Хранить вечно

Эпилог

Хранить вечно

Италия. Равеннский экзархат. Рома

(DCXIIII А. D., Junius-December)

1

   Феликс Фортунат, кардинал-викарий, открыл дверь без стука, но тут же, как будто наткнувшись на невидимую преграду, замер на пороге.

   – Беда, при́мас! – глухо сказал он. – Беда!.. Хиеросолим пал.

   У Папы Бонифация тут же болезненно сдавило сердце, но он всё-таки заставил себя выбраться из-за стола и, подойдя вплотную к викарию, пристально взглянул в его, несмотря на раннее утро, уже уставшее, осунувшееся лицо.

   – Когда?

   – Ещё в начале мая.

   – Откуда известие? Из Константинополя?

   – Нет. Прямо оттуда. Только что из Остии прибыл человек.

   – Кто таков?

   – Называет себя Агафоном из Аполлонии. Говорит, что его послал абба́ Геласий.

   – О, Господи! – всплеснул руками Бонифаций. – От Геласия! Да где же он?! Что же ты?!.. Давай! Давай его скорее сюда!

   – Да, примас! – поклонился Феликс. – Конечно.

   Викарий вышел, а понтифик, морщась и массируя рукой левую сторону груди, принялся в волнении прохаживаться по кабинету. Ноги сами принесли его к небольшому, висящему в углу распятию, искусно вырезанному из чёрного африканского дерева. «Господи, воля твоя!.. – шептал Бонифаций, осеняя себя крестом и жадно вглядываясь в скорбный лик Спасителя. – Ибо во власти Твоей от века и присно!.. Помилуй нас, грешных, Господи! Сохрани и помилуй нас!..»

   Послышались шаги. В открытую дверь кабинета вошёл викарий, за ним в сопровождении двоих стражников следовал очень худой и очень смуглый человек в монашеской рясе из грубой неокрашенной шерсти. Человек шёл, сильно откинувшись назад, неся перед собой небольшой но, похоже, весьма тяжёлый железный ларец, с крышки которого свисало несколько восковых печатей. Дойдя до середины комнаты, человек остановился, нерешительно озираясь.

   – Сюда, – показал епископ на свой стол.

   Монах подошёл и – как показалось Бонифацию, с облегчением – водрузил ларец на полированную поверхность. Затем он полез себе за пазуху, вытащил и снял через голову серебряную цепочку с висящим на ней массивным ключом и бережно положил её рядом с ларцом. После чего шагнул к понтифику и опустился на колено.

   – Благослови, святой отец!

   Бонифаций торопливо перекрестил его, дал поцеловать перстень и, подняв за узкие костлявые плечи, усадил на стоящий у стены стул. После чего кивком головы отослал стражу и, с трудом дождавшись, когда за солдатами закроется дверь, нетерпеливо повернулся к раннему гостю:

   – Рассказывай!..

   Хиеросолим пал на двадцатый первый день осады. Парфянские тяжёлые баллисты в конце концов сделали своё дело – участок крепостной стены рухнул, и штурмовые отряды полководца Шахрбараза, визжа и завывая, словно дикие звери, хлынули в пролом. Началась резня. Дымы от многочисленных пожарищ заслонили небо, день уподобился ночи, и в этой, пропитанной запахами гари и вездесущей смерти, кромешной тьме метались обезумевшие люди: одни ища спасения и нигде не находя его; другие – обагрённые чужой кровью, – исступлённо выискивая себе новых жертв и находя их в изобилии. Людей убивали на улицах и в собственных домах, бегущих догоняли стрелой, смиренно стоящих закалывали без разбору, пробегая. Искавших укрытия в храмах сжигали вместе с храмами или же, ворвавшись внутрь, резали, словно жертвенных животных. Младенцам мозжили о камни головы на глазах их родителей, родителям вспарывали животы на глазах их детей. Девушек и женщин настигали в дыму, валили наземь, наскоро насиловали и, пресытившись, убивали. Кровь, как вода после дождя, текла по булыжным мостовым. Кидронский ручей вспух и на много миль вниз по течению сделался красным. Тысячи и тысячи трупов лежали по всему городу, в некоторых местах высокими грядами перегораживая улицы так, что через них уже с трудом перебирались утомлённые убийством захватчики.

   На третий день Шахрбараз приказал своим воинам прекратить грабежи и резню и через глашатаев объявил о помиловании. Всем уцелевшим жителям было приказано собраться на старом гипподроме. Пришедших переписали. Выяснилось, что из более чем стотысячного христианского населения Хиеросолима в страшном побоище выжило не более тридцати пяти тысяч. Из уцелевших парфяне отобрали ремесленников, а также красивых юношей и девушек, остальных же под конвоем вывели из города и загнали в старый сухой бассейн, расположенный рядом с Иоппийской дорогой в нескольких стадиях от Западных ворот. Несчастные узники думали, что, избежав смерти в жутком побоище, временное пленение они уж как-нибудь переживут. Они считали, что самое страшное для них уже позади. Они ошибались.

   Тридцать тысяч человек в глубокой каменной чаше размером сто пятьдесят на сто шагов. Беспощадное солнце сверху. Ни капли воды. Ни крошки еды. Дети, умирающие на руках своих матерей. Мужчины, сходящие с ума от жажды и бросающиеся вверх по единственной лестнице – навстречу последнему удару парфянского меча. Старики, не способные стоять на ногах и насмерть затоптанные очерствевшей до бесчувственности толпой.

   И иудеи. Сначала несмело, поодиночке, а потом уже в открытую, целыми семьями, приходящие поглазеть на своих извечных соперников, некогда отобравших у них святой город, а ныне низвергнутых сильным и беспощадным врагом. Пользуясь попустительством парфянских охранников, иудеи открыто издевались над умирающими от жажды христианами, то набирая в рот воды и плюя ею на стоящих внизу людей, то спуская на верёвке вниз кувшин с водой и с хохотом вздёргивая его вверх всякий раз, когда дна его касались отчаянно тянущиеся снизу руки. Были и такие, кто мочился с края бассейна на тесно стоящих внизу людей. «Вот вам вода! – кричали они. – Что же вы отворачиваетесь?! Пейте!..» «Эй, безбожники! – кричали другие. – Отрекитесь от своего Христа! Пока ещё не поздно, обратитесь в истинную веру! И тогда мы выкупим вас у парфян!..» Они трясли своими кошельками, показывая, что у них есть деньги и что они могут купить любого. «Зачем вы мучаете себя?! Зачем вы мучаете своих детей?! – вопрошали они сверху. – Всего одно слово – и вы на свободе! Глупцы! Зачем вы обрекаете себя на смерть?!..» Свобода была близка! Вода и жизнь были всего в нескольких шагах! Достаточно было сказать: «Отрекаюсь!» – и ты был спасён! Но ни один христианин не предал своей веры! Ни единый человек не променял имя Христа на глоток вонючей тепловатой воды. Иудеи злобствовали и швыряли в пленников камни.

   И тогда на краю бассейна появился некто Аса бар-Михаэль по кличке Злой Аса. Когда-то он жил в Хиеросолиме, был богат и знатен, но дерзнул открыто выступить против христианской веры, за что был лишён имущества и изгнан из города. И вот теперь он вернулся. Злой Аса был первым, кто выкупил у парфян пленников. Четверых христиан, на которых указал Аса, вывели из котлована и передали в руки покупателю. Теперь они были его рабами, и он мог распоряжаться ими по своему усмотрению. Но Злому Асе не нужны были рабы. Он покупал христиан не для этого. Отведя пленников на несколько десятков шагов от бассейна, возбуждённый местью иудей одного за другим зарубил их мечом, бросив трупы прямо на обочине дороги. Примеру Асы последовали другие иудеи. К заполненному пленными христианами котловану даже выстроилась очередь. Парфянские стражники с ленивым любопытством взирали на эту новую забаву: иудеи выбирали себе жертву, платили за неё деньги, выводили несчастного пленника из бассейна и тут же безжалостно расправлялись с ним...

   – Я был возле этого бассейна, – глухо сказал Агафон, он сидел, выпрямившись на стуле, глядя остановившимися глазами прямо перед собой, неподвижное лицо его напоминало посмертную маску. – Я был там через день после того, как парфяне сняли охрану и оставшиеся в живых смогли выбраться из котлована. Трупы в котловане лежали в несколько слоёв. Старики, женщины, дети... – он переглотнул. – И возле котлована. Где их резали иудеи. Их тоже... сотни... – он скрипнул зубами и замолчал.

<=                                                                                                   =>