Иван Борисов. Покуда сердце бьётся

“Это и  есть  партизаны!”

   Однажды в деревне Роженка состоялось у нас “близ­кое знакомство” с фашистскими оккупантами. Как го­ворится, встреча с глазу на глаз. Остановились в кресть­янской избе, ждали двух отставших бойцов — Сашу Коз­лова и Славу Рачко. Грелись у печки, курили, обмени­вались с хозяевами новостями. Тут и ребята подошли. Да не одни — двух фрицев с собой привели. Замерзшие, какие-то скрюченные, они испуганно смотрели на нас. Вя­чеслав легонько подтолкнул гостей в спину, сказал, об­ращаясь к ним:

   — Знакомьтесь, это и есть партизаны!

   К испугу, который застыл на лицах двух вояк, приба­вилось и удивление.

   — Партизан? — тихим, удивленным голосом переспро­сил один из них.

   — Да, да, — подтвердил Слава, — самые настоящие парти­заны.

   Придя в себя, тот же  немец, немного говоривший по-русски, спросил:

   — Много учиться быть партизан? Сколько учиться? Мы переглянулись: вроде бы наивный вопрос задал фриц, а есть над чем поразмышлять. Впрочем, ответ на­шелся сразу. Командир И.М. Круглов за всех ответил:

   — Долго учиться не надо, да и некогда. Надо только крепко любить свою Родину, свой народ и ненавидеть врага. А умение  само придет. Понял?

   Не знаю, понял ли немецкий солдат то, о чем сказал тогда наш командир, но мы-то были уверены, что лучше, вернее не скажешь. И теперь, через много лет, размыш­ляя о том, как же удалось нам тогда быть теми, кем мы стали, — бойцами, разведчиками, минерами, подрывника­ми, связными, готовыми по первому сигналу, по первой команде в ливень, в мороз, в любое время дня и ночи идти на боевое задание, идти и бить врага, — как уда­лось нам научиться всему этому, я вспоминаю слова Круглова и говорю себе: “А ведь прав наш командир! Любовь к Родине и ненависть к врагу сделали нас тогда настоящими партизанами, помогали делать почти не­возможное”.

   Тот же Слава Рачко. Окажись в его руках в мирные дни наш поломанный радиоприемник, плюнул бы на него, бросил бы на свалку со всеми его лампами, легче бы новый было собрать. А здесь он взялся за ремонт, как за самое ответственное задание. А наш “доктор” Ф.Ф. Даценко, бывший редактор районной газеты? До войны его знакомство с медициной было самое одностороннее — через собственные болячки, через популярные статьи медицинских работников, которые печатал в своей газете. А тут вдруг доктором стал...

   В шестьдесят лет нелегко ходить в разведку, есть в отряде и помоложе. Да и в лагере дел хватает. Появи­лись первые раненые — надо лечить. Перебрали всех — нет у нас медицинских работников. Не подумали вовремя, не позаботились.

   — Феофилакт Федотович, — обращаемся к Даценко, — вы человек опытный, умудренный жизнью... Прини­майтесь за лечение.

   — Слушаюсь! — только и ответил партизан.

   Отвели землянку, поместили в нее раненых. Свой ла­зарет. В помощь Даценко выделили еще одного парти­зана — Афанасия Шаврова. Дело пошло. Через  неделю “главный врач” отряда стучал в нашей землянке по сто­лу, требовал медикаменты. Разводим руками: негде, мол, пока взять, вот разве что с Большой земли пришлют со связными... И слушать не хочет.

   — Хлеб раздобыть сумели, автоматами немецкими об­завелись — доставайте и медикаменты.

   Достали... Вскоре у раненых дела пошли на поправ­ку. В отряде даже пошучивать стали: “Ну, Федотыч, наш тебе совет — после войны давай по этой части. Главврачом в райбольнице —  в самый раз”.

   Партизанская жизнь открывала в людях самые нео­жиданные возможности, преображала характеры, ме­няла привычки. Порой прямо на глазах происходили удивительные превращения. Рядовой милиционер Па­вел Капустин, охранявший в поселке общественный порядок, стал опаснейшим  “нарушителем” порядков, устанавливаемых в районе оккупантами. Михаил Пу­гач, бывший начальник районного дорожного отдела, строитель мостов и дорог, научился подрывному делу. Это от его мин летели в воздух мосты через Западную Двину и немецкие автомашины на дорогах. А кем был Ваня Капустников,  акому делу собирался он посвятить себя в мирной жизни? Окон­чил педагогический институт, хотел учить детей. Но вот нача­лась война, и будущий педагог пришел к нам в отряд:

   —  Хочу быть партизаном.

   Рации в отряде не было, един­ственный способ поддерживать связь со штабом фронта — через связных. И не было лучше в отряде связного, чем Ваня Капу­стников: под самым носом у врагов ухитрялся проскочить и всегда приносил в штаб важные сведения. О том, что сделать ему это удалось, мы узнавали раньше, за день-другой до воз­вращения нашего связного в отряд. Узнавали по тем удач­ным бомбежкам, которые вели наши бомбардировщики: бомбы ложились точно в цель, о которой мы cообщали в своих донесениях.

   Что взять с немецкого солдата? Одураченный гитле­ровской пропагандой, слепо уверовавший в превосход­ство арийской расы и в слабость духа других народов, он и понятия не имел о том, что это значит — советский патри­отизм. Но как быть с теми, кто, много лет подряд  копаясь с ученым видом в страницах истории Великой Отечествен­ной войны, и теперь еще ломает голову над загадкой рус­ского  характера? А была ли, есть ли такая загадка? Было, есть и будет другое — то,  что недоступно пониманию на­ших врагов, что одинаково удивляло и фашистских сол­дат, и буржуазных ученых мужей. Наш советский патрио­тизм — патриотизм особого рода. Он способен любого со­ветского человека сделать в нужный момент героем. Оте­чественная война 1812-го года была для русских  людей таким  моментом. А теперь — и эта война...

   Разных людей собрала она в наш партизанский от­ряд, не каждый из них мечтал о подвиге, не каждый думал о том, чтобы стать героем, но все любили свою Родину и ненавидели врага. Ради этой любви и этой ненависти многие пошли бы на подвиг.

   Лида Сидоренко не думала о подвиге. Но в первые же дни войны она — инструктор райкома комсомола — пришла в райком партии и попросила:

   — Отправьте меня на фронт.

   Ее оставили в поселке, сказали, что она нужна, здесь, на строительстве оборонительных сооружений. И она работала не покладая рук, не зная отдыха. А потом в числе других комсомольцев, вместе с инспекто­ром райфо Олей Стибель, Лида была рекомендована в разведгруппу 22-й армии Калининского фронта.

   О судьбе отважных разведчиц мы узнали в отряде морозным декабрьским днем. В тот день из поселка Андреаполь вернулась наша партизанка Люся Морозо­ва. Вернулась после очередного, как всегда, опасного зада­ния — собирала разведывательные данные, распространя­ла листовки. Она сообщила, что Лида и Оля погибли.

   Сотни километров прошли девушки-разведчицы по тылам врага под видом эвакуированных. В рваной одеж­де, с пустыми котомками за спиной, входили они в ок­купированные города и поселки. Появлялись под самым носом у фашистов, и страх, испуг, который видели на их лицах немецкие солдаты, были неподдельными.
   —  Мы шли по улице, — рассказывали они в штабе ар­мии о своей первой встрече с врагом, — старались не ог­лядываться, не озираться по сторонам. Шли и думали:  вот сейчас из-за угла выйдут фрицы, а мы не выдержим и побежим. До того страшно было! Наверное, это и по­могло, потому что, когда мы и в самом деле их увиде­ли, то не nолько бежать, идти-то не смогли. Останови­лись как вкопанные. А им хоть бы что, понагляделись, наверное, завоеватели. Прошли мимо... Вот тогда и пропал у нас страх, ненависть по­явилась.

   Но не всегда фашисты про­ходили мимо. Недалеко от стан­ции Западная Двина девушек за­держали. Страх, который к это­му времени партизаны навели на немцев, сделал фашистских вояк подозрительными. Девчат долго допрашивали, грозили расстрелом, но отпустили. По­верили бездомным, заплутав­шим беженкам.

   Второй раз их задержали воз­ле Торопца. “Ходили по деревням, меняли вещи на про­дукты, есть-то дома нечего, — так объясняли они фашис­там. — А живем здесь, в  оропце, вот наш адрес. Если немецкие солдаты не побрезгуют, то могут зайти в гос­ти”.

   С тем и расстались. Подобревшие молодчики пообе­щали зайти.

   А в Андреаполе ноги сами привели Лиду к родному дому.

   —  Может, не стоит заходить, Лида, — удерживала ее подруга, — вдруг кто увидит?

   — Ну, на минутку, Оля, ведь мама дома. Наверное,  с ума сходит — столько времени от меня ни весточки. Зашли. Мать с порога в слезы.

   — Да что ты, мама, вот ведь я — жива-здорова. А вы-то тут как? Не пристают эти?

   А “эти” уже грохотали сапожищами по коридору. Три гестаповца с автоматами наперевес выросли на пороге. Кто-то выследил и предал разведчиц.

   Многие жители поселка видели в тот день, как геста­повцы вели к комендатуре Лиду, ее мать Анну Тимофе­евну, младшую сестру Веру и Олю Стибель. Никто из четверых не знал, что идут они по этим улицам в после­дний раз.

   Их пытали, от них требовали признания — кто они, с каким заданием и от кого явились в поселок. Молчали все: Лида, ее мать, Оля... Олю убили первой. Остальных продолжали мучить. Несколько раз под пытками Лида теряла сознание. Едва приходила в себя, палачи снова били ее. Били у матери на глазах. Дошла очередь до младшей сестры, Веры. С ней разговор был короток: выстрел из пистолета в голову, и Вера падает к ногам старшей сест­ры.

   — Держись, дочка! За нас отомстят! — крикнула  мать, успев опередить выстрел. Через минуту озверевшие фа­шисты расстреляли отважную партизанку.

   Это случилось в ночь на 6 декабря 1941 года. Несколь­кими часами позже на заснеженных полях Подмосковья дрогнула от грохота орудий земля — началось наступление наших войск.

   ...В тот день она в последний раз шла по улицам род­ного поселка, но они и сегодня хранят память о патри­отках. Рядом с улицей Лизы Чайкиной, словно ее сест­ра, идет такая же прямая и светлая, как путь комсомол­ки, улица имени Лиды Сидоренко.

   Кто же предал Лиду Сидоренко и Олю Стибель? Этот вопрос не выходил у нас в те дни из головы. Трудно было представить, что там, в Андреаполе, на одной и той же улице, рядом с домом, где жила Анна Тимофеев­на, мать разведчицы, стоит другой дом, а в нем  живет... Нет, даже подумать об этом страшно. Но ведь так и было: кто-то увидел, узнал Лиду в лицо и побежал в гестапо... Доложил,  предал.

   Мы знали: кроме скрытых и откровенных врагов были и просто слабые, ничтожные люди, готовые ради спасе­ния собственной шкуры предать родных, соседей, Родину. И вот Лида Сидоренко и Оля Стибель погибли.

   Мы еще не знали и не видели их в лицо, но люто ненавидели предателей. И потому первый предатель  — староста Анисимов, о проделках которого нам вскоре ста­ло известно, был для нас не просто виновником бед, обрушившихся через него на односельчан. Он был пре­дателем всех, ког  казнили и еще собирались казнить фашистские палачи. Он предал всех нас, наш народ, нашу Родину.

   Судьба Анисимова была решена в тот же день, как только в отряде узнали о его предательстве. Пятеро партизан во главе с Иваном Николаевым взялись рас­считаться с ним. Перед тем как уйти из отряда, они раз­добыли лист бумаги и крупными печатными буквами написали н  нем: “Расстрелян как изменник Родины. Он  помогал врагу грабить и убивать людей. Всех, кто встанет на этот путь, ждет такая же кара”.

   Они вернулись в отряд молчаливые. Даже после рас­правы с изменником злость и ненависть у них не осты­ли. В землянке, куда вошли пятеро, долго стояла тиши­на. Повесив винтовку на бревенчатую стену, Иван Ни­колаев достал из кармана пустую гильзу, поставил ее на край стола и молча присел на скамейку.

   — Одним словом, — сказал наконец он, — “похорон­ный лист” доставили прямо в руки.

   Весть о расстреле изменника Родины быстро разнес­лась по району. Один за другим перепуганные старосты, до этого активно помогавшие врагу, стали разбегаться “с должностей”, уходили с глаз долой из деревень.

   А староста Зуев из деревни Гречишниково сам к нам пришел. Мы уже слышали о нем, знали, что помощи от него фашистам нет никакой, да и односельчане на него не в обиде: запугали человека, под ружьем заставили.

   — Какой я староста,  —  говорил он  нам, — если я наш, советский. Хотите верьте, хотите нет, но на меня можете во всем положиться.

   Проверили раз, другой — не обманул Зуев. После этого в деревне Гречишниково партизаны без опаски устраи­вали ночлег. Однажды следом за партизанской группой, возвращавшейся с боевого задания, в деревню ворвался карательный отряд. На улицу из домов тащили стариков и старух, угрожали расстрелом, требовали указать, куда ушли партизаны. Староста Зуев каждому успел шепнуть: “Бабы, мужики, молчите! От меня они тоже не услышат ни слова”.

   И не услышали.

   Но кто-то другой, сумевший скрыться от партизанс­кого возмездия, показал фашистам дорогу в наш лагерь. В те дни, когда на Охватском большаке и на “валовой” дороге гремели взрывы партизанских гранат, немцы предприняли активные контрмеры: по деревням, по про­селочным дорогам карательные отряды искали наши сле­ды. На лесоучастке Горельники, где ночевали партиза­ны, каратели учинили расправу над женщинами и ста­риками, но так и не нашли никаких следов. А следы были. Местный житель, неплохо ориентирующийся в лесу, мог добраться до нашего лагеря по дороге, которая пролегла в снегу. Снег не всегда был нашим помощни­ком, иногда он помогал обнаруживать нас. Все это зас­тавило принять решение: срочно оставить лагерь и уйти на новое  место, о котором никто, кроме бойцов отряда и связных, не должен знать. Наша осторожность и предус­мотрительность спасли отряд. Через несколько дней к опустевшему лагерю пришли каратели. Гитлеровцы ок­ружили землянки, нацелив на них свои автоматы, при­готовились обрушить огонь на партизан. Опоздали!

<=                                    =>