Хранить вечно

Время тянулось медленно. Тень от Портика Шломо, накрывавшая с утра всю Мирскую площадь, постепенно съёживалась, умалялась, втягивалась под подпирающую Портик колоннаду, но при этом темнела, загустевала, становилась чуть ли не осязаемой и по плотности своей уже всерьёз соперничала с толстым столбом чёрного жирного дыма, что поднимался от Жертвенника Всесожжения – над стенами цитадели, прямо перед ослепительно сверкающим, отделанным золотыми пластинами, величественным зданием Храма.

Жертвенник работал бесперебойно. Примерно каждые четверть часа два коэна-трубача, стоящие на башнях, возвышающихся над Священническим Двором, дудели в свои серебряные трубы, возвещая о том, что очередная партия паломников вонзила ножи в горла затрепетавшим в своём последнем жизненном порыве козлам и ягнятам и что серебряные ковши с горячей жертвенной кровью вновь побежали по рукам выстроившихся цепочкой, одетых в красные одежды, босоногих коэнов-жрецов: от Бейт-Митбахим – к пологому каменному подъёму, что вёл на высокий, в четыре человеческих роста, помост Жертвенника. Кровь проливалась на Жертвенник. Её было много. Очень много. Она стекала в специальное отверстие, по сложной системе желобов бежала вниз, с горы, и Кидронский ручей в эти дни на много милей вниз по течению становился красным. А на помост Жертвенника уже вновь поднимались жрецы. В огонь летели потроха и жир животных. Дым начинал валить гуще и – тяжёлый и неповоротливый – лениво поднимался в незамутнённое голубое небо, клонился от налетающего на него возмущённого ветерка, наваливался всей своей чадной тяжестью на юго-восточную башню Антониевой крепости, угрюмой громадой нависавшую над храмовой стеной. На соседней, юго-западной, башне тонкой цепочкой блестели шлемы – романские дозорные внимательно наблюдали за всем тем, что происходит на Храмовой горе.

Кефа сидел на ступеньке под угловой колонной и, опёршись на неё спиной, полудремал, невнимательно слушая голос Храмовой горы: крики людей, вопли козлов и ягнят, топот и шарканье сотен и сотен ног, торжественные переливы громогласных жреческих труб. Рядом тихо шуршали и царапали коготками прутья клеток голуби. Клонило в сон. Отчётливо тянуло голубиным помётом.

Рядом с Кефой, касаясь его плечом, сидел Андреас. Судя по ровному дыханию, он, похоже, спал. Под соседней колонной, сердито глядя из-под кустистых бровей на людской водоворот, восседал вечно недовольный жизнью толстяк Леви. Чуть поодаль, прямо на каменных плитах площади, поджав под себя ноги, устроились Йехуда и Йохи. Казначей, облокотясь на свой ящик, что-то тихонько говорил учтиво склонившемуся к нему юноше.

Рабби единственный из всех был на ногах. Он, заложив руки за спину и низко наклонив голову, задумчиво прохаживался вдоль длинных рядов голубиных клеток.

Грянули возбуждённые голоса. Кефа вздрогнул и открыл глаза – из четырёх ворот, разом открывшихся в южной стене Священнического Двора, на площадь, скатываясь по узким крутым ступеням, вы́сыпала очередная партия принёсших священную жертву паломников: радостных, хохочущих, с ног до головы перемазанных кровью, волокущих на плече освежёванную тушу, а под мышкой – свёрнутую шкуру своего козла или ягнёнка. Через настежь распахнутые ворота было видно, как босоногие коэны-жрецы торопливо льют на лестницы воду, смывая с белых мраморных ступеней ярко-красные кровавые следы. Вид свежеободранных, ещё сочащихся кровью туш неожиданно вызвал у Кефы острое чувство голода. Его нос вроде бы даже уловил невесть как залетевший сюда запах жареной на углях баранины. В животе у Кефы заурчало.

– Пожрать бы!.. – мрачным утробным голосом произнёс толстяк Леви, как будто прочитав Кефины мысли. Он с завистью, не отрываясь, смотрел на спешащих к выходу счастливых обладателей очищенных священным ритуалом мясных туш. Его всклокоченная, похожая на чёрный куст перекати-поля, борода ходила из стороны в сторону, как будто её обладатель уже что-то жевал, а ноздри тонкого кривого носа хищно раздувались – похоже, обжора Леви тоже «унюхал» в здешнем воздухе что-то аппетитное.

– Да, неплохо бы, – отозвался Кефа.

Он недолюбливал этого бывшего сборщика податей. И не столько за прежнее его ремесло – мало ли кто кем был в прошлой жизни! – сколько за его постоянное брюзжание, за извечное недовольство всем и вся. Но сейчас он был вполне солидарен с бывшим тверийским мытарем.

– Может, возьмём чего у лоточников? – подал голос тут же проснувшийся Андреас; Йехуда и Йохи с готовностью подняли головы. – Хотя бы пару лепёшек на всех, – продолжал Андреас. – И простокваши. Не так уж дорого выйдет. А, рабби?

– Что?.. – Йешу остановился в трёх шагах от них, его отрешённый взгляд, побродив по лицам, наконец остановился на Андреасе. – Да. Пожалуй. Йохи, мальчик, будь добр, сбегай. Йехуда, дай ему несколько монет.

Юноша с готовностью вскочил. Поднялся и казначей.

– Я с ним схожу.

Йешу кивнул.

Кряхтя, оторвал свой обширный зад от каменной ступеньки и бывший сборщик податей.

– И я пойду. Надоело сидеть... Каждому по лепёшке возьмём, чего тут куски ломать. Да и пожрать по-нормальному ещё неизвестно когда придётся. Да, рабби?

Йешу невнимательно махнул рукой, он уже опять думал о своём.

– Пошли-пошли! – суетливо поторопил Леви своих компаньонов.

Йехуда поднял с земли свой ящик, повесил его через плечо, и троица резво зашагала по галерее по направлению к Главной лестнице, туда, где призывно звучали голоса торговцев.

Кефа тоже встал и подошёл к Йешу:

– Ну что?

Тот пожал плечами.

– Ждём... Что нам ещё остаётся?..

– Йешу!.. – раздалось неподалёку. – Йешу!.. – по галерее Портика Шломо к ним спешил Накдимон. – Вот вы где! А я вас обыскался! Пол Храмовой горы уже обошёл! А вы здесь, – он приблизился; пот мелким бисером искрился на его висках.

– Ну, узнал что-нибудь? – встретил его нетерпеливым вопросом Йешу.

Накдимон, отдуваясь, помотал головой.

– Нет. Но я познакомился с одним человеком... – он принялся вытирать лицо рукавом рубахи. – Это – некто Шаха́р... Я на него через Эльда́да вышел. Эльдад говорит – он правая рука Бар-Аббы...

– Где он? – быстро спросил Йешу. – Здесь?

– Шахар? Да. Там, – мотнул головой Накдимон. – Ждёт. Позвать?

– Конечно!

– Хорошо.

Накдимон, продолжая вытирать лицо, снова нырнул под своды галереи.

Йешу повернулся к Кефе и подошедшему к ним Андреасу.

– Говорить буду я, – торопливо произнёс он. – Вы будьте неподалёку, – его взгляд зацепился за Кефин меч. – А ты лучше вообще отойди подальше! Чтоб тебя даже видно не было! Не думаю, что этот Шахар станет откровенничать в присутствии романского гражданина.

– Я отойду, – пообещал Кефа, – но недалеко. Чтоб в случае чего... Не волнуйся, он меня не увидит. А ты смотри, поаккуратней, не лезь на рожон.

– Ладно, – сказал Йешу. – Не учи учёного...

– Я не учу учёного, – по возможности убедительно сказал Кефа. – Я просто тебя предостерегаю: будь осторожней. Запомни: у тебя острое слово, а у него – острый нож.

– Хорошо-хорошо, – нетерпеливо отмахнулся Йешу. – Я понял. «Кинжальщики», разбойники и всё такое прочее... Но я не думаю, что он осмелится пустить в дело нож здесь, на Храмовой горе, в священном месте.

– Осмелится, – без тени сомнения в голосе произнёс Кефа. – Плевать они хотели на твоё священное место. Даже не сомневайся.

– Прекрати! – дёрнулся Йешу. – Вечно ты палку перегибаешь. Вечно тебе ужасы везде мерещатся.

– Работа у меня такая, – спокойно парировал Кефа. – В моей работе, понимаешь, палку лучше перегнуть, чем наоборот.

– Вот-вот, – кивнул Йешу. – Я и говорю. Кого змея укусила, тот и от верёвки шарахается... – он оглянулся. – Всё-всё, давайте, разошлись, – вон, они уже идут!

По площади, вдоль белых колонн Портика Шломо, к ним спешил Накдимон в сопровождении невысокого, очень загорелого мужчины в красно-коричневой симле, перетянутой широким кожаным поясом.

– Стань здесь, – тихо сказал Кефа Андреасу, указывая ему на место за спиной торговца голубями. – Сделай вид, что выбираешь птиц. Но смотри за этим Шахаром в оба. Если увидишь, что он достаёт нож или хотя бы, вообще, лезет за пазуху – кричи и швыряй в него всем, что попадётся под руку.

– Чем швырять? – не понял Андреас.

– Да чем угодно. Вот, хотя бы птичками этими, – кивнул Кефа. – Прям клеткой и запусти. Понял?

– А ты?

– А я... – Кефа подмигнул ему. – Не волнуйся, я буду неподалёку.

Он нырнул за птичьи клетки и, быстро пройдя по средней зале Царской Базилики, перешёл в Портик Шломо, где сразу присел за спинами группы книжников-прушимов, очень удачно расположившихся совсем недалеко от Йешу, стоящего под колонной на стыке двух галерей.

Подошли Накдимон и Шахар.

– Мир вам.

– Мир вам...

Прушимы по очереди читали отрывки из Писания. Когда Йешу и Шахар начали разговор, очередь как раз дошла до худого долговязого книжника с громким визгливым голосом, и Кефа совершенно перестал слышать хоть что-нибудь из того, о чём говорил рабби со своим гостем. Кефа подался вперёд, пытаясь по выражению лиц определить если уж не суть разговора, то хотя бы эмоции говорящих. Загорелое лицо Шахара оставалось совершенно бесстрастным. А вот о лице Йешу этого сказать было нельзя, отчётливо было видно, что рабби волнуется: глаза его блестели, на щеках пятнами проступил румянец, движения рук были часты и порывисты.

Шахар спокойно слушал, время от времени что-то коротко отвечая.

Йешу показал гостю на Храм, что-то проговорил, рубя ладонью воздух перед собой, и в завершение потыкал в сторону собеседника пальцем.

Шахар покачал головой. «Нет», – прочитал по его губам Кефа.

Йешу схватил гостя за руку и заговорил ещё горячей и торопливей.

Шахар мягко, но непреклонно высвободил свой рукав из пальцев Йешу. «Нет», – снова сказали его губы.

– Но почему?!.. – отчётливо донесся до Кефы вскрик-вопрос рабби.

Шахар качнулся к Йешу (Кефа напрягся) и начал что-то говорить почти прямо ему в ухо. Несколько мгновений Йешу внимательно слушал своего собеседника, а потом резко отпрянул от него. Лицо его исказилось.

– Ах, ты... ехидна! – громко произнёс он.

Губы Шахара изогнулись в презрительной ухмылке.

<=                                                                                                                                           =>