшей перед свечой с листом бумаги в руке - возможно, письмом. Ее освещенное лицо, кружевная сорочка и кисть руки с листком, залитые янтарным блеском, ярко выделялись на фоне обступавших ее голубовато-сиреневых теней. Но то были не тени, - со всех сторон девушку окружали сквозящие, полупрозрачные фигуры людей - самых разных, даже разных эпох… И не просто окружали, но с живым интересом наблюдали за нею и принимали участие. Двое с улыбкой обсуждали ее положение, третий - в длинном хитоне - читал, что написано в листке, босоногая худая женщина, склонясь, шептала ей что-то на ухо. Еще один - мальчик или, может быть, карлик - стоя у нее на коленях, с улыбкою трогал пальчиком ее губы.
Ланин смущенно усмехнулся, - не над картиной, а над неожиданно острым чувством незащищенности.
- Да... - сказал он только, пошевелив бровью.
- А вот «Присутствие», - приглашал Волхов уже к следующей. Весь холст был наполнен маленькими пестрыми фигурками людей в разнообразных занятиях и развлечениях, но сочетаниями цветов создавалось впечатление - особенно при взгляде издали, - что это огромное, во всю картину, око…
- Здесь не все, еще дома есть, - говорил Волхов, перебирая прислоненные к стене холсты.
- Да и нельзя сразу много, - улыбнулся Ланин. - Слишком густо.
- Да? - Волхов засмеялся. - Ну и как? - И не дожидаясь ответа, как будто уверенный в нем, вышел на кухню и через пару минут вернулся с початой бутылкой сухого вина и двумя чашками.
- Не против? Надо это отметить. Еще один зритель... У меня зрители поштучно! - засмеялся он и, разлив вино, поднял свою чашку. - За знакомство, в общем... - Смахнув со стола бумаги, он подвинул Ланину стул. - Присядем?
- Если на минутку. - Ланин сел. - Скажи, а картины эти не связаны с тем, что ты «видишь»?
- Ни малейшей связи. А что вижу… это лишь подтверждение, что тот мир существует. А знаете, что дало мне полную уверенность? НЛО!
- Но ведь НЛО...
- Да, понятно... Но откуда б ни появлялись - все равно из запредельности… А вы, кстати, как к этому относитесь?
- Да давай на «ты».
- Ну, как ты... Ученые ведь не признают НЛО.
- Я, видишь ли, не настолько учен. - Ланин иронически усмехнулся. - Потом, это же не противоречит ни логике, ни науке. Наоборот, алогично и ненаучно голое отрицание.
- А я... - Волхов, смеясь, покрутил головой, - я до того как-то дошел, что записку стал носить: не волнуйтесь, мол, улетел с инопланетянами. Чтоб выбросить тут, если что... - Намерение это, высказанное вслух, показалось так нелепо, что он сам расхохотался.
- Ну и... - подтрунивал, веселясь тоже, Ланин. - Они-то, видимо, не знали о записке?
- Да... Но была прямо жажада контакта. С кем я только ни сходился! И с экстрасенсами, и с магами, и на посиделки всякие ходил… Все зря!
- Как зря? А «картинки» эти?
- Ну, это... - махнул небрежно Волхов.
- Так и к Курским попал?
- Не совсем... Меня с трудом приняли. Было какое-то сопротивление. Я уж сам отказаться хотел, как вдруг говорят: приходи.
- Чье сопротивление - группы?
- Нет, сверху.
- А теперь как?
- Нормально. Если честно, ради контакта и хожу. Информация интересная. Но в самой группе... - он поморщился. - Медитации, верчение чакр... Ну, не по мне это, не по мне!
- Да и мне не показалось.
- Лапки кверху и - энергию они набирают... ха-ха!.. Вот это, - ткнул он пальцем в лампочку, - тоже энергия! А речь ведь об энергии высшей, о духе. Какими трудами обретали ее святые, а? Настоящую я бы хотел выразить энергию... в картинах, имею в виду. Получается, нет ли? - взглянул он на Ланина. - Не знаю...
- Есть, есть нечто, - сказал Ланин. – Затрудняюсь только, к какому направлению отнести. На сюрреализм похоже...
- Ну да! - воскликнул Волхов обиженно. - Похоже! И Малевич на Рубенса похож: у обоих бабы толстые. Сюр - он и есть сюр… духа там и не нюхали!
- Ну, не обижайся, я ведь дилетант... - поспешил успокоить Ланин.
- Не о том речь! - горячился Волхов. - Ты покажи мне хоть попытку оторваться от вещности, от телесности! Нет! Малюют кору и сучья, а соки и силы жизни, - то, без чего ни сучьев, ни коры, - вот этого и нет!
- Но нельзя ж игнорировать в живописи вещность…
- Я разве сказал: игнорировать? Что подчеркиваешь, акцентируешь! Даже на духовные темы картины их - в коре и грязи вещности. Ангелы с бабьими ляжками, бог с лицом деда... А ведь это - дух и духи! Сколько картин о Христе - явление народу, тайная вечеря, распятие - и везде только человек, а не человеко-дух! Ну, кое-что, кое-где только... - уступил он слегка под взглядом Ланина. - Ты читал Евангелие?
- Так, листал.
- А я прочел. И вот: ни единый человек не видел самого воскресения. Христа видели только потом. И хоть он не позволял к себе прикасаться, и иногда его не узнавали ученики, и проходил он сквозь запертые двери, то есть вел себя не как обычный телесный человек, людям внушалось, что это именно тот самый, вставший из гроба, Иисус. Зачем, почему? Да потому, что то ветхозаветные иудеи, которые поверят в воскресение, лишь когда перед ними встанет и пойдет мертвец! Но этого - как встал - не видел, я говорю, никто. Что Иисус воскрес, сказали явившиеся там два мужа в блистающих одеждах, названные в другом месте ангелами…
- Но если то было не тело, где ж тело?
- Нет, ты меня умиляешь! - рассмеялся искренно Волхов. – А для чего блистающие мужи? Можно провести трупердых иудеев, но нас, знающих о сотнях умыканий людей инопланетянами... Да что удивительного в исчезновении тела, когда Илья-пророк вознесен был на огненной колеснице живой! Ведь прямо сказано: сделалось великое землетрясение, ибо ангел Господень, сошедший с небес, отвалил камень от двери гроба и сидел на нем. Вид его был, как молния, и одежда его бела, как снег! Я наизусть помню!
- Так ты полагаешь...
- Я полагаю, что тело было взято высшими силами, и неважно, были те блистающие мужи из колесницы или корабля, или ангелы без всякого транспорта. Или не взято даже, а сокрыто как-то от людей, разве им это непосильно? Не в этом суть! А в том, что Христос действительно воскрес, он как бы заново родился. И вот эту идею духовного воскресения надо было передать людям земным, грубо телесным, плотским. Как? А вот как: Иисус встал и вышел из гроба!
- Но разве не так же встал и вышел из гроба Лазарь?
Волхов на минуту задумался.
- Видишь ли... Лазарь потом все-таки умер и был погребен в земле. Это другое. А Иисус вознесся на небо. Лазарь возвращен к жизни в том же физическом теле, - что-то вроде клинической смерти, длившейся четыре дня. А вознесение Иисуса - это продолжение его духовного воскресения, которое и есть бессмертие и восхождение к богу! Вот это я бы хотел показать...
- Постой, постой!.. - перебил оживленно Ланин. - Ты об этом сегодня и спрашивал?
- Об этом, да… «Вознесение Иисуса» - так и будет называться.
- И есть уже что-то?
- Да нет... Наброски, эскизы... - помялся Волхов. – У меня большая ответственность перед этой работой, понимаешь? Я должен точно знать, имею ли право. Потому и спросил. - Опустив глаза, он смущенно улыбнулся. - Я сам себе, знаешь, как говорю? Господи, говорю... если мне можно это сделать, помоги мне... А нельзя - не дай мне... Если нельзя, то ничего и не получится, понимаешь? - И он улыбнулся Ланину с такой распахнутой открытой доверчивостью, что тому слезы почудились в его блеснувших глазах.
- Ну, что же... - тоже смутившись, Ланин хлопнул себя по коленям и поднялся. - Пора мне, брат. А нельзя на наброски взглянуть?
- Нет, нет! - отверг решительно Волхов. - Потом как-нибудь, когда утрясется все... Мне, кстати, тоже рано вставать, в Москву завтра.