АЛЬФА И ОМЕГА
V
После звонка на перерыв, как почти на всех семинарах Ланина, группа не разошлась, некоторые подсели к столу, и громче, развязней стал шум пристрастного спора.
- А ты, чуть что, за освобождением в медпункт! – толкнул Колин стриженого, с розовыми прыщами на лбу, Трайца.
- Игорь Павлович, а если не я заболела, а другой человек, за которого переживаешь? – спросила, жеманно приблизясь, Красовская.
- Ну, так помогите… Но с пониманием. Успокойте, что это не трагедия, а ему ж, напротив, на пользу...
- Абсурд! Чушь! – вскрикивал, сгребая со стола тетради, прямой, как гвоздь, Грушков.
- Получается, что лечиться вообще не надо? – спросил со смешком Стрельцов.
- По силам берите, - сказал Ланин. – А радоваться – да, испытаниям радуйтесь! Люди от трудностей часто бегут. Но некоторые сами ищут их, идут навстречу… Если есть выбор, выберите труднейшее, это всегда духовней, - разъяснял терпеливо Ланин, жалея, что тему произвольной и невольной отдачи затронул в конце. – На следующем занятии мы поговорим…
- Абсурд! Нонсенс! – еще выше взнёс голос Грушков. – Если б так было, остановился бы всякий прогресс и цивилизация погибла бы! Люди не старались бы улучшать жизнь!
Ланин складывал с улыбкой папку.
- Я говорю не о законе материи, а о законе энергии, которой все движется и все есть, - сказал он горячившемуся Грушкову. – О законе жизни и вечности! Никто же не посягает на ваши интересы, вы абсолютно свободны. И не надо так беспокоиться за цивилизацию гомо сапиенсов: они всегда в большинстве. Но я обязан говорить о двух этих тенденциях, двух векторах бытия. Обязан говорить об истине, иначе зачем мне и приходить сюда?.. – Он взял папку и двинулся к двери. – Все возражения приготовьте к следующему семинару…
«Беда... Как втиснуть всё в несчастных два часа?» – думал он, идя по коридору и отвечая невнимательно на приветствия. В двери кафедры он столкнулся с Поляковым, кивнувшем ему со странной усмешкой. Отношения некоторого пренебрежения и скрытой иронии, установившиеся между преподавателями, не мешали им играть по-прежнему в шахматы, но и в игре появился нездоровый азарт убежденных противников.
Взяв том Энциклопедического словаря, Ланин присел к столу, отыскивая нужную статью. Вера Николаевна, ассистентка, наблюдавшая иногда их стычки и, кажется, симпатизировавшая Ланину, правила за соседним столиком машинописную работу.
- У вас все, Игорь Павлович? – спросила она. – Евгений Семенович просил зайти.
Ланин, дочитав статью, поставил тяжелый том в шкаф и вошел к заведующему. Евгений Семенович, приятный упитанный блондин, сидел за столом, заваленным бумагами. Он привстал навстречу Ланину, улыбнулся, поздоровался за руку и кивнул на стул. Кафедру Локтев возглавлял третий год, весьма ценил как социолог практическое направление и сам занимался исследованиями; был вместе с тем предельно объективен, терпим и со всеми на дружеской ноге.
- Корплю вот! – хлопнул он небрежно по разложенным по столу листам с таблицами и графиками. – Путаница невообразимая!.. – махнул он в сторону, как бы отметая от себя эту ерунду, и с интересом, с участием даже взглянул на Ланина. – Как жизнь? Есть проблемы?
Ланин поднял с некоторым недоумением брови, соображая, какие проблемы его могут интересовать.
- Как без них, - сказал он неопределенно, разведя с улыбкой ладони.
- В программу укладываешься? – продолжал Локтев.
«Прямо в точку, - подумал Ланин. – Как подсказал кто...»
- Более-менее, - отвечал он сдержанно.
- Ладно, Игорь Павлович, не буду скрывать, - улыбнулся с тем же участливым выражением Локтев. – Я не люблю, ты знаешь, неясностей, и ты сам, думаю, объяснишь лучше... – На мгновение он замялся, но лишь на мгновение. – Поступают, понимаешь, сигналы, что вместо философии ты даешь… богословие... В теме курса ничего подобного нет… В чем дело? – Он взглянул в лицо Ланину, и тот, опустив глаза, усмехнулся. – У тебя же философские основы естествознания?
- Видишь ли, Евгений Семенович... Я ведь не на уровне «Диалектики природы» и «Анти-Дюринга»… И вообще не ссылаюсь на эти авторитеты, - кивнул он в угол, где в застекленных шкафах стояли собрания классиков марксизма-ленинизма.
- Я не об этом, Игорь Павлович.
- А что до бога... Так ты не хуже меня знаешь, что ни один серьезный философ, включая Спинозу, Лейбница, Канта, Гегеля, Фейербаха и прочая, его не обошел…
- Не о том речь, - повторил, наморщив переносицу, Локтев.– Философское исследование понятия бога – одно, использование философии для пропаганды религии – другое… Тебе приписывают последнее.
Ланин, покраснев слегка, иронически улыбнулся, но улыбка быстро сошла с его лица.
- Хорошо, буду откровенен… Читай я историю философии, подобных сигналов не могло быть в принципе. Но мысль оригинальная вызывает возражение уже тем, что непривычна. Гексли, кажется, сказал, что новая истина всегда представляется вначале ересью… Впрочем, никакой новизны и нет! – взмахнул он, покраснев еще сильнее, ладонью. – Мы исследуем естественнонаучные законы и ничего больше! Но рассматриваем их философски, то есть шире, чем узкие специалисты. И приходим к закономерностям, которые давно известны в религии как законы бога. Так что прикажешь? Оставить это и пересказывать Энгельса? Но философия серьезная – это самостоятельное, на современном уровне, мышление, а не пересказ задов. Ты вот, - кивнул он на таблицы и компьютер, - современными методами исследуешь современную ситуацию… Да, историю осмыслить надо. Но нельзя же на этом остановиться! Если я считаю что-то истинным, верным, как я могу говорить им другое?
- И замечательно, Игорь Павлович! - с улыбкой вскинул ладонь Локтев. - Ну, и пиши монографию! Кстати, давно пора. Но не надо смешивать исследование и преподавание. Я понял бы тебя, будь у нас философский факультет. Но это технический вуз! Тех-ни-ческий!
Ланин осекся, весь пафос его улетучился. Минуту он молча слушал Локтева, глядя на зеленую пепельницу.
- Ну, хорошо, - сказал он, наконец. – Как же быть? Менять курс, тему?
- Да как можно!
- Но о естествознании я уже не могу, не имею права говорить иначе.
- Не надо иначе! Надо другое! Я понимаю: ты обнаружил закономерности, тождественные, как говоришь, неким религиозным понятиям, и философски их трактуешь, да? А это ни к чему! Естественные науки – широчайшее поле, где можно проследить все философские категории. Не мне тебя учить. А ты зациклился, извини, и, других укоряя в узости, сам поступаешь точно так.
- Это не узость, - проговорил Ланин тихо. – Конечно, человеческая жизнь на фоне бытия вселенского ничтожно узка… Но какая польза человеку от всей мудрости мира, если собственная его жизнь бессмысленна и бездарна?.. Единственная реальная польза – в познании и исполнении закона жизни, а это и есть закон абсолютной энергии, или бога…
- Но этим и занимается – по крайней мере, говорит, что занимается - религия. У философии другое назначение!
- Ну, я, значит, не философ.
- Не надо, Игорь Павлович, обижаться. Согласись, что читать проповеди, говорить о боге и заповедях с институтской кафедры – нелепо. На это есть церковь. Церковная и институтская кафедры – трибуны разные!
«И он прав, - подумал вдруг Ланин. Но, странно, убедило его не то, что кафедры разные, а что обе – кафедры. – Да, он прав... И тут, и там – одна говорильня. А истина – не болтовня о боге, а жизнь в боге...» Как-то сразу ясно стало, что ученое и религиозное суесловие, светский и религиозный институты, хоть и толкуют о разном, - продукт все тех же гомо сапиенсов, речистых умников, живое дело подменивших словом и взращивающих в рассадниках таких же резвых говорунов... А чем лучше он? Радуясь новизне своих идей, и раньше, бывало, он испытывал смутную неудовлетворенность, но лишь сейчас понял, что то была тоска от отвлеченности и непрактичности рассуждений… «Нет, нет, надо кончать...» – подумал он, не понимая еще, как можно это кончить.
- Так... - сказал он уныло. – Но я, честно говоря, не вижу выхода… Я не могу убеждать ребят в том, что считаю полной чепухой.
- По меньшей мере, странно, Игорь Павлович… - сказал с искрой иронии Локтев. – Тогда не надо преподавать. Нам часто приходится говорить, что надо, и не всегда то, что хочется. Спиноза, ты помнишь, отказался по этой причине от кафедры. Декарт – тот вообще уехал в Голландию и там скрывался. А всего лучше, - он улыбнулся, - странствующим философом, как Сковорода… Проповедуй, что хочешь, аудитория - огромная...
- Ты предлагаешь оставить? – сказал нерешительно Ланин.
- Да шутка, шутка! Ты что, батенька? Поступил сигнал – я отреагировал. Твое искание истины мне понятно. Хотя содержательно, сознаюсь, мне это глубоко чуждо. Ну, к чему лезть в теологию, в богословие? Поле разума – широчайший, бескрайний простор, в котором есть решительно все... Я это понять, извини, не могу!
Ланин улыбнулся.
- Ну, это длинный разговор...
- Может, на лекцию к тебе заглянуть, там и убедишь?
- Да пожалуйста! – сказал радушно Ланин. – «Этого еще не хватало», - подумал он с беспокойством.
- В общем, позиция моя тебе известна, - сказал Локтев, сдвинув в сторону листы таблиц и раскрывая перед собой толстую, в коленкоровом переплете, тетрадь. – У нас кафедра философии. – Он взглянул в глаза Ланину ясно и твердо. – Философии… Я не формалист и человек вообще либеральный. Но подкорректируй, как сам знаешь, чтоб нам не краснеть. Организуй, если так уж надо, факультатив, пускай ходят, кто хочет… Но – не в ущерб программе. Лады? – Он поднялся и, подождав, пока встанет Ланин, пожал ему руку.
«Да, он абсолютно прав, - думал Ланин по дороге домой. – Как я не замечал этой двусмысленности?» Но едва пытался представить себя лектором, добросовестно повторяющим азы материализма, становилось тошно и вполне очевидно, что это невозможно. Одно из двух: не менять ничего или уходить. Что-то подсказывало, что «или», и предчувствие неизбежных перемен неприятно волновало его. «Возможно, напрасно я оставил монографию… - думал он теперь. – Даже уйдя, можно бы писать. Может быть, так и придется...» В глубине души он понимал, что это не выход, что аргументы, побудившие отложить эту работу, остались в силе, но ничего другого не приходило в голову.
Дома, достав свои папки с заметками и проспектом, он долго перелистывал и перечитывал их – то с усмешкой, то слегка морщась, то вдруг загораясь и, схватив ручку, дописывая что-то на полях.