Иван Борисов. Покуда сердце бьётся
ЖИЛИ ТРИ ДРУГА-ТОВАРИЩА
Тихо в осеннем лесу. Слышно, как, опадая с деревьев, шелестят по веткам порыжелые листья. Развалиться бы на сухой листве и полежать, поглядеть в голубое небо, по которому плывут и плывут облака... Лежать, слушать тишину, думать о чем-нибудь мирном, и чтобы вместо автомата — корзинка с грибами...
Но автомат — вот он, рядом, без него Борису никак нельзя. Да и на небо глядеть тоже некогда. Вот уже час, как лежат они здесь — Борис и два его верных товарища. Укрылись в соснячке и, не отрывая глаз, глядят на полотно железной дороги, а точнее, на мост. Мост недалеко с полкилометра, не больше... Но подойди к нему попробуй!
Отсюда, с пригорка, мост как на ладони. И эти четверо, в зеленых шинелях, с автоматами, тоже на виду. Ходят взад-вперед. Если прислушаться, можно услышать, как стучат по мосту их подкованные сапоги. Вот один остановился и, развернувшись, пошел назад, а вот и другой идет ему навстречу. Еще двое как вкопанные стоят на мосту по ту и эту сторону.
Нет, днем тут делать нечего, а уходить, не выполнив задания, не в партизанских правилах. Эти трое еще ни разу с пустыми руками в лагерь не возвращались. Надо ждать темноты, а там... Только бы прожекторами не засветили.
— Ребята, — Борис толкает локтем Колю Шитова, — хотите, стихи почитаю?
Другой приятель, тоже Николай — Бородин, усмехается:
— Самое время, давай! Только вполголоса, а то... — и он кивнул головой в сторону моста.
— Ну, ясно. Их вполголоса и читают. Михаил Лермонтов...
Он помолчал немного, как будто прислушался к тишине, и начал:
Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто...
Потом друзья долго молчали и глядели на облака. По-осеннему хмурые, будто порванные ветром, они неслись низко над землей, над лесом, над железнодорожным мостом, над головами трех схоронившихся в сосняке партизан.
— Сильно он про эти тучки написал, — сказал наконец Коля Шитов. — Хорошо бы вот к этой тучке, — он показал пальцем вверх, — да наши мины подвесить, чтобы упали они во-о-о-н там, на мосту.
Ребята тихо засмеялись.
— Нет, братцы, — сказал Борис, — эти стихи трогать не надо... Сами как-нибудь. Вот темноты дождемся, а там поговорим.
...Поздно ночью железнодорожный мост на разъезде Стремовичи взлетел в воздух. Взрыв этот был слышен далеко в округе. Услышали его и в лесу, в лагере 3-й Калининской партизанской бригады, и кто-то высказал предположение:
— Не иначе как Борис Зайцев декламирует — его работа.
О том, что Борис любит стихи, в бригаде знали многие. Бывало, соберутся в землянке или возле костра, один винтовку чистит, другой одежду свою латает, а кто-нибудь попросит под настроение:
— Борь, почитай чего-нибудь такое, для души.
И все затихали у костра — слушали. А он читал стихи про гордую птицу Буревестника, про трех товарищей из маленького города Н., про далекую Гренаду и мальчишку, который, покинув хату, ушел воевать...
Слушали его партизаны, и каждый думал о своем, и согревались от стихов суровые их сердца. Если бы кому сказали, что Борис Зайцев и сам сочиняет стихи, не поверили бы. В самом деле, когда и где он мог это делать? Целыми днями неразлучная троица бродит по лесам, по дорогам, наводит страх на фашистов — до стихов ли? Но он сочинял. Записывать не удавалось — держал в памяти. А знали об этом лишь двое в бригаде — два Николая.
Как уживалось это в семнадцатилетнем мальчишке — стихи, поэзия и смелый партизанский расчет, когда каждый шаг — это риск, опасность? Наверное, такими и были его стихи — меткими, как пули, горячими, как огонь, как сердце юного партизана.
Фашисты восстановили мост у разъезда Стремовичи и усилили охрану. Ребята удачно определили место для проведения новой диверсии, правильно расставили свои силы и успешно справились с заданием: мост вновь был взорван.
После новой дерзкой операции гитлеровцы во второй раз восстановили мост, а рядом с ним установили два дзота с пулеметами. На этом участке стал курсировать бронепоезд, который обстреливал местность, прилегающую к полотну железной дороги.
Борис Зайцев, всегда веселый, гораздый на разные выдумки, сказал:
— А что, ребята, опять за нами слово.
Несколько дней, укрываясь в кустах, неподалеку от полотна железной дороги, они наблюдали за движением бронепоезда. В очень сложных условиях подрывники сумели установить пудовый заряд и взорвать бронепоезд.
Отличились боевые друзья и при уничтожении склада боеприпасов на станции Локня. Штабеля боеприпасов были здесь уложены на большом расстоянии вдоль железной дороги и ограждены колючей проволокой. У штабелей были расставлены посты. Два дня подготовительных работ — и снова удача. На третий день огромной силы взрыв потряс окрестности. Возвратившись в отряд, трое смельчаков доложили командованию о выполнении боевого задания. В течение шести суток рвались снаряды, далеким эхом их взрывы доносились до партизанского лагеря. Гитлеровцы боялись близко подойти к складу. Приостановилось и движение воинских эшелонов к линии фронта. Это была одна из самых дерзких операций.
После короткого отдыха — новые диверсии, одна крупнее и рискованнее другой.
...В тот день в лагере 3-й партизанской бригады возвращения Бориса Зайцева ждали с особым нетерпением: в землянке на столе у комбрига рядом с другими орденами и медалями лежала и его награда — орден Ленина.
Бориса принесли в лагерь на плащ-палатке. Пуля врага настигла его в тот момент, когда после успешно завершенной операции он уходил с друзьями в лес. Он лежал на плащ-палатке, а над ним, над скорбно склонившимися головами его боевых товарищей неслись по небу облака и шумели на ветру медноствольные сосны. Шумели задумчиво и величаво, как будто шептали строки недописанных стихов.
К пробитой пулей гимнастерке Бориса прикрепил комиссар бригады орден Ленина. Трехкратным гулом раскатилось по лесу эхо партизанского прощального салюта.
...В Вышнем Волочке, на родине героя, где одна из улиц носит его имя, другие мальчишки читают и пишут сегодня стихи. И может быть, уже рождаются строчки поэмы о бесстрашном партизане Борисе Зайцеве и его верных друзьях.