Ощущение рода
«Кисточку из рук не выпускал»
Дальнейший путь Арбузова к профессии художника достоин описания, чтобы представить, как нелегко все это ему далось. В 1956 году, после окончания средней школы, он задумал поступить в Московское училище 1905 года, но не получилось - документы не приняли из-за отсутствия прописки. Огорченный, он поехал в Рязань. Дежурный художник в приемной комиссии тамошнего художественного училища, взглянув на его работы, заявил:
- Делать тебе, парень, на младших курсах у нас нечего, а на старшие, извини, принять не можем.
Проглотив и это огорчение, Арбузов направился в Ленинград, чтобы попробовать поступить в Мухинское училище, где принимали иногородних без прописки, но и здесь вышла осечка: опоздал с подачей документов. Так вожделенная мечта разбились о непредсказуемо суровую прозу бытия.
- Возвращаться в Калинин неудачником мне не хотелось, - продолжал Арбузов. - В Ленинграде было пожарное училище, которое окончил мой двоюродный брат. Туда я и поступил. Осваивая пожарное дело, кисточку из рук не выпускал. Руководство училища привлекало меня к оформлению художественной агитации. Однокашники просили рисовать их портреты. В 1957 год мои работы были представлены на выставке в Калинине, она посвящалась Всемирному фестивалю молодежи и студентов в Москве. Это была моя первая выставка…У многих художников так случалось, что они вначале пошли по иной линии. Я про Александра Руцкого, бывшего вице-президента где-то прочел. Оказывается, он профессионально пишет маслом. Когда занимался в Монинской летной академии, сделал для ее здания чудесные лепные панно…
«Иная линия» началась для Арбузова с работы в пожарной части в Калинине. Пожарной службе он отдал 27 лет и, возможно, служил бы до пенсии, если бы при тушении одного из пожаров не получил тяжелейшую травму головы. После удаления гематомы Юрий Николаевич долго и мучительно возвращался к дееспособной жизни, а когда вернулся, отправившись на первенство России по стрельбе в Орджоникидзе, занял там первое место. Хотел доказать, что здоров и меткость его не подводит, и вроде бы доказал, но у врачей было однозначное мнение - прежние физические нагрузки капитану Арбузову противопоказаны. Юрия Николаевича перевели в учебный центр пожарной охраны, затем, уже по своей инициативе, он перевелся в систему исправительных учреждений, откуда, получив звание майора, вышел на пенсию. И вот здесь-то тяга к рисованию и живописи проявилась в нем по-настоящему:
- Не последнюю роль сыграл в этом руководитель тверских художников Вячеслав Федорович Шумилов. Он навещал меня в больнице, привлек к себе в помощники - я помогал ему делать некоторые живописные вещи для продажи. Не скрою, было у меня на первых порах даже некоторое обожествление этого человека. Сблизились мы настолько, что он бывал у меня на даче в деревне, где мы работали, избрав порой один и тот же сюжет. В конце концов, получилось так, что акварель отошла на задний план, и я завил себя как живописец. Участвовал в выставках в Рязани, Ярославле, Волгограде, за границей. В Финляндии, посмотрев мои работы, тамошний профессионал, узнав, что по своей основной профессии я пожарный, удивился: «Подобные чудеса могут быть только в России!».
В 1987 году Ю.Н. Арбузову выпало везение поработать на даче художников под Вышним Волочком в группе, которую вел академик Алексей Павлович Белых. Общение с мастером подтолкнуло к тому, чтобы написать заявление в Союз художников. Когда Арбузов поделился своим намерением с Шумиловым, тот его поддержал. Одно это значило немало. Получил поддержку он и от талантливого графика Геннадия Клюшина, сменившего Вячеслава Шумилова на посту руководителя Тверского отделения Союза художников РФ. Правда, потом наступила вдруг какая-то заминка с принятием в Союз. Был ли тому причиной прямолинейный характер Ю.Н. Арбузова или что-то другое, остается догадываться. Впрочем, ситуация со временем разрядилась, и помог тому Белых.
- Встретил я Алексея Павловича на выставке в Москве, он спрашивает: «Ну что, Леша, вступил в Союз?» Я говорю: «Пока еще нет». «Чего медлишь, раздумываешь?» Я не стал рассказывать, что задержка не из-за меня, но он, видимо, сам это почувствовал. Тут же написал мне свою рекомендацию. В 1991-м меня, наконец, приняли в Союз, но радость моя оказалась недолгой. Начались девяностые с их неурядицами и смутой. Отразилось это и на нашем отделении Союза. Вокруг, в том числе и среди нашего брата-художника, нищета, а взносы в фонде неоправданно возросли. Бесконтрольно стали сдаваться в аренду помещения, расходоваться материалы. Перешла в частные руки служебная автомашина. Некоторые, зная об этом, помалкивали, а я полез в драку. Тем более что положение обязывало - в 1992-м избрали меня членом ревизионной комиссии отделения. На этой почве рассорился я с Геннадием Клюшиным, но еще больше с председателем фонда Трактирщиковым. Мое письменное требование проверить работу фонда закончилось ссорой с Трактирщиковым.
При разбирательстве, за примирением сторон, никого из нас двоих не наказали. Все бы, может, и успокоилось, если бы я отказался от требования разобраться с финансовой деятельностью фонда. Но я от этого не отказался, и тогда разбираться стали только со мной. 3 июля 1997 года на заседании правления я был исключен из Союза художников России.