АЛЬФА И ОМЕГА
IX
Был перерыв, и в шумных толпах студентов, переходивших в другие аудитории, спешивших в столовую и просто так, весело зубоскаля, прогуливавшихся по коридорам, Ланин с трудом пробирался к лестнице вестибюля. Лебедев, сбегавший сверху с группкой товарищей, наткнувшись на него, остановился.
- Вы уходите, Игорь Павлович?
- Нет. Хотел до книжного дойти.
- Можно, я с вами?
- А лекции?
- А! – беспечно махнул Лебедев. – Электротехника.
- Нехорошо…
Выйдя в сквер, они неторопливо, шурша палой листвой, направились в сторону ЦУМа. Две юные мамы с колясками шли навстречу, и Ланин заметил, как молодо смутился и забеспокоился Лебедев.
- Даже отвлеченные мысли вызываются часто не силой ума, а силой чувств, душевного устремления, и лишь выражаются в форме мысли, - заметил Ланин. – Так что за вашим «быть и казаться» я тоже подозреваю душевное движение… Да?
- Да, была одна история… - сказал с усмешкой над собой Лебедев.
- Если секрет, то не надо.
- Дело прошлое... Просто личное очень.
- Ну, не надо.
- Нет, я объясню. – Потупясь, Лебедев прошел несколько шагов молча. – Словом, влюбился в одну... И сильно. Уже после узнал, что у нее был кто-то, но... сложные отношения, знаете... Да и неважно это, - махнул он, волнуясь. – А то важно, что безответно. Ну, встречались несколько раз. Я ей, в общем, сказал. Так и этак... Нет: не приходи больше, и все. А я влип, как дурак. Просто воли своей нет. Думаю: не понимает ведь, как ее люблю... Как в чаду, в институт даже не ходил… – Глаза у Лебедева покраснели, и Ланин понял, как ему еще это близко. – Ну... – затрудняясь говорить, он замялся, - еще раз ее увидел, и – совсем всё... Как растоптанный, знаете. Все понять не мог: почему? Как таким хорошим, особенным можно пренебречь? И понял, наконец: я – ничтожество! Что у меня есть, кроме самолюбия? Кроме моего драгоценного «я»? – Лебедев, блестя повлажневшими глазами, взглянул на Ланина. – И я возненавидел себя! С той силой, с какой любил ее, я возненавидел себя. И решил стать другим. То есть... не то, что другим. Как раз самим собой. Но – именно стать и быть! А не казаться. Потому что до тех пор не человеком был... а - кажущимся только человеком. Каким сам себя воображал и хотел казаться. О!.. – Мотнув головой, Лебедев поник и порывисто вздохнул. – Сколько сил потрачено, чтоб создать эту видимость! Что я ни делал, чтобы произвести впечатление... Стыдно и гадко!.. – Слезы, казалось, блеснули в его глазах, он замолчал. Молчал и Ланин, в душе его тоже встрепенулось и дрожало что-то, как задетая струна. – И вот... – взволнованно продолжал студент, - «личность» – теперь самое ругательное у меня слово. Нет хуже оскорбления, чем обозвать кого «личностью»! Мне противны дохлые интеллигенты, слюнтяи и хлюпики, что-то о себе воображающие!.. Я стал качать железо, у меня его целая комната. Потрогайте вот... – Лебедев, согнув в локте, поднял к Ланину руку. Тот, ощупав под рукавом бугор, удивленно и значительно качнул головой.
- Я понял, что я, настоящий я - это сила и действие, а остальное – одна видимость, мура! Я – то, что я на самом деле, а не то, что о себе думаю. Плевать, какие у меня глаза или, там, уши... как я одет… Ерунда это! Я - только то, что и как делаю. Я – сила и энергия! И ничего больше!
- Эффектно, – улыбнулся Ланин. Лебедев ему нравился. Эти чистота и открытось, не столь частые в людях, эта жажда разобраться в себе и, наконец, выход на действие, созвучный и его поискам, - все было так неожиданно и приятно Ланину, что в этом щуплом нервном пареньке он чувствовал уже родственную душу.
- Да что – эффектно... – поморщился Лебедев. – Верно или нет?
- Ну, это же очевидно, - успокоил Ланин. – Но я другое скажу. Тебе кажется... Можно на «ты»? Тебе кажется, что это исключительно твой путь и твой выбор. А это довольно типичный путь взросления. И не финал, а самое начало… Ну, стал ты действительным человеком, то есть человеком действия. А какого? Твои цели, твое направление? И убить – действие, и тонущего спасти – действие.
- Нет, быть собой! – возразил торопливо Лебедев. – Если человек делает необходимое для себя, он не убьет...
- У одной женщины, - сказал Ланин, - подонки замучили и убили сына. И эта мать на суде стреляла в них. Иначе жизнь для нее, заявила она, не имела смысла.
- Ну, - сузил Лебедев глаза, - так это же...
- Нет, я не для того, чтоб спорить, - продолжал Ланин. – Я говорю, как важно, кто ты и что ты. Быть – да, непременно быть! Но кем? Это не второй, а первый вопрос. Вначале цель, потом исполнение. Представь, что мощный атлет молотит конечностями, куда попало. И он только смешон! Сила ради силы – это демонстрация, та же показуха… Различать надо добро и зло!
- И я об этом, - воодушевляясь и бледнея, сказал Лебедев. – Не зависеть от чужого мнения и делать только необходимое!
- А если я тебе скажу, что высшая необходимость, как и высшая сила, и есть любовь и добро? Зло не может быть необходимостью, потому что оно самоубийственно. Я могу доказать это математически точно! Но как-нибудь после, это длинный разговор... А ты не думаешь, - остановился вдруг Ланин, - что электротехника уже закончилась? – Они засмеялись, и Ланин протянул Лебедеву руку. – Как-нибудь поболтаем еще, да?
Как ни хотелось Лебедеву продолжить их прогулку, он улыбнулся и с чувством пожал преподавателю руку. Дружеское расположение Ланина было не просто приятно, оно окрыляло. И на этих крыльях он понесся не домой, а в общежитие, где надеялся поделиться с кем-нибудь этим новым состоянием.
К ребятам, с которыми он особенно сошелся на практике, Лебедев приходил, как домой. Трайц, сбежавший с лекций еще раньше, возился с купленной недавно стереосистемой.
- Ты один?
- Ник в душе. Ну-ка, Лебедь, оцени! – Трайц врубил звук на полную мощность, саксофон взвыл в самое ухо, даже стекла задрожали.
- Стоп!.. хватит! – вскинул Лебедев руки.
- То-то, - сказал довольный Трайц. – Зверь! А записи слашал новые?
Значительно поглядывая на динамики, Лебедев вслушался в толстый голос певицы.
- Это да! – оценил он.
- Мощь первобытная! - пробасил, войдя, голый по пояс Колин, растирая мохнатую грудь. – Я тащусь просто.
Он распахнул окно, запахло землей и сыростью. Несколько прохожих, в их числе красивая молодая женщина в голубом плаще, обратили на окно внимание. Опершись о косяк, Колин пригладил влажно блестевшие черные волосы, отставил ногу и, утвердив на полуголом бедре руку, успокоился в непринужденной и рассеянной позе. Ему казалось, что прохожим, особенно женщинам, необыкновенно приятно видеть его в обрамлении этой потрясающей музыки. Незаметно он окинул и окна напротив, надеясь поймать заинтересованный взгляд. Длинный Трайц, дрыгаясь на полусогнутых ногах, ловко и громко щелкал в такт музыке пальцами.
- Смотри! – фыркнул вдруг Колин. – А ножки-то... хо-ой!
- Где, где? – закричал, подбежав, Трайц, делая вид отчаянного повесы и прыгая на плечи Колину.
- Тише ты, мех! – грубо осадил Колин, высвобождая придавленную ногу.
- Эй, дэвьюшка! – крикнул кавказским голосом Трайц. – Дэ-э-вьюшка! Пакажитэ вашю ножку!
- Тише, дурак! – зашипел испуганно Лебедев, густо краснея и прячась за стену.
- Ноль, - объявил басом Колин. – Эй, милочка! Иги-га-га! – заржал он вдруг, как жеребец.
- Иги-га-га! – заржал еще громче Трайц.
Лебедеву смешно стало, особенно от ненатуральности их ржания, и он, отвернувшись от окна и побагровев от смелости, заржал так хорошо, что даже Колин обратил внимание.
Среди этого веселья в дверь постучали и заглянула Алла Скворцова.
- Что за смех? Бори нету?
- В читалке, - сказал Колин, отлипая от окна. – Посиди, скоро придет.
- Это Лебедь ржать нас учит! – пояснил ей, покатываясь, Трайц.
Лебедев покраснел, отошел от окна, и ему стыдно стало перед Аллой за свое мальчишество. «Опять обезьянничаю, - подумал он со злобой. – Ну, к чему было ржать? О, ничтожество!» Он стал мрачен, и всё в этой комнате – и Трайц с его дурацким хохотом, и Колин с его волосатой грудью перед Скворцовой – стало примитивно и пошло.
- Посиди! – предложил Колин, подвигая Алле стул, но та, махнув рукой: «Позже зайду!», скрылась за дверью.
- Сохнет девка, - прокомментировал приглушенно Трайц, подмигнув Лебедеву. – Вот любовь!
- Любовь... – усмехнулся презрительно Лебедев.
- Да, не бумажки-записочки, - сказал Трайц, и Лебедев, подумав, что он знает что-то о его романе, покраснел.
- Инстинкт, и ничего больше! – крикнул он, скрывая смущение.
- Ну, инстинкт, - пробасил Колин, ножом намазывая на хлеб джем из поллитровой банки. – И что? Инстинкт – значит, естественно. Нормально.
Лебедев с издевательским смехом ткнул его пальцем в живот.
- Естественно быть голым! Но ты же одеваешься? Даже дикарь кой-что прикрывает... Естественно быть человеком, это да! Вон, - ткнул он в ломоть, отправляемый Колиным в рот, - ты жуешь, и хоть бы что...
- Хоть бы что, - подтвердил тот невозмутимо. – А тебе, как ни подлизывайся, не дам!
- Да, - отмахнулся Лебедев, - и есть - необходимо и естественно. Но естественно ли есть из корыта, на четвереньках? Естественно ли вообще быть животным? Почему под естественным понимают только животное? Почему не говорят, что естественно мыслить, хотя нет ничего более естественного? – Лебедев взглянул на Колина, не возразит ли он что, но тот молча, с аппетитом жевал. – Что естественно, то не стыдно, да! Не стыдно есть. Спать. Думать. Почему же стыдно быть застигнутым при акте? Почему человек прячет это, как вор, в ночь, в темноту? Почему? – требовал он ответа. – Потому что - не необходимо и неестественно! – вскрикнул он вдруг. – Я не говорю уж о тех, что потеряли и стыд и впали в полное скотство!
- А? – изумился Трайц и, выставив подбородок, сделал зверское лицо. – Ты это о ком? – Он длинными руками схватил Лебедева за куртку и сильно его потряс.
- Да, в полное! – крикнул Лебедев, со смехом вырываясь.
- Ну, ты загибаешь, - прогудел Колин, намазывая второй ломоть. – Просто здоровая потребность.
- Просто скотство!
- Просто отсутствие... – с плотоядной улыбкой смотрел на джем Колин, - предрассудков. Гум-ум-ум... Двое испытывают потребность... гум-гум... и удовлетворяют... гум-ум…
Дверь, уже без стука, открылась, и Алла, забежав, положила на кровать Бориса синюю папку.
- Скажете, что я принесла!
- ...и оба довольны, гу-ум... пострадавших нет, полное единство… - закончил Колин, переглянувшись с усмешкой с Трайцем. – Да, Алла?
- Вы о чем? – замедлила у двери Скворцова.
- Ха-ха-ха! Едины в том, что оба скоты! – захохотал Лебедев. – Любовь, охи-ахи, а на уме только мясо! Ведь так? Так? – наступал он на Колина. – Один: мне бы вырезочку посочней! Другая: а я с косточкой люблю!
- Ай, да ну вас! – вскрикнула Алла и выбежала вон.
- Фу, какой! – фыркнул, передразнивая ее, Трайц. – Бессовестный какой!
Дверь снова отворилась, вошел Стрельцов.
- Что это Алла от вас, как ошпаренная?
- Да вот! – с улыбкой кивнул на Лебедева Колин. – Гигант секса.
- Не поверю! – отмел Стрельцов ладонью. – Прямо здесь, сейчас?.. Не может быть, не верю! Это правда, Вит? – взвел он на Лебедева ханжеские глаза.
- Правда! - признался Лебедев.
- Ну, простите его, - сказал Стрельцов умоляюще.
- Ты, Вит, - осклабился вдруг Колин, - если девчонка на пляже ногу на тебя положит, ты что будешь делать?
Трайц и Стрельцов засмеялись, Лебедев покраснел.
- Смотри, смотри! – закричал, уставя в него палец, Трайц.
- Ты, Лебедь, неглуп, но дитя, - подытожил Колин веско.
- А вы, уважаемый, заткнитесь! – перебил его Стрельцов, наклоняя с медовой улыбкой голову, будто говорил любезность. – Это разговор не для общества.
- Нет, я к тому, - пробасил миролюбиво Колин, - что рассуждения эти – пустое. В один прекрасный момент, Виталек, ты нарвешся со своими теориями на шлюху. Это я серьезно!
- Между прочим, предлагаю променад! – воскликнул Стрельцов весело. – Кто со мной? Ты не домой?
- Да, да, идем! – обрадовался Лебедев.
Выходя из общежития, они столкнулись с темноглазой красавицей, неторопливо поднимавшейся по ступеням и холодно на них взглянувшей. Лебедев ущипнул Стрельцова за руку.
- Она с технологического, - сказал, чуть отойдя, Стрельцов.
- Правда, есть в ней что-то надменное?
И они, обсуждая красавицу и возможности покорить ее, пошли в сторону парка.