Мотовозик до Жукопы
Сухая еловая стружка споро сыпалась вниз. Работа шла неожиданно легко, человека переполняли чувства: гордость за себя, за то, что перепробовав множество моделей, остановил свой выбор именно на этом ноже; уверенность и спокойствие за будущий результат, благодаря обладанию хорошим инструментом; удовлетворение за не зря потраченные время и деньги на его поиски.
Через час он решил передохнуть, осторожно вложил нож в ножны и вытер о штаны потные руки. Это вызвало ощущение жжения в ладони. Взглянув на нее, он с удивлением обнаружил белесоватое водянистое пятно вздувающейся мозоли. Пришлось лезть в аптечку и доставать пластырь. Заодно снова открыл термос и выпил чаю.
Нога ныла и «горела», казалось, что сапог стал очень тесен, что он уменьшился на пару размеров, неожиданно съежившись и ссохшись.
Еще через час ему показалось, что нож стал резать хуже. Лезвие стало чаще соскальзывать, приходилось прилагать больше сил, чтобы сделать срез. Человек сетовал, что не взял в дорогу походной точилки, полагаясь на природные абразивы. Он всегда рассуждал, что если не запускать, то затупившуюся кромку лезвия можно подправить гладеньким голышом на берегу или о гриб трутовик в лесу. Но здесь ни камня, ни гриба рядом не было, это и злило. Человек стал рубить дерево, делая взмахи настолько большими, насколько позволяло его положение. Он устал, пот смыл мазь, и комары опять пошли в атаку. Под пластырем вздулся здоровенный волдырь, нож уже казался и слишком маленьким, и слишком легким. Приходилось все чаще и чаще переводить дух. Человек стал жалеть, что не взял с собой нож побольше. У него был такой большой нож, даже с пилой на обухе, но сейчас, забытый, он валялся где-то в гараже, в грязном ящике, среди десятка других собратьев, отвергнутых по той или иной причине. «Каждому овощу свое время», – как насмешка всплыла из глубин сознания поговорка. И это неожиданно успокоило человека, его движения стали менее хаотичны, размереннее. Он опасался, что ствол непредвиденно просядет, осложнив положение и причинив ему боль. Но ничего неожиданного не случилось – когда он перерезал дерево, оно даже не пошевелилось, его поддерживали переплетшиеся ветви.
От выпитого чая захотелось «по маленькому». Как справить естественную нужду в таком положении, не замочив рук или одежды, он не знал. Но делать было нечего, и пришлось бороться как с брезгливостью, так и с болью, выкручиваясь в неестественной позе.
Руки не казались ему грязными, когда вытерев их о штаны, он устроил себе маленький отдых, перекусив копченой колбасой из своих припасов.
Дальше работа пошла гораздо медленнее, так как все чаще приходилось задействовать левую руку. К вечеру он уже не резал, а пилил ствол. Не раз человек задумывался, а не зазубрить ли лезвие о край термоса, и только мысль о том, что нож еще пригодится для других непредвиденных нужд, останавливала его.
Веки распухли от укусов мошкары, он не обращал на это внимания. Уставший и измотанный, человек тихо ненавидел фирму, сделавшую этот нож, проклинал продавца уговорившего его на покупку. Солнце садилось, а он монотонно, как заведенный продолжал рубить, колоть, крошить дерево, нанося удары кончиком клинка, откалывая маленькую щепу.
Не понимая как, умудрившись скинуть сапог и освободив здоровую ногу, почти ничего не видя, он молотил пяткой по дереву, пытаясь сломать его, и наконец победил. Дерево треснуло и подалось вниз. Руками человек отломал кряж и, торжествующе выругавшись, отбросил его в сгустившуюся темноту. Он был свободен.
Искать сейчас телефон не имело смысла, поэтому он решил дойти до палатки, взять фонарь, осмотреть ногу и потом вернуться за аппаратом. Подтянувшись на руках и перебросив рюкзак, человек перевалился через крайнюю лесину. Попытка встать и опереться на поврежденную ногу чуть вновь не лишила его чувств. Он взвыл от боли, и этот вой, пронесшийся надо мхами, отразившись эхом от дальних островов, напугал его самого. Пересечь завал обратно поверху, ночью, он даже не помышлял, нужно было двигаться в обход бурелома по краю болота, от которого поднимался густой туман, скрывая в себе всякие ориентиры.
Трясины проснулись, вернее, проснулось населяющее их нечто, проснулось поодиночке и все сразу. Это нечто не было ни добрым, ни злым, оно было само по себе. Его не волновали смутные страхи, рождающиеся сейчас в голове человека, его не волновали те чувства, которые испытывал этот человек, спускаясь к болоту. Ему было просто любопытно, как бывает любопытно ребенку, увидевшему попавшего в ловушку большого жука. Жук пытался выбраться и уползти, а это было интересно.