Повод стать сильным
Μέρος αφενός. / Глава первая.
πέτρα. / Камень.
Σолнце сегодня просто взбесилось.
Оно не палило, не обжигало и даже не жарило. Оно буквально бичевало не защищённую ни единым клочком одежды, голую спину.
Сисифос обливался потом. Удары сердца отдавались в голове так, что закладывало уши.
А ещё эта проклятая сандалия!
Сисифос скосил глаза. Так и есть. Ремешок лопнул окончательно, и сандалия теперь держалась на ноге исключительно за счёт пяточной обвязки.
Сисифос попытался перевести дух. Осыпь это позволяла. Пожалуй, это было единственным её плюсом. Когда он только вкатил камень на тяжело хрустнувшее, выбросившее вниз по склону целый веер дробно загрохотавших булыжников, щебёночное пространство, он даже испытал некоторое облегчение. Теперь не надо было прикладывать чрезмерных усилий, чтобы только удерживать камень на месте – он сам, зарываясь основанием в щебень, сохранял некое подобие равновесия, увы, только подобие – оно оставалось слишком неустойчивым даже для того, чтобы можно было позволить себе освободить хотя бы одну руку.
Да, осыпь позволяла делать передышки. Зато каждый шаг вверх становился теперь поистине мучением – камень как будто лежал в яме, его всякий раз приходилось буквально выковыривать из сыпучего щебня; ноги, не находя надёжной опоры, разъезжались, сползали вместе с осыпающимся гравием вниз по склону – по чуть-чуть, по дактилосу, по палэсте – отдавая ненавистной горе с таким трудом отвоёванное пространство.
«Ничего, – подбодрил себя Сисифос, – немного осталось... Уже совсем немного... Последней метки уже и не видно...».
И действительно. Он находился сейчас, по крайней мере, на пол стадиоса выше той наивысшей точки, до которой когда-либо раньше смог подняться. Эту каменистую осыпь, на которой он в настоящий момент корячился, он раньше и видеть-то мог только снизу. Выглядела она тогда, как пёстрый, неширокий ободок у самой вершины горы. Выше неё из склона выступал только небольшой гранитный лоб-голяк, а дальше склон начинал как будто выполаживаться и постепенно терялся за перегибом. Там уже была вершина. Должна была быть. Обязана.
Сисифос половчей перехватил руки и двинул камень вверх. Ноги поползли. Он попытался переступить, но проклятая сандалия, отвисая языком, загребала гравий, и правая нога вскоре оказалась стоящей босиком на острых камнях. Двигаться было нельзя. Но и стоять на режущих щебёночных гранях становилось с каждой секундой всё невыносимей. Сисифос почувствовал, как от напряжения у него задрожала икроножная мышца. И тогда он, яростно сжав зубы, с горловым хрипом рванул вверх ненавистную глыбу, быстро переступил и рванул ещё раз, переступил и рванул ещё...
Камень гулко громыхнул о гранит. Сисифос, практически лёжа на животе, по-лягушачьи загребая ногами, толкнул его ещё чуть выше и, в кровь раздирая колени, выполз, выгреб, выбрался на гладкий горячий откос...
Он лежал животом на камне, задыхаясь, ничего не видя от пота и слёз, чувствуя, как сердце яростно стучится в твёрдый гранит. Воздух был горяч, и каждый вдох обжигал и без того сухую гортань. Невыносимо хотелось пить. Он попытался сглотнуть, но слюны не было, и только наждачная боль полоснула его по горлу.
Сисифос поднял голову. До перегиба оставалось всего несколько шагов. В начале подъёма он проходил такие участки чуть ли не бегом. Сейчас же расстояние казалось практически непреодолимым. «Ничего-ничего... – попытался он вновь приободрить себя. – Главное – без паники... Надо только немного отдышаться... Сейчас... Сейчас...». Правая нога неожиданно поползла. Сисифос попытался переставить её чуть выше, но нога вдруг скользнула вниз, как по льду, и он, упав на правое колено, от неожиданности чуть не выпустил покачнувшийся камень, и только нечеловеческим напряжением мышц, весь неловко перекосившись на бок, с трудом удержал равновесие. «Й-амо-то!!..» – шёпотом выругался Сисифос и, вывернув шею, упёршись левым ухом в глыбу, попытался рассмотреть причину падения. Ему сразу всё стало ясно – кожа под пальцами ноги была содрана и висела грязными лохмотьями, из раны обильно сочилась кровь, весь край гранитной плиты был ею уже щедро вымазан. «Мал-лака!..» – эмоционально поименовал Сисифос то ли свою ногу, то ли осыпь, то ли порванную и висящую сбоку на щиколотке сандалию. А может быть всех их вместе. Боли, впрочем, не было. Пальцы и передняя часть ступни как будто занемели. Сисифос попробовал пошевелить пальцами – кровь пошла сильнее. Тогда он передвинул ногу ещё правее, развернул ступню поперёк склона и, стараясь опираться только на пятку, поднялся, одновременно обхватывая руками камень снизу и перенося центр тяжести как можно дальше вперёд и вверх. «А-ап!!.. – захрипел он, наваливаясь на непосильную глыбу и, провернув её, переступил ногами. – А-ап!!.. А-ап!!..»... Он старался не останавливаться, чтобы не потерять темп, не упустить той, пусть совсем малой, почти иллюзорной инерции, он действовал почти механически, после каждого рывка мелко переступая ногами, перехватывая руками камень, глядя прямо перед собой, но уже почти ничего не видя из-за заливающего глаза пота. Он ещё раз поскользнулся, вновь упав на уже разбитое колено, но сразу же выправился, лишь хрипло зарычав сквозь стиснутые зубы... «Ноги... Руки... Рывок!.. – крутилось у него в голове. – Ноги... Осторожно... Руки... Рывок!..»...
Вдруг он понял, что катить стало легче. Он помотал головой, чтобы стряхнуть с ресниц капли пота, и, подняв лицо, посмотрел вперёд. Впереди была вершина. Это точно была вершина! Относительно ровная, до гладкости отполированная дождями и ветром горизонтальная площадка размером примерно в полтора плетроса, края которой полого уходили во все стороны вниз, а впереди, прямо за ней... А за ней он увидел море...
Не останавливаясь и не отрывая глаз от с каждым шагом всё больше расширяющейся панорамы, он докатил глухо погромыхивающий камень до центра площадки и наконец остановился. Некоторое время он ещё придерживал камень руками, как будто опасаясь, что тот вновь вдруг покатится (куда?!), но потом всё-таки отпустил его и, прихрамывая, оставляя за правой ногой кровавые отпечатки, пошёл к противоположному краю вершины. «Всё... – думал он. – Всё... Неужели всё?..»...
Море было прекрасно! Холодная синева его была разлита до самого горизонта. Её хотелось пить! Её хотелось брать горстями. И ветер! Он налетел неожиданно. Сисифос уже забыл, что на свете бывает ветер. Не медленное, тягучее движение знойных потоков вдоль раскалённого горного склона, а вольный, прохладный морской ветер, летящий с неведомых свободных просторов, пропитанный солёной влагой и несущий с собой волнующий шелест нездешних парусов. «Здравствуй, ветер... – сказал Сисифос. – Здравствуй, море!.. – и, закрыв глаза, каждой клеточкой измученного тела впитывая нежные поглаживания ласкового бриза, добавил: – Я вернулся...»...
Закричала чайка. Сисифос открыл глаза и, прищурившись, нашёл на пронзительно синем фоне медленно парящую белоснежную точку. Чайка летела ниже него, справа налево: от обрывающихся почти отвесно к морю коричнево-рыжих голых скал – к широко распахивающейся, пёстрой, всей в разнотонных зелёных клеточках возделанных полей, тонущей в полуденной знойной дымке, долине.
Долина представляла собой почти правильный равнобедренный треугольник, обращённый своим узким основанием к морю. По дальнему краю её, вдоль круто взбегающих вверх, заросших редким лесом, горных склонов, причудливо извивалась нешироким серебристым телом блескучая река. Три маленькие деревушки располагались в вершинах треугольника: одна – самая дальняя, почти неразличимая – в устье реки, вторая – слева, в горловине долины и третья – самая крупная – на берегу моря, практически у самых ног.