День ненастья
Кука вздохнул и осторожно двинулся по фарватеру.
Добравшись до холодильника, Кука открыл захватанную по краю белую дверь и придирчиво изучил содержимое. Содержимого было немного. На верхней полке лежали полбатона хлеба и небольшой отвес реликтового сыра. Ниже располагалась кастрюля без крышки с каким-то неопределённым заскорузлым содержимым. Из чёрного пакета в овощном ящике хищно тянулись вверх бледные, как руки мертвецов, картофельные отростки. На дверце стояла вскрытая пластиковая бутылка кефира и лежала лохматая пачка разнокалиберных пластинок с пилюлями, схваченная посредине чёрной аптекарской резинкой. Взяв бутылку, Кука посмотрел на дату, осторожно понюхал и, скривившись, быстро поставил бутылку поближе к мусорным мешкам.
Как ни странно, но в морозилке, в снежных хрустящих заносах, обнаружилась початая пачка пельменей. Кука было повеселел, но тут же вспомнил, что варить их всё равно не в чем – воды нет. Впрочем, вода могла остаться в электрочайнике. Уже не надеясь на лучшее, Кука заглянул под крышку – воды действительно было всего ничего – на одну чашку. Кука выругался сквозь зубы, запихал пельмени обратно в морозилку и, достав с полки хлеб и сыр, повернувшись, пяткой захлопнул дверцу холодильника.
– Чмо!!.. – отчётливо прозвучало за спиной. Куку обдало холодом. Втянув голову в плечи, он осторожно покосился через плечо. Холодильник молчал и пристально глядел на него злым красным глазом. Кука передохнул. Холодильник затрясся, визгливо захохотал и, наконец успокоившись, ровно зажужжал двигателем компрессора.
– С ума тут сойдёшь с вами, – сказал Кука, всё ещё ощущая холодок между лопатками.
Водрузив хлеб и сыр на стол, для чего пришлось расчистить край стола (Кука просто локтём сдвинул всё к средине – что-то с того конца стола упало и со звоном рассыпалось – он даже не стал смотреть), Кука вернулся к мойке и, опасливо покосившись на холодильник (тот мирно жужжал, отрешённо глядя в противоположную стену), включил чайник. Чайник включаться не захотел. Кука несколько раз перещёлкнул выключателем, потом подёргал за шнур. В основании чайника что-то затрещало, кнопка-лампа несколько раз моргнула и окончательно погасла, запахло сгоревшей изоляцией.
– Да что вы все – сговорились?! – искренне возмутился Кука.
Пить холодный кофе не хотелось. Кука слил остатки воды из чайника в чашку, добавил туда позавчерашней заварки, две ложки сахара и, найдя в разгроме на столе блюдечко с двумя подвявшими кружочками лимона, кинул в чашку и их. Получилось терпимо.
– Завтрак аристократа, – пробормотал Кука, украшая скибу хлеба треугольниками бледного, как рыбье брюхо, почти бездырчатого сыра.
Холодильник щёлкнул и затих. Зато, словно перенимая эстафету, вновь забился в припадке песенного восторга унитаз. Пока Кука ел, унитаз периодически принимался выводить свои серенады, причём показывал при этом незаурядные вокальные данные – то целую минуту уверенно держа чистую медную ноту, то вдруг, с места в карьер, смело брал три октавы, непринуждённо взлетая от низких рокочущих басов к пронзительному вибрирующему сопрано. Кука уважительно прислушивался...
Сглотнув, поморщившись, остатки холодного чая, Кука водрузил чашку на вершину ближайшего террикона и, подойдя к окну, упёрся лбом в холодное стекло. Стекло ощутимо подрагивало.
Картина за окном существенно не переменилась. Всё так же – сломанным крылом – бился, пытаясь улететь вслед за тучами, беспокойный лист железа, всё так же разбегались грязно-белые кружева от падающих на чёрный асфальт водосточных струй. Какой-то насквозь промокший бедолага безуспешно пытался втиснуться под крышу автобусного павильона между «черепашьих» зонтов. Когорта стояла насмерть.
«Может отгул взять?» – вяло подумал Кука и тут же вспомнил, что уже брал отгул позавчера, а вчера, к тому же, отпрашивался на два часа с работы.
Бедолага у автобусной остановки отчаялся, видимо, пробиться внутрь и обречённо побрёл вдоль улицы, даже не пытаясь защищаться своим изломанным зонтом от рушащихся сверху библейских потоков воды.
«К чёрту! – остервенился вдруг Кука. – Заболел! Умер! Инопланетяне украли!.. Сейчас, вот, позвоню Жанке – и пусть попробует не отпустить!..». Кука решительно направился в комнату.
Телефон, как и всё в этой квартире, доставшейся Куке от покойной тётушки Соломеи Зиновьевны, был старинный, с массивным чёрным корпусом и тугим дисковым наборником.
Трубка вместо привычного гудения отозвалась лёгким потрескиванием и какими-то, то усиливающимися, то замирающими шорохами. Казалось, что на том конце провода кто-то тяжело и хрипло дышит.
Кука покрутил диск, постучал по рычагам аппарата, потом, засунувшись за кровать, выдернул из розетки вилку телефонного шнура и внимательно её оглядел. Вилка была как вилка.
– Конец света... – сказал Кука, кладя телефонную трубку на место.
С минуту он сидел на краю кровати и вяло соображал.
– Едрён-батон!.. – подорвался вдруг Кука и, теряя и подхватывая на ходу тапочки, заспешил в прихожую...
«Мобила», извлечённая из недр промокшей насквозь куртки, признаков жизни уже не подавала. Экранчик запотел изнутри. Вскрыв утопленницу, Кука разложил её мокрые внутренности на тумбочке и понял, что идти на работу, похоже, придётся. Он даже встал и снял со спинки стула ещё влажные со вчерашнего вечера джинсы, но тут за окном как-то по-особенному, как-то по-звериному взвыло, плеснуло на стёкла веером дождевых брызг, и Кука принял окончательное решение.
«Не пойду!» – уверенно подумал он.
– Не пойду! – вслух заявил Кука и кинул джинсы обратно на стул.
И тут зазвонил телефон.
Кука удивился, но больше обрадовался.
– Да! – падая животом на кровать, жизнерадостно возвестил он в трубку.
– Куковин Станислав Сергеевич?.. – строгим женским голосом спросила трубка.
– Д-да... – Кука «снизил обороты» – голос был незнакомый и очень официальный.
– Вы повестку получили? – голос произнёс это больше утвердительно, чем вопросительно.
– Ка... какую повестку? – окончательно потерялся Кука и сел.
– Повестку, исходящую – три дробь шестьсот сорок семь, от двадцатого пятого сего года, – голос в трубке поскучнел и приобрёл интонации человека, разговаривающего с придурковатым родственником. – Прибыть на военные сборы резерва, шестого шестого, в восемь ноль-ноль, при себе иметь: паспорт, туалетные принадлежности, сухой паёк на двое суток...
– А, не, не получал, – Кука был почти искренен, во всяком случае он ничего подобного не помнил.
– Ну как же – «не получал», – голос в трубке стал почти ласковым. – Вот, на корешке ваша роспись: получил С. Куковин. Станислав Сергеевич, что ж это вы?
– А... а какое сегодня? – спросил Кука у трубки, уже чётко зная, что сегодня как раз шестое и время уже – около восьми.
– Вы дурака-то не включайте, гражданин Куковин, – в голосе прорезались стальные нотки, – а то ведь можно и под административную ответственность угодить. Так что вы давайте, собирайте вещички и скоренько-скоренько – на автобусе, а ещё лучше – на такси, погода-то нынче вон какая...
Голос в трубке, вновь став ласковым, ещё что-то говорил насчёт погоды, конца света и нерадивых запасников, но Кука уже не слушал. Остановившимся взглядом он уставился на вилку телефонного провода, выдернутую им пять минут назад из розетки, да так до сих пор и лежащую на краю кровати. С минуту он медленно холодел – голос в трубке всё говорил, уговаривал и один раз даже вроде как всхохотнул – а потом грянул трубку на рычаги аппарата и, отдёрнув руку, стал наблюдать, как высыхает на чёрной пластмассе отпечаток его потной ладони.
«Чертовщина какая-то... – крутилось в голове у Куки. – Вот ведь чертовщина!..»
Он передохнул, потом ещё раз проверил провод – тот исправно шёл от телефонного аппарата и заканчивался выдернутой из розетки вилкой – и опасливо взял трубку. Женского голоса в трубке уже не было, как не было и гудка, но кто-то или что-то в трубке присутствовало – сквозь шорох и потрескивания Кука явно различал чьё-то дыхание. Кука осторожно постучал по рычагам, потом подул в трубку...
– Я те щас дуну!.. – сразу возник в трубке громкий хриплый голос – Куку захолонуло. – Ща как дуну – ты у меня кровью умоешься!.. – голос был наглый, прокурено-пропитый, с какими-то блатными тягучими интонациями.
– Кто?! Кто здесь?! Кто вы?! Что вам от меня надо?!.. – воздух у Куки кончился, и голос его сорвался на фальцет.