АЛЬФА И ОМЕГА
V
В шесть утра с чашкой горячего кофе Ланин вышел на лоджию и, прислонясь к раме и отхлебывая, смотрел в запотевшее стекло на открывавшуюся с десятого этажа панораму. Это были драгоценные минуты утренней тишины, свежести и ясности. Во время таких отрешенных созерцаний сами собой упорядочивались мысли, уяснялись положения, приходили совершенно неожиданные, порой удивительные соображения и идеи. Возможно, помогал этому открывавшийся за трассой простор лесистых загородных холмов с изгибом реки за железнодорожным мостом и голубой линией горизонта, из-за которой вставало по утрам солнце… Но сегодня было пасмурно. По пустынной, застланной редким туманом улице пронеслись две иномарки. Мерно шоркал по тротуару дворник. Но по шоссе, хорошо отсюда видному, постоянно бежали одна-две, а то и целая вереница машин. Ланин не видел прямой связи между дорогой и уясненным здесь, в его «скворечнике», смыслом движения, но постоянно бегущие перед глазами, как точки по прямой, автомашины были, конечно, живой наглядной иллюстрацией…
Тайна движения занимала Ланина всегда. Нет тайны для тех, кто видит одни тела. Но для него всякая скорость, движение, энергия были бесконечно очаровательной загадкой, лишь в малой мере обнаруживавшей себя через тела. Достав из кармана двухцветный – синий с красным – карандаш, он повел им перед глазами. Карандаш – и только. Но разве нет в этом карандаше чего-то, чего не было в неподвижном? Да, прибавилось движение. Что же оно такое? Что оно само по себе, независимо от карандаша?
Присев тут же за маленький столик, он начертил на листке синюю дорогу с километровыми столбиками и на ней красный автомобиль, бегущий из города А в город В. Вот позади первый километр, второй, третий... Движение – непрерывное преодоление очередного километра, рубежа, предела. Любого! И пункт В тоже проскакивает без задержки: если остановился, какое ж движение? Тут ему и конец. Непременно – переход какой-то границы. Нет этого - нет и движения. Вот суть! Движение – преодоление всех и всяческих пределов, сама живая беспредельность!
Он сложил листок и сунул в карман: использует, может быть, на лекции или семинаре. Время от времени он объяснял глубокие вещи простенькими примерами, буквально на пальцах, и иногда это удавалось.
Поняв однажды эту гениально простую вещь: что движение – реальная, действительная, живая беспредельность, которую каждый наблюдает миллион раз на дню, Ланин ясно увидел заблуждение человеческого ума, порабощенного материальным миром и представляющего бесконечность какой-то невообразимой, не имеющей конца, протяженностью. Да ничего подобного! Беспредельность – не в телах, не в немыслимо огромных пространствах и множествах, но - исключительно в движении, в непрерывном преодолении ограниченности, конечности, замкнутости, в каком бы облике они ни представали…
Он смотрел на дальний лес и дорогу, но то был лишь фон. Перед глазами его зыбился необозримый энергетический океан из всевозможных потоков, течений, завихрений - необъятный океан непрерывного, не затухающего ни на миг движения, в котором, как песчинки и островки, плавали, стягиваясь и сбиваясь в рои, сгустки кольцевых и свертывающихся энергий, которые и были материя… Он чувствовал, что вот-вот уяснится еще что-то, и с почти физическим наслаждением от ускорения мысли переключился на высветившуюся вдруг связь между энергией и причинностью... Но в кухне послышались в это время шаги, хлопнула дверца холодильника, и через минуту на пороге появилась Лена – милая, теплая, роскошная от кружевной сорочки – и, осторожно ступая босыми ногами, подошла и облокотилась рядом. Ланин взглянул на часы: время промелькнуло незаметно.
- Проснулся? – спросил он о сыне, которого сам отводил утром в детский сад. – Пора будить... – Он встал из-за столика. – Или ты?
Она повела на него серыми, затененными густыми ресницами глазами, искрившийся в их глубине блеск перетек в него, и Ланин, ощутив тот же трепет нежности, поцеловал ее в эти глаза и пошел в спальню.
Светловолосый четырехлетний мальчик спал с высоко закинутой на подушку ручкой, и Ланину, как всегда, жаль стало будить его. «Милый мой», - подумал он, любуясь на ясное безмятежное личико, и, доставая рубашечку, колготки, стал говорить вслух сам с собою.
- Кто это, думаю, спит тут на кроватке? Что это за Мишутка тут спит: медвежонок или мальчик? Может, думаю я, этот Мишечка – медвежонок?.. Надо у мамы спросить: может, медвежонок?
- Мед... везонок... – сказал мальчик сонным голоском, потягиваясь с закрытыми еще глазами, но пухлые его губки уже распустились в улыбке.
- И я думаю: ну, конечно, медвежонок! Вон какие у него лапки! А ушки-то, ушки! Да он, смотрю, уже и встает... у-у!.. прямо на четвереньки! у-у!.. – И Ланин, радостно схватив радостно улыбавшегося Мишутку за руки, посадил, поцеловал и, присев на корточки и приговаривая, стал одевать.
- В садик ты меня поведешь? – спросил Мишутка.
- Конечно, я!
- А я все спал... спал! – осудил себя восторженно Мишутка.
- Да мы успеем! Ух! Мы так быстро сейчас соберемся, что мама просто удивится. Она сама еще не оденется, а мы уже...
- О! – захохотал вдруг мальчик, скорчив рожицу и показывая за спину Ланину. – Мам, ты неодетая, а мы... а я узе... Смотли, смотли! – настаивал он, и Ланин оглянулся на стоявшую в дверях и улыбавшуюся на них маму.
- Ну-ка! – строго прикрикнул на нее Ланин. – Мы ждать тебя должны? Ходят тут неодетые! Одеваться, умываться – быстро!
- Быстло! – крикнул Мишутка. – А то мы... А то!.. мы!..
- Ой! – вскрикнула, всплеснув руками, мама. – И правда! На работу еще опоздаю! – И, вихляя задом и через плечо с улыбкой оглядываясь, она удалилась на кухню.
Мишутка, ткнув в подбородок кулачок и заговорщицки глядя на Ланина, радостно захихикал.
- Вот видишь. Мы быстрее. Почти готовы.
Мальчик вдруг обхватил Ланина за шею и крепко прижался к его щеке. Потом отстранился и, не отпуская ручонок, спросил с радостной доверчивостью:
- Ты мой длюг?
- Да, солнышко... друг. И ты мой друг. Мы с тобой – два друга.
Через полчаса они весело вышли из подъезда и дружной парой, держась за руки, направились узким сквериком в сад. Было пасмурно, тихо, туманно, дальние дома и деревья как бы истончались и таяли. Вся земля была усыпана багряно-желтою, восхитительно шуршавшей под ногами листвой, и Мишутка, подбрыкивая, взбивал ботинками ее пушистые вороха. Два голубя, белый и изумрудно-сизый, неторопливо, покачивая головками, сошли с дороги.
- Я люблю голубей, - сообщил Мишутка. – А ты?
- Просто жить без них не могу.
- А Андлюса в них камнем блосал.
- Скажи, что голуби наши, и чтоб не смел больше.
- Они наши?
- Конечно. Они на чердаке в нашем доме живут.
- И эти?
- Ну, само собой. Видишь, в садик проводить нас вышли.
Потом они обсудили, что лучше: автобус или трактор; но для чего желтые фары, которые заметили, переходя улицу, выяснить не успели, и Ланин твердо обещал забрать его из сада, чтобы все договорить.
Дома он застал Лену за обычными торопливыми сборами: то с плойкой в волосах, то с кисточкой перед зеркалом, то натягивавшей на полные ноги прозрачные колготки и притом успевавшей еще следить за бесконечными новостями и сводками по всем программам, включая местную. Лена работала в городской газете, где подвизался раньше и Ланин, и долгом своим считала быть «в курсе».
- А Жанна и тут, смотрю, успела, - заметил он насмешливо, приготовив ей кофе и бутерброд. – Как же, епископ приехал!
Лена, подводя ресницы, улыбнулась в зеркало.
- Это ладно... Вот как она благословения просила. Валя говорила, она тоже там была…
- А что?
- Представляешь, народу столько... – стала она рассказывать о недавнем освящении новой колокольни. – Идут, епископ и настоятель впереди... Так она на колени перед ними: благословите, мол, батюшка, материал дать в газету.
- Да ну? – изумился Ланин.
- Да... Священник смешался даже. Благословил… но всем так неловко, знаешь...
- Поразительно! А вроде неглупа.
- Надо ж показать, как она верует.
- Да какая вера!
- Да ты-то не волнуйся, - улыбнулась ему жена, уже одетая. – И постель не успела убрать... – взглянула она виновато.
- Иди, иди! – закрыл он за нею дверь.
Сложив софу, он стал собирать игрушки, разбросанную там и сям одежду жены и сына, не замечая таившейся в уголках губ и глаз улыбки. Думал он о Мишутке, так трогательно признавшемся ему в дружбе, об идеалистке-жене, оказавшейся такой неаккуратной и, в общем, довольно заурядной, о себе, три года назад и представить бы не могшем такой семейной жизни…
История их с Леной отношений была удивительна, - был в ней, казалось, некий знак судьбы, значения которого он не понимал. Впервые он увидел ее лет шесть назад, работая еще заведующим отделом газеты. У него был уже солидный жизненный опыт. После нескольких лет преподавания физики и математики его, способного аналитика, пригласили в городскую администрацию, откуда позже перешел в газету. Но и редакция была лишь ступенькой: серьезно занявшись философией, он готовился в аспирантуру. Несмотря на свои двадцать восемь, о женитьбе и не помышлял.
В тот июньский день на завод в рабочий поселок он поехал автобусом. Напротив, на боковом сиденье, оказалась крупная большеглазая, сверкавшая молодостью, свежестью и чистотой девушка в голубом сарафане. Ланина с первого взгляда поразило ее лицо, особенно правдивое и строгое выражение глаз. Он удивился охватившему его смятению, пытаясь убедить себя, что глупо в его годы и с его опытом учителя реагировать так на девочек. Но смятение не проходило. Он не мог смотреть на нее, боясь себя выдать, и воротил голову то к окну, то к водителю, то тупо смотрел в пол, чувствуя ходившие по лицу жаркие волны. Все это было странно и глупо тем более, что она вовсе его не замечала, хотя он привык думать о себе как о видном, приятном и молодом еще человеке. Выйдя в поселке у столовой, незнакомка, не оглядываясь, направилась к Дому культуры.
- Не знаете, кто эта девушка? – спросил он у случившегося тут председателя завкома.
- Кружок у нас с ребятами ведет. А что? – хотел, кажется, одобрить интерес Ланина председатель.
- Вижу, на завод едет, а не знаю, кто, - объяснил холодно Ланин. Он действительно холодно отстранил ее, и интерес на том кончился, тем более, что позже уже нигде ее не встречал.
Через год корреспондентка его отдела ушла в декретный отпуск, и когда редактор представил и посадил напротив Ланина новую сотрудницу, у него отвалилась челюсть: то была давешняя незнакомка. Чувства его смешались. Он ничего не мог загадывать и не загадывал, но случайность была странная, он же вовсе не признавал случайностей. Вскоре, впрочем, все разъяснилось. Девушка, еще в школе увлекшись литературой, поступала, но не прошла по конкурсу на факультет журналистики. Набираясь жизненного опыта, поработала учетчицей в мехколонне, где отец был главным инженером, и поступила-таки, но уже на заочное отделение, и теперь требовалась журналистская практика. Главное же, юная учетчица влюбилась в машиниста крана, с которым не случалось как-то сойтись, и, по примеру пушкинской Татьяны, написала парню письмо. Началась любовь, из-за которой и выбрала заочное отделение, и в самом ее разгаре пришла в редакцию. На настольном календаре вместе с зеркальцем появилась фотография ее Андрея. Ланин не только проглотил все это, но и принял как должное. Больше того, сделался ее поверенным и посвящался во все нюансы этих романтических отношений…
Через год новая сотрудница вышла замуж, и Ланин, как и положено, был на свадьбе. Началась семейная жизнь с ее подъемами и спадами, неурядицами и обидами, и опять Ланин должен был вносить разумное понимание в непростые ситуации, в которых участвовали уже свекровь и ее родные. Длилось это, впрочем, недолго: вскоре он уехал на два года в аспирантуру. А возвратясь, перешел через несколько месяцев в институт.
По возвращении его ждал сюрприз: Лена успела от мужа уйти и жила с годовалым сыном у родителей. В семье, оказывается, пошли нелады, в которых она обвиняла свекровь. Андрей стал попивать. После нескольких скандалов и уходов из дому произошел окончательный разрыв, дело шло к разводу. Возможно, этому способствовало и возвращение Ланина, которого Лена воспринимала теперь совсем иначе. История как бы повторялась, только вместо фотографии Андрея перед ней был живой Ланин, и нежность, с которой она смотрела когда-то на маленькое фото, он ощущал уже на себе. Дело было ясно, не требовалось даже объяснений: они знали друг друга уже слишком хорошо.
Иногда, правда, его охватывало сомнение: да она ли? Не появись она в редакции и не разведись с мужем, разве вошла бы она в его жизнь? Прожив до тридцати лет девственником, он не был уверен, что жениться так уж необходимо. Но, признавшись однажды в своем чувстве, отступить было невозможно, и все пошло своим чередом. Женитьба совпала с началом преподавательской карьеры Ланина, и Лена с Мишуткой перебрались в его квартиру. В этом новом и, казалось, безмятежном их счастье обнаружились особенные черты. Чувствуя, что Игорю может быть неприятна память о первом муже, она старалась сгладить это самоотверженностью и лаской. В то же время была насторожена и втайне ревновала его, особенно когда, перейдя в институт, он оказался в густом окружении молодых девиц. Неожиданно в этой идеалистке, которую знал, казалось, как пять пальцев, проснулась молодая пылкость, удивлявшая и временами утомлявшая его. Со временем оба поостыли, но характер отношений сохранился. Лена хотела второго ребенка. Как ни крепки узы любви, только дитя – живая цепь, разорвать которую почти невозможно. И ей страстно хотелось этой действительной, живой и уже нерасторжимой связи.
Второй неожиданностью семейной жизни была любовь Ланина к Мишутке. Он не понимал причин этой непритворной любви, но она была так же сильна и даже сильнее его любви к Лене. В чувстве к жене, при всей человечности его, был эгоизм самца, а в любви к мальчику и намека не было на кровнородственные или иные узы. Порой ему казалось, что если бы он не влюбился и даже совсем не любил Лену, то надо было б жениться на ней только ради Мишутки. Он не сознавал, но Лена, часто наблюдавшая их вместе, видела, что он так сошелся и дружен с сынишкой, что сам еще почти ребенок. Когда они разговаривали, играли или мастерили что-то вдвоем, между ними не было никакой дистанции. И если вначале она испытывала некоторое беспокойство за Мишутку в их новой семье, то теперь была совершенно счастлива за сына. И иногда ей приходило в голову, что если б даже не любила Ланина, то надо было выйти за него только ради Мишеньки.