На картах не значится
От неожиданности несущие выронили заговорившее тело.
– Какого хрена! – сердито сказало тело и село на полу.
Поморщившись, убитый хорунжий ощупал свою простреленную голову, после чего длинно и витиевато выругался. «Живой!» – поняли присутствующие.
Дальнейший осмотр показал, что пуля, не пробив лобную кость прапорщика, прошла под кожей вдоль всего черепа до затылка, где и остановилась. Оттуда её и извлёк, пришедший в себя при помощи двойной дозы медицинского спирта, полковой врач.
Голову прапорщику забинтовали и дали ему неделю отпуска. Старлею объявили «строгий выговор» – «за ненадлежащий уход за личным табельным оружием». Каждый из начальников повздоривших «шахматистов» получил соответствующую своему чину «дыню» от начальника гарнизона. Шахматы в дежурках запретили.
История эта стала со временем достаточно известной. Но, как это водится, слухи по мере своего распространения сильно исказили суть происшедшего, и через много лет, на другом конце страны, автору приводили этот случай в качестве аргумента в споре о том, что пуля из пистолета Макарова, якобы, не способна пробить лобную кость человека. Когда же автор, как очевидец событий, уточнил, что то была лобная кость не человека, а прапорщика, все вопросы были тут же оппонентами сняты. И действительно, какой может быть разговор?! Лобная кость прапорщика – это вам не фунт изюму! Тут не о пистолете, тут разве что о гранатомёте можно вести речь...
Вторая история
не менее удивительна и, в отличие от первой, произошла прямо на моих глазах.
Стояла весна 85-го. В полку был день подготовки к полётам. Мы, лётчики третьей эскадрильи, высыпав на перерыве из штаба, толпились за углом здания – на солнечной стороне. Курящие курили, некурящие вдыхали полной грудью тёплый и влажный весенний воздух, напитанный ароматами пробуждающейся природы и никотином курящих. Стоял обычный в этих случаях необязательный общий трёп.
А надо сказать, что за штабом, на обширном, поросшем бурьяном пустыре, располагался автопарк одной из вспомогательных частей – отдельного батальона автоматизированного управления. От автопарка к бетонке, мимо торца здания штаба, проходила, уже разъезженная до болотной консистенции, грунтовая дорога.
И вот по этой дороге, от ворот автопарка, тяжело переваливаясь на колдобинах, нещадно чадя солярным выхлопом и периодически оглушительно взрыкивая, двинулся огромный «КрАЗ»: трёхосный, на широченных – «болотных» – колёсах, со здоровенным горбом сложенного локатора на спине. Разговаривать вскоре стало невозможно. Мы все, отступив поближе к стене, с любопытством наблюдали за поединком этого ревущего автомобильного монстра с орловским бездорожьем.
В этот момент из-за угла штаба вынырнул торопящийся куда-то по своим делам прапорщик. Он было уже примерился пересечь дорожную хлябь, но, завидев приближающийся «КрАЗ», передумал и остановился у края дороги. Тягач надвигался, разбрызгивая колёсами грязь. Перед выездом на бетонку был небольшой подъём, и водитель «КрАЗа», разгоняясь, поддал газу. Грязь полетела сильнее, и прапорщик, видимо желая подальше отступить от края дороги, попятился и... потерял равновесие. Ноги его скользнули по грязи, он нелепо взмахнул руками и, шлёпнувшись на пятую точку, соскользнул, как на салазках, в глубокую колею. Стёкла тягача были забрызганы грязью, и водитель не заметил произошедшего. «КрАЗ» бешено взревел, преодолевая скользкий подъём, и... переехал упавшего всеми своими тремя мостами. После чего, тяжело раскачивая горбом локатора, выскочил на дорогу и поехал прочь, довольно порыкивая и разбрасывая по бетону огромные неопрятные куски грязи.
Всё это произошло буквально за секунду. Мы, открыв рты, смотрели на лежащего в колее, задавленного хорунжего. Наконец, опомнившись, кинулись к пострадавшему.
Прапорщик был ещё жив. Смертельная белизна затопила его лицо. Глаза его были полузакрыты, губы посинели и слегка дрожали. От колен до самой груди его новенький тёмно-синий комбинезон был изодран колёсами и испохаблен грязными следами протектора. Сквозь рваные дыры виднелось тело. Крови, правда, пока нигде не было. Что, в общем-то, ни о чём не говорило. Мы хорошо представляли себе – в каком состоянии были внутренние органы пострадавшего.
Не обращая внимания на дорожное месиво, мы обступили несчастного.
– Позвоночник, проверьте позвоночник, – сказал кто-то.
Я опустился на корточки, подсунул под потерпевшего руку и, шаря в грязи чуть ли не по самое плечо, как мог, ощупал позвоночник.
– Вроде цел...
– Давайте, вынимайте.
Прапорщика осторожно взяли за руки и с чмокающим звуком выдрали из трясины. Он стоял по колено в грязевой жиже – на дрожащих ногах, покачиваясь, закусив бескровную губу – и тяжело, с присвистом, дышал.
«Ю о′кей?..» – спрашивают обычно в подобной ситуации в американских фильмах. Но мы в те времена ещё не знали о массовой продукции Голливуда.
Прапорщик вдруг отстранил держащих его под руки лётчиков и резко нагнулся. Мне показалось, что его сейчас стошнит.
– С-сука! – с выражением сказал хорунжий, оглядев себя. – Новый комбез!.. – потом он распрямился и увидел наши изумлённые лица. – Ну, чё уставились?! – хрипло спросил он. – Всё! Концерт окончен!.. – и, не разбирая дороги, пошёл прочь, хлюпая по лужам и слегка припадая на левую ногу.
– Офигеть! – стоя по колено в грязи, выразил общее мнение Юрка Воронин.
Мы дружно согласились – действительно, офигеть! Лучше, пожалуй, и не скажешь...
А дня через два я встретил «задавленного» на вещевом складе – он ругался с кладовщиком по поводу получения нового комбинезона.
Заканчивая краткое описание замечательных обитателей Орловки, мне бы хотелось упомянуть и о непосредственных местах их обитания, в смысле – о конкретных домах и квартирах, в которых эти обитатели жили.
Поэтому в следующей главе речь пойдёт...