Мера добра
Роза погремела в тамбуре ключами и крикнула ему от дверей:
– Ты будешь заходить?
– Позже... Я ещё посижу.
– Кофе тебе сварить?
– Не надо... Не сейчас... Спасибо, Роза!
– Ну, как хочешь, – Роза скрылась внутри.
Демьян прикрыл глаза...
...Поссорились они с Катей в марте. «Шестого», – уточнил про себя Демьян. Город готовился к празднику. На каждом углу топтались продавцы цветов, заботливо укрывая свой нежный товар – в застеклённых ящиках со свечкой внутри – от коварных первомартовских морозов. Демьян купил у печального, замёрзшего до заиндевелости, абхаза веточку мимозы и торжественно вручил её Кате – на фоне Катиного синего пальто мимозы смотрелись очень стильно.
Они шли по вечернему предпраздничному городу, и Катя, выслушав какую-то очередную сумасшедшую Демьянову историю, почему-то начала рассказывать о своём неудачном замужестве. Была Катя замужем два года, замужество её – с обоюдного их с мужем согласия – завершилось не так давно – прошлой весной, но историю свою она пыталась представить как дела давно забытых дней: «...времён Очакова и покоренья Крыма». Она пыталась даже шутить в тему, но шутки её были совсем невесёлыми, и по интонациям, по длинным паузам, по протяжному, так не свойственному ей «во-о-от...» было видно, что «раны ещё свежи и кровь сочится». Демьян Катину скованность чувствовал, было ему от её рассказа как-то горько и неуютно, и наверное, из-за этого он старался всем видом показать, что слушает он Катю очень внимательно, сопереживает ей и болеет за неё. Вероятно, как раз из-за этой излишней показной «сопереживательности» он и сморозил глупость...
«...Так во-о-от... – Катя старательно подводила рассказ к кульминации. – Потом мы поехали в Москву... Ну, там тоже пришлось платить. Костя сказал, что в жизни никогда столько взяток не давал. Но устроили меня хорошо – в отдельной палате и даже с телевизором... Во-о-от... Ну, а через две недели объявили, что детей у меня не будет... Никогда...» «Я знаю», – по инерции сказал Демьян и прикусил язык. Катя, запнувшись на полуслове, остановилась и, вынув свою руку из-под его локтя, всем корпусом повернулась к нему: «Ах, вон оно что!.. И давно?» Демьян был готов провалиться сквозь землю: «Катя... послушай...», «Давно?!» – в Катином голосе прорезался металл. «Почти с самого начала», – потух Демьян. «Почти с самого начала», – как эхо повторила за ним Катя и, отвернувшись, медленно двинулась дальше. Демьян догнал её и пошёл рядом, проклиная про себя свой болтливый язык и грозя ему всеми смертными карами. Они ещё немного прошлись (под руку Катя его больше так и не взяла, веточку мимозы несла теперь не у груди, а – как забытый предмет – в опущенной левой руке), а потом Катя, что-то вспомнив, заторопилась, и он быстро довёл её до ближайшей станции метро. «Ты знаешь... – стараясь не встречаться с ним глазами, сказала ему Катя перед расставанием (они стояли возле спуска в подземный переход, у самых ступенек, и спешащие пешеходы, огибая гранитный парапет, то и дело задевали то её, то его). – Ты знаешь, я тебя иногда боюсь». Он не ответил. «Боюсь!» – повторила она, и он опять не ответил. Она ещё помолчала, потом что-то хотела сказать, передумала, искоса взглянула на него и, круто развернувшись, быстро сбежала по лестнице, сразу исчезнув за поворотом и так и не помахав по-обыкновению снизу рукой... Конечно, в полном смысле, этот разговор ссорой назвать было нельзя, но осадок он оставил именно такой. Во всяком случае, – у Демьяна. Потом они вновь встретились в институте. Катя вела себя с ним обыкновенно, о прошедшем разговоре не упоминала ни словом, ни взглядом, но Демьян ещё долго чувствовал в себе какую-то слоновью неловкость, а последние Катины слова, застряв в голове, всплывали потом кстати и некстати...