АЛЬФА И ОМЕГА
VI
Под вечер заехал Сергей, двоюродный брат Лены, бойкий сороколетний крепыш, державший на рынке магазин и две палатки.
- Не захожу, нет! – выставил он ладонь, с улыбкой подав другую Ланину. – В Москву еду. Кассеты вам поменять? – вскинув набок стриженую, лысеющую, каштаново загорелую голову, он с живой острой улыбочкой посматривал на Ланина и сестру.
- В Москву на ночь? – удивилась Лена.
- В Купреевку еще заеду, рамы заброшу. А утречком оттуда в Москву.
- На «газели»? – спросил Ланин.
- Да, можешь взглянуть! – распустился в улыбке Сергей, довольный недавно купленной машиной, и мотнул к двери крепким румяно-сизым подбородком. – А хочешь, прокачу?
Ланин, смеясь глазами, пожал плечом.
- А то поедем до Купреевки! Там рыбалка у меня, знаешь! – Сергей, засияв, растопырил руки, точно сразу хотел загрести с собой Ланина. – Такие места, я тебе доложу! Посидишь завтра с удочкой, к вечеру я вернусь, а в воскресенье домой... Давай, Игорь! И быстро, быстро! – Он дернул Ланина за рукав, подтолкнул Лену и в мгновение произвел в прихожей шум и движение, будто в ней было пять человек. Он был так быстр, тароват, что, казалось, ладное, плотное тело его делало все скорее, чем он сам за ним поспевал. Ланин, не выдержав напора, захохотал, взглянул на жену, и та, хоть и недовольна была, что срывались кое-какие планы, махнула, смеясь, рукой.
Через полчаса на новой, сверкавшей на солнце шоколадной «газели» они уже мчались по центральной улице. Промелькнул слева сквер, пронеслась длинная стена и кубические корпуса завода, осталась позади стройная бело-зеленая глыба церкви, и вот вылетели на трассу. Сергей, от самого дома увлеченно, с убедительными жестами и похлопыванием по рулю рассказывавший о своих машинах, прибавил газу. Шоссе, фиолетово блестевшее в косых вечерних лучах, шло под уклон, от огнистых полос света и пронизанных солнцем красно-желтых придорожных посадок до боли рябило в глазах. Ланин приспустил стекло. Прелесть осенней быстрой дороги сладко стеснила грудь, и он порывисто, точно ему не хватало воздуха, вздохнул.
- Любишь поднажать? – спросил он, щурясь от ветра.
- Какой же русский... – засмеялся Сергей.
- Неужели помнишь?
- Да нет... Что-то дочка там повторяла. – Вспомнив о дочери и о том, что Ланин может быть ей полезен, он, чтобы сказать приятное, спросил о его «жигуленке» и съездил ли куда за отпуск.
- Какое! – махнул Ланин. – Аппендицит…
- Чего, чего?
- Аппендицит, говорю. Месяц, как из больницы. Да Лена разве не говорила? – И он, в который раз, стал рассказывать свою историю с аппендицитом. – С детства, знаешь, боялся... Слышал, что после третьего приступа умирают. А тут два случились. Третьего дожидаться не стал, сам пошел на операцию... Комедия!
- Что так? – оживился Сергей.
- Подхожу, понимаешь, к окошку, - продолжал Ланин весело. – А там молодежь в халатах, студенты! Вдруг является мужчина в усах, хирург, сестра ему: «на ловца и зверь!» Это обо мне... Сердце у меня - «ёк!», но виду не подал. Что, говорю, практика? Усатый: «А я похож на практиканта?» Обиделся, видишь… Ладно, начали меня готовить, неделю мариновали. И вот операция. Хирург этот и двое пацанов с ним. Разрезали, копаются там, и наставник, слышу, объясняет. Мне больно, и обидно, главное… А один вдруг: «Можно, Борис Абрамович, я попробую»... Ну, это все! – Ланин, покраснев от переживаний, стукнул кулаком по колену. - Словом, возились долго, я постанывать уже стал. Даже сестра, что в головах у меня, не выдержала: «Хватит уж, мол, Борис Абрамович!..»
Сергей покачал сочувственно головой, а у Ланина глаза покраснели от воспоминаний.
- Вот так... Потом неделя проходит, вторая, температура не спадает. Тот уколы какие-то назначил, сбили, выписали. Но отходил долго... А лето так и пропало!
- Вот и отдохнешь пару деньков! – обрадовался Сергей, не любивший коснеть в неприятностях и находивший скорый выход. – Дом же пустует… А места исключительные! Одно только: далековато… А перевозить – стар. Продам! Вот Лилька закончит, через годик... – Острый взгляд его потеплел, он тихо улыбнулся. Ланин, знавший его Лилю - такую же, в отца, быстроглазую, с тонким румянцем, подумал, что Сергей начнет хвалиться сейчас дочкой. Но нет, то была сокровенная любовь. – Квартиру хочу ей купить, - пояснил тот связь дедова дома с Лилей и заговорил о другом, о затеянной пристройке к даче.
«Как все же узок», - подумал о нем Ланин. Бесконечные разговоры о дачах, машинах, приобретениях и предприятиях были ему невыносимо скучны, и он начинал тосковать. У самого Ланина был небольшой участок со ржавым контейнером да старый «жигуль», купленный когда-то за полцены, давно ему надоевший, и только из-за семьи он еще ремонтировал его и кое-как ездил. Но все это было так неинтересно и так отвлекало от главного, что при малейшей возможности он устранялся от подобных занятий, забот и разговоров. Даже прелесть этой поездки стала блекнуть для него и, почти уже не слушая, он отдался пестрым впечатлениям дороги, убегающего назад осеннего леса с уютными вечерними полянками и светлого еще простора неба. Завораживающее и всегда волнующее ощущение неудержимо уносящейся вперед недосягаемой дали, живой ее беспредельности, овладело им.
- А ты знаешь, - спросил он Сергея, замолчавшего, поглощеного тоже дорогой, - знаешь, что такое бесконечность?
Сергей удивленно двинул плечом и улыбнулся.
- Кто ж не знает. То, что без конца.
- Ну, например?
- Ну... космос, например.
- Да кто это знает, что он без конца? Кто видел, или рассчитал, или доказал?
Сергей дернул снова плечом, и живые его глаза насмешливо сузились.
- А хочешь, я сейчас покажу тебе бесконечность? Прямо пальцем? – И Ланин показал пальцем на дорогу впереди. – Видишь вон ту березу на краю леса, а дальше поле, - видишь?
- Ну...
Они пронеслись мимо березы, Сергей проводил ее взглядом.
- А вон за полем опять лес, и там столб с укосиной, - видишь?
Они промчались мимо серого, утыканного белыми чашками изоляторов, телефонного столба.
- Ну?
- И где они? Конец леса, конец поля, береза, столб – где? Их нет! А вон переезд через шоссе, и указатель там - тоже рубеж... О! - и он сзади! Понял? Для нас с тобой нет никаких границ, никакого конца! Мы, пока едем, безграничны и бесконечны! Бесконечность, брат... то есть настоящая, реальная, а не придуманная бесконечность – это движение!
Сергей засмеялся.
- Что?
- Ну… правильно!
- А то придумали, понимаешь, что у числового ряда нет конца, что вселенная бесконечна или еще что-то там без границ... Это ж чушь, гиль, бред! Границ нет только у движения! Оно потому и движение, что всегда – переход, преодоление, отрицание всякого рубежа, предела, конца, оно – сама беспредельность! - Ланин разгорячился, щеки его порозовели, и, чувствуя это, он вдруг улыбнулся и махнул на засмеявшегося Сергея. – Не обращай внимания! Это конек мой. Как сяду – не остановить... Но ты понял? Умники ищут беспредельности черт знает где, а она – вот, каждый видит ее ежесекундно! Вот, смотри, рука, - выставил он перед собой ладонь, - и она конечна. А вот движение, - повел он ладонью, - и оно бесконечно... Усек? – Ланину казалось, что чем проще и грубей он скажет, тем Сергею понятней. Но тот посмотрел на ладонь с недоумением. – Да нет! Рука и движение – это разное. Тело – одно, движение – другое, это совсем разное!
«Да кому я говорю? – осекся он вдруг, наткнувшись на отсутствующий серегин взгляд. – Вот балда! Ему бы про рамы, про резину, про торговлю, а я тут...»
«Ну, понес, понес... – думал в это время Сергей. – Вот где заумь! И этому в институтах учат?» – И он серьезно усомнился, так ли уж надо его Лиле сушить мозги в институте.
- Ладно, забудь! – улыбнулся Ланин. – Это из другой оперы… – И, делая усилие отвлечься, опять стал смотреть на нескончаемо бегущие мимо редеющие леса. – А что, грибов уже нет? – спросил он, обрадовавшись новой, близкой обоим, теме.
«Как с луны свалился!» - подумал, чуть не фыркнув, Сергей, и на лице его появилась прежняя уверенность.
- Ну, как... Свинушки есть, опята.
В Купреевку приехали уже в сумерках, казавшихся еще гуще от деревенского захолустья и встававшей с запада сизой, в оранжевых разводах, тучи. Дедов двор – без ворот, с затравевшей поветью, в могучих седых лопухах – стоял над заглохшей, в серебристо-желтых островках купавы и ряски, старицей; чистая вода начиналась метрах в двухстах. Сергей сразу же, пока видно, повел Ланина к берегу.
- Окунек тут берет, - бросал он отрывисто, пробираясь меж кустов по высокой хлесткой осоке. – А захочешь, к речке выйдешь. Вона! – азартно вскрикнул он, показав на всплеснувшие и расходившиеся по темной глади круги. – А на ту сторону – кладки, глянь, там...
Ланин с сомнением посмотрел на хмурившееся небо.
- Не бойся, это не надолго, - успокоил Сергей. Остановясь и оглянув тучу, он вдруг раскинул руки и на мгновение замер. Было так тихо, глухо, что шорох упавшего листа и звяк ведра в чьем-то дворе, слышные как будто рядом, тут же угасли, как под одеялом. – А? – сказал он тихонько, обернувшись блестевшими в сумраке глазами.
Взбираясь за ним по косогору, Ланин поскользнулся и охнул, ударившись о корневище; его вдруг неприятно поразила резь в животе подле шва.
- Что такое? – спросил Сергей, помогая подняться.
- Может, что-то там лопнуло? – прижав к животу ладонь, смотрел испуганно Ланин.
- Да брось! – засмеялся тот. – Глупости! - Сергею приятно было помочь, чувствуя свое превосходство над высокоумным, наивным и неловким доцентом.
Призвав на помощь самоиронию, Ланин успокоился. Поужинав рыбными консервами и наскоро приготовленным на керосинке липовым чаем с бутербродами, они расположились в просторной горнице на скрипучих железных кроватях. В избе было холоднее, чем во дворе, но топить не стали: Сергей бросил на кровати толстые стеганые одеяла, фуфайку и дедов тулуп из вонючей овчины.
- Я, когда один, на сене сплю, - сказал он.
- Да и я бы...
- Ну, завтра тогда.
Сергею, хоть и рано было вставать, невежливо показалось сразу захрапеть, и он, как хозяин, решил развлечь Ланина.
- Это как приезжает мужик домой, - начал он. – Жены нету. Туда-сюда – нету. Полез на сеновал... – И он громким грубым голосом, притом, чувствовалось, без улыбки, рассказал анекдот об обманутом муже. Ланин слегка хохотнул, чем поощрил Сергея, и тот, без паузы, рассказал еще один, довольно сальный.
Ланину вспомнился разговор двух парней в электричке, старший из коих, лет тридцати и трезвый, объяснялся исключительно матом. Он подумал тогда, что кобель, умей он говорить, выглядел бы перед ним интеллигентом. Сергей не шел, понятно, в сравнение, но сейчас, в темноте, легко представился на его месте белоногий жеребчик, попавшийся им на въезде в деревню, и грубоватая эта непристойность показалась почти уместна и даже развеселила его. «Ну, вот такой он – и что?.. – думал Ланин. – Почему мне должно это не нравиться или нравиться? Люди разные, как деревья в лесу… Хоть ольха, хоть береза – всё дерево. На то и хмель, чтоб по дубу виться, на то и дуб, чтоб хмелинку держать...» - вспомнил он пословицу и пробормотал ее неожиданно вслух.
- Как, как? – приподнялся на локте Сергей. Ланин повторил. Тот, вникая, притих. «Да, странный мужик, правильно жена говорит»… - заключил он. – Толково, не придерешься, - проговорил он без выражения и укрылся с головой.
Среди ночи, проснувшись, Ланин выбрался из-под одеяла в холод комнаты и, натянув на плечи фуфайку, по неприятно грязному, с песком, ледяному полу прошлепал к двери. В сенях шумел дождь, обдавший брызгами и плеском, едва он приоткрыл дверь в темень двора. Резкая боль внизу живота опять вдруг пронзила и испугала его. Поспешно, стараясь не напрягаться, прижав к животу руку, он вернулся и лег. Но лучше не стало. Появились тошнота, неприятная слабость и как бы удушье. И опять та же резь. Ланин сбросил одеяло и сел. Чувство дурноты усилилось. «Как плохо!» – подумал он и торопливо, надеясь, что от привычных движений все как-то успокоится, натянул брюки, рубашку, потом ослабевшими ногами, хватая воздух, вышел на середину комнаты. Неожиданно бросило в жар, голова закружилась, ноги, как ватные, стали подламываться, и он едва не сел на пол.
- Сергей... – позвал он слабым голосом, чувствуя, как весь покрывается испариной. – Сергей!.. – тронул он Сергея за плечо, присев на его кровать.
- Га! – сказал тот, не просыпаясь.
- Сергей, мне плохо... – Тот не пошевелился. – Как плохо... Сергей, надо что-то делать, – жалобно повторял Ланин, трогая опять его одеяло.
- Что такое? – Сергей сел и стал искать одежду; света в доме почему-то не было.
- Только проснулся... – стал рассказывать Ланин. – Как плохо... Сергей, пожалуйста! – Держась двумя руками за живот, еле двигая ногами, он вернулся к своей кровати и привалился к стене. – Опять эта боль... где шов. – Он рассказывал без всякого преувеличения, ибо случившееся было так ужасно, что хуже быть не могло. Он не сомневался, что внутри что-то порвалось и там растекается кровь, что началось уже заражение и наступает самое мучительное и ужасное... Предчувствия об аппендиците сбывались. Немедленно надо было ехать назад, в больницу. Главное – успеть!..
- Еще пока достучишься, - хмуро сказал Сергей, обувшись и идя к двери.
- А ты куда?
- К доктору.
- К доктору? – удивился недовольно Ланин, не подозревавший, что в этой глуши может быть доктор. Да и чем поможет здешний доктор? – Зачем доктор? – сказал он, не скрывая досады. – Он живет, что ли, здесь?
- Тут рядом.
- Только скорей. Боюсь, что плохо кончится… - заключил трагически Ланин.
- Да ничего, - успокоил Сергей. – Я быстро!
Ланин поразился его спокойствию и медлительности. Бегом надо было бросаться заводить машину и везти его! Он услышал вдруг гул мотора и обрадовался, что Сергей передумал, и сейчас они поедут. Но машина, мазнув по окнам ярким лучом, развернулась и, выхватывая перед собою светящиеся брызги и струи, не спеша, как ему показалось, поплыла по деревне. Под швом что-то вдруг дернулось, по животу растеклась теплота.
- О-ой! – громко, не стесняясь, застонал Ланин и откинулся на кровать. Он решил, что порвалась брюшина и горячая кровь разливается уже между кишок. «Ну, все... вот она, - подумал он о смерти, широко глядя в темноту и погружаясь в легкое забытье. – Как уснуть... - Он представил, как погружается в бессознательность, в небытие, и это не было страшно. – Вот оно... – думал он, испытывая лишь нетерпение, что оно так медлит. Он увидел себя уже умершим, в гробу, и толпу за гробом, в которой говорили: «какой еще молодой!» – как о тех, что умирали при нем, и подумал: «Как и все… что ж такого… Видно, судьба...» Был не страх, а огромное сожаление о напрасной жизни, о том, как близок уже был к свершению, как немного оставалось, чтоб сделать главную работу, - и вот, оборвалось все так внезапно и нелепо... Мысли и чувства роились, и одновременно, не переставая постанывать и прижимать шов, он напряженно прислушивался, не подъехала ли машина. «Неужели всё? – возвращалась мысль о конце. – Что ж... Вот, Игорек… а ты думал... – Он тяжело, длинно вздохнул. – Ах, скоро ли?.. Да что ему за дело!» – с раздражением думал он о Сергее, ставя в вину ему даже эту поездку, без которой ничего бы не случилось. Только бы успеть! Представил, как они приезжают в больницу, прямо в реанимацию. Врачи в халатах, суета, тревожные голоса: «Тяжел, тяжел…» Тут является – вызвали, наверное, – хирург, так безобразно его резавший, и, весь в поту, кусая усы, суетится больше всех. Но ему не дают, - нет, ему не дают! - и он, отставленный и страшно виноватый, смотрит из-за спин... Потом еще долго лежит он в больнице почти при смерти, долго-долго еще выкарабкивается… но это уже ничего, это бы уж очень хорошо! Все лучше, чем умереть здесь... О, скорей бы!
В желудке заурчало. Боясь шевельнуться, он осторожно, морщась от боли, тронул живот пальцем. Наверное, это бурлит там, растекаясь, кровь... Он похолодел. Но в окне неожиданно блеснул свет, и Ланин воспрял духом. Машина подкатила. Застучали каблуки в сенях, и в избу, ослепив его фонариком, вошел Сергей с девушкой под мокрой прозрачной накидкой.
- Кто тут у вас больной? – сказала она, подойдя. – Что с вами?
Ланин стал рассказывать, а она села на стул, и по простоватому ее лицу и выражению он понял, что это не врач.
- Покажите, - сказала она и потрогала больной живот холодным пальцем. – Живот мягкий.
- Что – живот, это же не аппендицит! – раздраженно, чуть не с насмешкой над такой глупостью, воскликнул Ланин.
- Но я ничего не вижу... никаких признаков.
- Какие признаки! Внутри же не видно!.. Да вы, собственно, кто – фельдшер? – горячо и, по праву умирающего, бесцеремонно заговорил Ланин.
- Врач в отпуске.
- Так что вы сидите? Что тут смотреть? Тут каждая минута дорога! Может, уже поздно, а вы тянете...
Девушка нерешительно встала.
- Ну... Поезжайте тогда в больницу, что я еще скажу. Но я не вижу... – Она взяла свою накидку и, сказав что-то Сергею, вышла. Дверь в сенях бухнула.
Ланин, сев на кровати и не столь уже остерегаясь, торопливо, кряхтя и потея, стал обуваться. Сергей, с серьезным лицом наблюдавший эту сцену, хмуро собрал и побросал на печь одеяла и тулуп. Он не верил преувеличенным страхам Ланина и до последнего момента надеялся, что докторша его успокоит.
- Мягкий живот! – с сарказмом, с трудом разгибаясь, проговорил Ланин. – Вот дурочка... Тут, может, полный живот крови, заражение, а она...
- Если заражение, то температура поднимается, - заметил Сергей.
- Да... Но не может же это так, без причины! А тут: вечером ударился, ночью – приступ…
Боясь лишнего движения, поддерживая свое чрево, он медленно вышел на крыльцо. Сергей, сведя, повел его к машине. Боли не было, и Ланин стал слегка пошатываться, чтоб не показаться здоровым. Поехали, наконец.
Дождь лил не переставая. Дворники методично маячили, сгребая воду, и грязная, в лужах и выбоинах, дорога, мокрые стволы и ветки, выхватываемые из тьмы справа и слева, то и дело заплывали, размывались и вспухали перед глазами. Когда выбрались на шоссе и понеслись по его блестевшей дождевой пылью глади, Ланин не сразу понял, что едут не в ту сторону.
- А зачем возвращаться? – удивился Сергей. – В два раза дальше. Ты ж сам говоришь: быстрей. А врачи хорошие. Тут дед мой лечился...
Ланин махнул рукой. Да, только побыстрей! И что действительно можно еще успеть, и он может быть еще здоров, жить и трудиться, как все, показалось ему небывалым, невообразимым счастьем. О, если бы!.. О, как ценил бы он тогда жизнь, как стал бы работать, как схватил бы сразу все!
От тепла и мягкого укачивания на минуту-другую он забывался и задремывал, и возможная, оставшаяся еще ему жизнь ощущалась как сладостный полет сквозь дождь и пространство, и – от возраставшей ли надежды, движения или еще почему-либо – ему становилось все лучше. Это было странно, нелогично и вместе с тайной радостью рождало чувство неловкости перед Сергеем и девушкой-фельдшером за беспокойную ночь. Но как, в конце концов, ничтожно все это перед небывалым, невообразимо-огромным счастьем жить!
Вид одноэтажного деревянного здания больницы его смутил. Это здесь лежать? И так далеко от дома? Сергей, подведя его к крыльцу, требовательно постучал в дверь. Навстречу, запахивая халат, вышла полная немолодая сестра и, отведя больного в приемную со столом и кушеткой под желтой клеенкой, ушла за врачом. Под потолком горела тусклая лампочка, пахло лекарствами, карболкой и, кажется, резиновым бинтом. Ланин, ободрившись, присел. Врач, мягкий тихий мужчина в очках, распросив его, уложил на кушетку и ощупал живот.
- Живот хороший, - сказал он негромко. – Что вы ели вчера?
Ланин вспомнил с недоумением консервы с бутербродами.
- У меня же резь, - намекнул он. – И там как раз, где шов…
- Сейчас не болит? – с тихой грустной улыбкой спросил врач.
- Нет...
Доктор достал из ящика стола и дал ему белую таблетку, а сам, велев подождать до восьми часов, ушел. Его безмятежность, даже вялость, ничуть не поколебленные болезненным страхом Ланина, вызвавшим, похоже, лишь улыбку, совершенно вдруг успокоили Ланина, и все напряжение последних часов начало спадать. Сестра позвала его в другую комнату.
- Ты тогда поезжай, - с виноватым видом сказал он Сергею. – И так из-за меня...
- Да брось! – перебил тот. – Ты давай тут... А я вечером заеду, мне по дороге. – И он легонько подтолкнул Ланина к ждавшей у двери сестре.
Оставшись один в маленькой, похожей на кубовую, комнатке, Ланин прилег на такую же желтую кушетку и с улыбкой надежды прикрыл глаза. Было очень тепло и тихо. Сонная муха, сорвавшись с потолка, тяжело прогудела мимо и стукнулась в стекло. «Ничего, оказывается, страшного, - думал он. – Возможно, отравление...» Не было уже никакой боли, никакого неудобства, только вялость от бессонной ночи и пережитого волнения. Все его ужасы с кровью и заражением происходили не в животе, а в мнительной, глупой голове, и Ланину все совестней становилось за свой животный страх и панику. Представив, как собравшиеся к восьми часам врачи опять выслушают и осмотрят его, переглядываясь и посмеиваясь, представив всю дикость своего лежания в этой кубовой среди сонных мух, за десятки километров от дома, он тихонько, с мучительным чувством неловкости и стыда, оделся и, стараясь не стукнуть дверьми, вышел из больницы.
Было около шести, светало. Дождь стих, в разводах лиловых туч на востоке светлело небо, все вокруг было мокро, никло и пестро. Спросив у встречного дорогу, Ланин бодро шел незнакомой улицей к вокзалу, и ее скверная, в выбоинах и широких лужах, мостовая, и обвислые рябины в палисадниках, и само это непогожее слякотное утро были так изумительны, так очаровательно-прекрасны, что не радость, а слезы радости блистали в его воспаленных от бессонницы глазах.