Хранить вечно

И тут в дежурке что-то неуловимо переменилось. Те, кто лежал, сели. Те, кто сидел, встали. Дежурный кентурион поднял голову, подобрался и принялся поправлять и без того безупречно уложенный шейный платок. Разговоры смолкли.

В наступившей тишине послышались приближающиеся быстрые шаги, дверь распахнулась, и в комнату, в сопровождении своего неизменного опциона – здоровяка Кальва и надменного, как верблюд, долговязого Бэни, стремительно вошёл советник Паквий.

Кентурион, вскочив, гаркнул команду. Легионеры вытянулись, задрав подбородки и приложив правый кулак к груди.

Советник, не останавливаясь, быстро проследовал через залу, лишь на мгновенье задержав взгляд на Кефе и, не выказав ни малейшего удивления, так, как будто он сам назначил отставному приму явиться, к примеру, поутру с докладом, тут же кивнув ему – мол, давай за мной. Возле стола Паквий жестом руки остановил доклад дежурного кентуриона, принял от него с десяток кер и папирусов, не глядя сунул их опциону, отдал несколько коротких распоряжений и, более не задерживаясь, вышел в услужливо открытую перед ним дверь. Кефа поспешил следом.

– Что у тебя, прим? – чуть повернув голову, спросил на ходу Паквий.

Кефа, с трудом протиснувшись мимо необъятного Кальва, нагнал советника и пошёл рядом.

– Там, на площади, рабби... – начал он.

– Я знаю, – оборвал его Паквий. – Что ещё?

Кефа смешался.

– Ничего... Я думал... Его завтра казнят!

– Не казнят, – отмахнулся Паквий. – Префект не утвердит приговор. Впрочем, это ничего не изменит. Они просто посадят его в тюрьму и заморят голодом. За месяц. А то и меньше. Как мне докладывали, он и сейчас уже очень плох.

– Да! – подтвердил Кефа, семеня рядом и заглядывая сбоку в лицо советника. – Он совсем плох! Его надо срочно вытаскивать оттуда!..

– Зачем?

Кефа споткнулся на ровном месте.

– К-как «зачем»?!

– Зачем? – повторил Паквий и, резко остановившись, повернулся к Кефе и ткнул ему пальцем в грудь. – Ты можешь мне ответить: зачем?!

– Что «зачем»? – тупо переспросил Кефа. – Зачем спасать рабби?!

– И это тоже, – кивнул советник. – Но тут главное другое. Скажи мне, прим, зачем твой, так горячо тобой любимый, рабби ушёл из дворца Антипы? Зачем?! Что его понесло в Кесарию?! Ты можешь мне это объяснить?!.. И почему твой рабби, раз уж он оказался в Кесарии, почему он не пришёл ко мне?! Почему – и главное, от кого?! – он пытался скрыться?! Ты можешь ответить мне на эти вопросы, прим?!

Кефа сглотнул.

– Он... Он хотел уплыть. Насовсем уплыть. На корабле... В Индию.

– Куда?!!

– В Индию.

Паквий пару раз мигнул, как будто усваивая услышанное, а потом снял палец с Кефиной груди, резко повернулся и двинулся дальше, буркнув себе под нос:

– Безумец!

Кефа вновь засеменил рядом.

– Он не мог дальше оставаться под арестом, трибун. Конечно, во дворце, на всём готовом, но это ведь всё равно, как под арестом. Он хотел уплыть. Куда-нибудь подальше. В Индию, например. Забрать из Хиеросолима мать и уплыть. Я понимаю, трибун, всё это глупо. Но он уже просто не мог!.. Не мог маяться бездельем! Он ведь лекарь. Хороший лекарь! Он лучший лекарь из тех, кого я знаю! И он хотел заниматься ле́карством. Здесь бы ему этого не дали. Поэтому он хотел уплыть. А для начала он хотел спрятаться в Кесарии, где-нибудь поближе к порту, дождаться подходящего судна и потом уплыть...

– Спрятаться?! – изумился Паквий. – В Кесарии?! Где каждый второй – доносчик! Если не мой, то – Нахшона! Или Ханана. Я ведь говорю: безумец!

– Ну, пусть безумец! Пусть! Но сейчас, трибун, его надо спасти!..

Советник снова остановился.

– Я ещё раз могу повторить тебе всё тот же вопрос, прим: зачем?

– Но... разве... Разве рабби больше не нужен? Совсем не нужен?

– Кому? – усмехнулся Паквий. – Префекту? Мне? Великой Романской Империи?.. Или всё-таки, будем честными, тебе, прим? Тебе лично. Ну, и, может быть, ещё твоим друзьям. Как вы там называете друг друга? Апостолосами? Так, кажется?..

Кефа, закусив губу, молчал.

– Молчишь?.. – советник повернулся и снова двинулся вперёд, на этот раз неторопливым, прогулочным шагом. – А я тебе скажу, прим. Я тебе слегка обрисую ситуацию... Многое за последнее время изменилось, прим. Многое. И в Роме, и... здесь... Префект больше не интересуется рабби-галилеянином. Ни живым, ни, тем более, мёртвым. У префекта сейчас другие заботы. И другие планы. Впрочем, это не твоего ума дело... Зато рабби-галилеянином очень интересуется Ханан. И, с недавних пор, ещё и Нахшон. Причём рабби-галилеянин нужен им как раз мёртвым, но никак не живым. И они – благодаря твоей глупости и, главным образом, глупости твоего ненаглядного рабби, – в этом сильно преуспели. Они своё дело сделали. Сделали основательно. И им теперь осталось только чуть-чуть подождать...

– А ты, трибун? – тихо спросил Кефа. – Ты теперь тоже не интересуешься рабби-галилеянином?

– Я? – переспросил Паквий. – Отчего же. Я-то как раз во всей этой затее ещё не разочаровался. Пока не разочаровался. Затея интересная. Пусть теперь и не ближней перспективы, но интересная. Я люблю такие затеи... Вот только твой друг Йешу испортил её на корню...

Они вошли в небольшую залу, где советника приветствовали два легионера, стоящие по сторонам от украшенной затейливой резьбой, закрытой двери. Из-за длинного, расположенного вдоль боковой стены, стола поднялись и трое писцов в одинаковых тёмно-коричневых тогах. Кефа узнал эту комнату. Это была секретарская. Именно сюда доставили Кефу в прошлый раз, прежде чем завести в кабинет советника. Вон и та самая, маленькая железная дверь в углу, ведущая на винтовую лестницу к подземным переходам.

Они остановились. Следовавший за ними Бэни сразу же прошмыгнул вперёд и нырнул в кабинетную дверь. Опцион, передав принесённые керы и папирусы секретарям, придирчиво осмотрел помещение и, подойдя к одному из легионеров, подёргал на нём, видимо, не туго затянутый ремень. Легионер, побагровев, принялся спешно поправлять амуницию.

– Твой друг – дурак, прим! – продолжал тем временем Паквий, вновь останавливаясь и поворачиваясь к Кефе. – Да-да! Неблагодарный самонадеянный дурак!.. Извини, прим, но я всегда был невысокого мнения о евреях. Честное слово! Я всегда считал, что лучше уж иметь дело с недалёким посредственным романцем или уж, на худой конец, с каким-нибудь греком, чем с самым умным из твоих земляков. И знаешь, почему?.. Да потому, что каждый еврей всегда считает, что он хитрее других. И именно из-за этого чаще всего сам остаётся в дураках... Надо же! – всплеснул руками советник. – Загубить такую комбинацию! И из-за чего?! Из-за того, что кому-то, видите ли, наскучило жить во дворце! Во дворце! На всём готовом!.. В Индию ему, видите ли, захотелось! На вольные хлеба! Глупость! Глупость! Несусветная глупость!..

– Ну, пусть глупость! Пусть! – почти закричал Кефа. – Но не умирать же ему теперь из-за этого! Он ведь один раз уже умер! Неужели этого мало?! Неужели больше ничего нельзя сделать?!

Советник, склонив голову набок, внимательно посмотрел на Кефу.

– Я не вижу никаких вариантов, прим, – наконец очень спокойно сказал он. – Никаких... Не отбивать же его, в конце концов, у Нахшона силой.

– А почему нет?! – горячо воскликнул Кефа.

– А потому, что! – очень твёрдо и очень жёстко сказал Паквий и ещё раз раздельно повторил: – Потому! Что!.. Префект не пойдёт сейчас на обострение с Хананом. А я без санкции префекта – тем более. Тебе ясно?!

– А что если... – Кефа покусал губу. – А что если перевести рабби в романскую тюрьму? Сюда, в преториум.

– На каком основании? – пожал плечами советник. – Это теперь не наша компетенция. Он нарушил иудейские законы и должен сидеть в иудейской тюрьме. А там, как я тебе уже сказал, долго сидеть ему не позволят.

– А что если... – продолжал мучительно искать варианты Кефа. – А что если он нарушил, в том числе, и романские законы? К примеру... К примеру, оскорбил романского гражданина?

Советник наморщил лоб.

– Это кого же?

– Ну, к примеру, меня.

– Тебя?

– Да, меня!

– Бред! – фыркнул Паквий. – Это когда ж он успел? И как? Сидя на привязи.

– Да неважно! – Кефа, почувствовав опору под ногами, воодушевился. – Он оскорбил меня. Да! Этот негодяй меня оскорбил! Меня! Гражданина Великой Ромы! Он в меня плюнул! Он, понимаешь, кинул в меня камнем! Нет! Он помочился на мои сандалии! Точно! Я отвернулся, а он помочился на мои сандалии! А значит, в моём лице он, практически, помочился на всю Великую Империю!.. Трибун! – Кефа поднял руку. – Я заявляю! Человек, который стоит сейчас у столба на площади возле здания суда, оскорбил меня, романского гражданина. И значит, оскорбил Империю! И потому он подлежит имперскому суду!.. Так?!.. Так ведь?!

Советник хмыкнул и погладил гладко выбритый подбородок.

– А что... Это – мысль... Неплохо... Неплохо... – взгляд его повеселел. – Я говорил, прим, что у тебя светлая голова? Ты ещё не надумал идти ко мне в кентурионы?

– После! – отмахнулся Кефа. – Давай поговорим об этом после, трибун! А сейчас надо вытащить Йешу! И побыстрее! Твои люди всё правильно доложили тебе – он плох. Я видел его. Он очень плох, и я реально опасаюсь за его жизнь!

Некоторое время советник размышлял, задумчиво поглаживая подбородок и глядя сквозь прищуренные веки мимо Кефы.

– Ну, что ж, прим, – сказал он наконец, – пусть будет по-твоему. Спасём ещё раз твоего ненаглядного друга. Сделаем ещё одну гадость Ханану! – он потёр ладони. – Клянусь Всеблагим Юпитером, только ради этого стоит продолжать игру!.. Кальв! Ты всё слышал? Сделай приму соответствующую бумагу... И распорядись, чтобы приготовили нормальную комнату при тюрьме. Не в камере же, в самом деле, будущего первосвященника держать... Хотя погоди... Давай его, для начала, в лазарет. Наверняка ведь, укатали его там, в Санхедрине этом. Знаю я их повадки. Так что – в лазарет. Пусть его малость подлечат. Потом уже будем думать... – он опять повернулся к Кефе. – Действуй, прим! Людей я тебе дам. Кальв! Снаряди к Нахшону группу попредставительней. Чтоб вопросов не возникало. Ликтора отправь. Марка По́стума. Скажи, префект распорядился... Всё, прим, больше не задерживаю тебя. Бери бумагу и действуй!

Сказав это, Паквий повернулся и двинулся к открытой двери в свой кабинет, где услужливый Бэни, почтительно склонившись, уже держал на вытянутых руках знаменитую, известную в Десятом «Охраняющем пролив» легионе каждому юнцу, подбитую дорогим золотистым шёлком, лисью безрукавку советника.

 

В этот раз Кефа пришёл на маленькую площадь возле дома собраний не один, а в сопровождении целой делегации: толстого и напыщенного, как сенаторская жена, ликтора; декана с шестью здоровенными легионерами и четырёх рабов, волокущих пустые носилки.

К его удивлению, ни глашатая, ни рабби на площади не оказалось. У Кефы защемило сердце, когда он увидел сиротливо висящую на столбе верёвку и небольшое углубление в земле, вытертое коленями заключённого.

– Ну? – спросил декан – приземистый густобровый корсиканец Ма́рий Кест. – И где?

– Был тут, – указал рукой на столб Кефа.

– Стучи! – кивнул Марий одному из своих легионеров.

Тот поднял копьё и тыльной стороной принялся долбить в запертую дверь дома Нахшона. В маленьком зарешёченном оконце промелькнуло перепуганное лицо привратника, затем тяжёлая двустворчатая дверь распахнулась, и процессия гуськом втянулась в дом. Навстречу уже спешил встревоженный хозяин.

Ликтор величественно выступил вперёд.

– Именем императора Тиберия Юлия Кесаря Августа! – хорошо поставленным голосом возвестил он. – На основании закона Великой Романской Империи и по предписанию префекта Иудеи, заключённый, именующий себя Йешу бар-Йосэфом из Нацрата, подлежит немедленной передаче романскому суду по предъявленным ему обвинениям! – после чего выдернул из-за пазухи папирусный свиток и потряс им перед замершим в напряжённой позе Нахшоном.

<=                                                                                                                                           =>