Хранить вечно
3
Дорога шла по краю озера, то чуть отдаляясь от него, огибая какую-нибудь каменистую осыпь или, наоборот, небольшую, сплошь заросшую колючими непролазными зарослями дикого зизи́фа балку, то вновь выбираясь к самой воде, к невысокому обрыву, с которого открывался впечатляющий вид на серо-зелёную, слегка взъерошенную лёгкой игривой зыбью, широкую водную гладь. День был тёплый, но мутный – в небе висела густая дымка, солнце просвечивало сквозь неё белым размытым пятном; невысокие холмы противоположного, восточного, берега тонули в белёсом мареве, временами вовсе пропадая из вида, и тогда становилось понятным, почему местные жители, живущие на берегах Кинеретского озера, зачастую называют его морем. То тут, то там на водной глади виднелись рыбацкие лодки. Большей частью это были маленькие, обмазанные глиной лодки-плетёнки – неуклюжие, ненадёжные, неустойчивые, боящиеся малейшей волны. Такая была когда-то и у отца Шимона. Но видны были также и дощатые лодки-двухвёселки, и большие парусные сфины, на которые Шимон – понятное дело! – заглядывался с особенным интересом. Особенно много таких наблюдалось южнее, напротив Кине́рета – древнего, но всё ещё бойкого города, который путники миновали уже больше часа назад, и который, собственно, и дал когда-то название великому озеру-морю.
Шимон шёл впереди. Будь он сейчас один – без женщин, без ослов, нагруженных поклажей – он бы, наверное, бросился бежать и бежал бы, не останавливаясь, до са́мой Бейт-Цайды, до са́мого родного дома, которого не видел уже целую вечность – почитай, долгих пятнадцать лет. Он задыхался. Ему не хватало воздуха. Он всё никак не мог надышаться этим простором, этим ветром, летящим с широкой водной глади и, казалось, пахнущим запахами детства: рыбой, илом и ещё – мокрой ивовой корой.
Он уже узнавал места. Вон на той каменистой отмели они с Андреасом однажды, убежав на целый день из дома, жгли костёр и коптили наловленную у самого берега мелкую рыбёшку. А вон в ту лощину они иногда ходили с матерью и сёстрами резать лозу на корзины. А вот и «Мост Мошэ́» – ствол огромного дуба, упавшего когда-то давным-давно с обрыва в озеро и бывшего пятнадцать лет назад излюбленным местом купания всей окрестной детворы. Он и сейчас оставался могучим и всё ещё непобеждённым озёрной водой, лишь только совсем почернел и весь пошёл глубокими продольными трещинами.
– Шими!.. Эй, Шимон!
Шимон остановился. Оказывается, Хавива и Рут отстали от него уже на добрый хе́вель.
– Куда ты так летишь? – подходя, упрекнула его жена. – Как на пожар. Мы с мамой уже совсем запыхались.
– Прости, – улыбнулся Шимон. – Ноги сами несут... – он посмотрел на тёщу, – Устала, до́да Рут?
– Слава Богу, Шимон. Слава Богу... – закивала Рут, вытирая краешком платка вспотевшее морщинистое лицо. – Я ещё крепкая. Ты на меня не смотри.
– Далеко ещё? – спросила Хавива.
– Нет, уже совсем рядом... Да вот, идите сюда!..
Он отошел на край обрыва, и за ближним мыском сейчас же открылась маленькая деревушка – буквально два десятка домов, – уютно расположившаяся на берегу небольшой полукруглой заводи. Бейт-Цайда.
– Ну вот, смотри́те! – Шимон и сам жадно впился глазами в открывшуюся, как будто вынырнувшую из прошлого, до боли знакомую картину.
– Это твоя деревня? – спросила Хавива.
– Да... – у Шимона перехватило горло, и он откашлялся. – Да... Во-он, видите? – он показал рукой. – Вон тот дом, на том конце деревни... Где дерево такое – раскорякой. Видите? Это – наш дом... А дерево – дуб. Старинный. Таких только два на берегу осталось. Наш и вон тот – видите? – правее. Это уже на окраине Кфар-Нахума. Вон те дома – это уже Кфар-Нахум. До него тут меньше полмиля... Мы в детстве иногда наперегонки бегали – от дуба до дуба. Я, Андреас, мальчишки соседские. Человек семь-восемь соберёмся и – айда!..
– Ну и кто первым прибегал? – подначила мужа Хавива.
– Ты ещё сомневаешься? – Шимон горделиво выпятил грудь. – Твой супруг, конечно! Я в детстве быстрее всех пацанов в окру́ге бегал. И камень дальше всех бросал. Не веришь?
– Ещё как верю, – улыбнулась Хавива. – Я тебя когда в Туггурте в первый раз увидела, сразу, помнится, подумала: «Вот! Этот точно в детстве камень дальше всех бросал!»
– Не веришь – у Андреаса спроси! Вот придём – сразу и спросим!
– Да верю я, верю, – рассмеялась Хавива. – Пойдём уже, Давид ты мой, камнеметатель...
Они обогнули последнюю балку, из зелёной запутанной толчеи которой радостно выбегали к озеру, на глинистую отмель, кусты растрёпанных ив и пушистых низкорослых акаций, прошли по бревенчатому мостику над узким овражком, на дне которого весело чирикал журчливый прозрачный ручей, и вновь оказались на берегу, на этот раз уже возле са́мой деревни. Дорога шла дальше – к совсем близкому отсюда Кфар-Нахуму, а с недлинного откоса вниз к деревне уходила хорошо утоптанная широкая тропа.
Перед деревней тропа разветвлялась на несколько маленьких тропок, которые ныряли в узкие проходы между каменными или глиняными заборами, огораживающими дворы. Дома в деревне стояли в совершеннейшем беспорядке, заборы наезжали друг на друга, раздавались в стороны, снова смыкались, тропки, вьющиеся между ними, превращались в самый настоящий запутанный клубок, в котором, казалось, можно было плутать и плутать до бесконечности. Но Шимон уверенно двигался сквозь этот лабиринт, безошибочно сворачивая за углы и переходя с тропки на тропку. Наконец впереди блеснула вода.
Дом родителей Шимона стоял последним в деревне, шагах в ста от береговой черты. Вблизи он оказался ветхой развалюхой, источенной дождями и ветром, с оплывшим глиняным забором, через который во многих местах можно было не то что заглянуть, а уже даже просто перешагнуть во двор. Тем не менее сквозь забор вовнутрь вела калитка, вмурованная в невысокую, сложенную из саманных кирпичей, арку: серая, щелястая, скрипучая, готовая, казалось, развалиться от одного единственного неосторожного прикосновения.