Хранить вечно
– Да... – непроизвольно морщась, закивал Лин. – Сам... На лодке...
Кефа отпустил его. На него вдруг навалилась свинцовая неподъёмная усталость.
– Ты ведь Кефа?.. – потирая плечо, спросил глашатай. – Да?.. Ты ведь его друг? Правда?.. Он вспоминал тебя. Он был плох последнее время. Когда он впадал в беспамятство, он бредил. И тогда звал тебя. Вот так: Кефа!.. Кефа!.. Он всё время вспоминал тебя...
Кефу затрясло. Чтобы сдержать дрожь, он ухватился обеими руками за рукоять меча.
– Не надо!.. – по-своему истолковал его движение Лин. – Этим ему теперь не поможешь. Не надо!.. Об этом он тоже говорил. Он о многом говорил. Мне нельзя было с ним разговаривать. Но я слушал... Он говорил, что слово гораздо сильнее меча. Поскольку меч проникает только в тело. А слово – в душу... И ещё, что мечи тупятся и ржавеют. А правильные слова не ржавеют никогда. И всегда остры... Так что не надо доставать меч. Он говорил, что меч – оружие слабых... Я целых сорок дней слушал его. И... Знаешь, что я тебе скажу?.. Я больше не буду писцом при Санхедрине. И я больше не вернусь к Нахшону. Поскольку я не хочу служить убийце!.. Послушай! Возьми меня с собой. Молчи! Не отвечай! Не отвечай сгоряча! После... Я не знаю, ты его друг или ты его ученик. Но я хочу, чтоб ты рассказал мне про него. Всё рассказал! Я хочу стать таким, как он!.. Как ты... Ты ведь расскажешь мне про него? Правда?.. А пока... Знаешь, что? Пойдём выпьем!.. Пойдём! У меня есть несколько монет. Пойдём, помянем Йешу из Нацрата. Ей Богу, он достоин того, чтоб его вспоминали! Долго вспоминали!.. Всегда!.. Пойдём, помянем его. Светлый он был человек!..
***
Горизонт был отчётлив и пуст: ни одной лодочной скорлупки, ни одного паруса – конец декабря, безвременье, мёртвый сезон.
Кефа и Лин сидели на северном моле, у подножия маяка, привалясь спинами к его тёплой, нагретой солнцем стене, сложенной из местного светло-жёлтого песчаника-курка́ра. Открытая водная гладь простиралось справа. Впереди, за обширной бухтой, на далеко вдающемся в море рифе, возвышался белоснежный величественный дворец Хордоса – ныне основная резиденция префекта Пилата. Слева, в глубине бухты, топорщился целый лес мачт – там, у пристани, дожидались навигации не меньше сотни разновеликих судов. За мачтами угадывались длинные трибуны тянущегося вдоль берега гипподрома.
Было тепло, но не жарко. Висящее над восточным крылом дворца, ещё невысокое утреннее солнце приятно пригревало, а летящий с моря лёгкий ветерок не давал дневному светилу сильно раскалиться. Пахло водорослями. Над бухтой, время от времени пронзительно вскрикивая, кружили жёлтоклювые чайки.
Гипподром был пуст. Не доносилось оттуда, как всю предыдущую неделю, ни топота соревнующихся колесниц, ни победного пения труб, ни звериного восторженного рёва трибун.
Эта неделя выдалась хлопотной. Охотники искали друг друга: Кефа охотился на Нахшона; глава суда выслеживал Кефу. Оба не преуспели. Кефа так и не смог подобраться к судье, окружавшего себя на выходе из дома целым сонмом слуг и телохранителей. А люди Нахшона, напрасно рыскали по городским кварталам в поисках строптивого галилеянина – город одновременно отмечал два праздника: романские Сатурналии и еврейскую Хануку, и обнаружить в заполонившем улицы людском водовороте нужного человека было попросту нереально.
К тому же и Кефа, и Лин изменили внешность. Они коротко постригли волосы, обрезали бороды, сменили свои привычные симлы на груботканые хитоны, нацепили на головы круглые кожаные шапочки и стали похожи на коротающих зимнее межсезонье греческих матросов, которых в городе и прилегающих к нему окрестностях было превеликое множество.
– Ну какой ты еврей? – подначивал Кефу Лин. – Посмотри на себя. Ты же вылитый эллин! Чистокровный ахеец! Ну, может быть, с небольшой примесью македонской крови... Я буду звать тебя Пе́тросом. Кефа – по-арамейски, Петрос – по-гречески.
– Идёт, – соглашался Кефа. – А я тебя – Ли́носом. Поскольку ты на еврея тоже, понимаешь, теперь не шибко похож.
– А я и есть Линос, – засмеялся Лин. – У меня ж отец – грек. Из Ко́ринфоса. Мать – местная, йехудейка, а отец – грек. Его сюда ещё подростком привезли. Вот они меня греческим именем и назвали. Это потом уже меня сократили до Лина...
Праздничная неделя пролетела быстро. Кефа рассчитывал подобраться к Нахшону где-нибудь на улице, в праздничной толпе, – не получилось. Лина он с собой на «охоту» не брал – оставлял коротать время в какой-нибудь из портовых попин или здесь, на северном моле, под маяком, где всегда было тихо и безлюдно. Бывший глашатай своего нового друга от его опасной затеи всячески отговаривал, убеждая не брать грех на душу, но Кефа был непреклонен.
Нынче ночью Кефа впервые собирался навестить Нахшона в его доме. Для исполнения этого рискованного предприятия ему был нужен напарник. Лин после долгих уговоров согласился помочь – постоять снаружи, «на стрёме», а в случае опасности, подав условный сигнал, по возможности шумнее убегать, отвлекая на себя погоню.
Кефа раз за разом прокручивал в голове различные варианты развития событий. Варианты множились, как тараканы. Всего предусмотреть было невозможно. Тем более что Кефа так до конца и не выяснил ни точного расположения комнат в доме судьи, ни даже конкретного места его ночлега. Лин рассказал ему всё, что знал, но этого было явно недостаточно. Ну вот, куда, предположим, следует идти в первую очередь? В спальню-куби́кулу, где ночует жена Нахшона, но где сам судья, ссылаясь на духоту, спать не очень любит? Или в перистиль, где, по словам Лина, он ночует гораздо чаще? Или же, вообще, в круглую, увитую плющом беседку в глубине сада, в своеобразный рабочий кабинет судьи, где Нахшон порой засиживается до утра, и куда ему, по свидетельству всё того же Лина, время от времени приводят молоденьких рабынь? Загадка. Значит, решать придётся на месте, сообразуясь с обстановкой. А это – риск! Большой риск... Кефа в сотый раз представил, как он, легко перемахнув через высокий забор, крадётся по саду и, бесшумно отворив заднюю дверь, входит в мирно спящий дом. Идти сначала приходится на ощупь, но потом впереди появляется свет – это перистиль. Полная луна ярко освещает внутренний дворик, двигаться приходится по галерее, в узкой полоске тени, плотно прижимаясь к стене. На краю бассейна, на низком ложе, задрав бороду к небу и безмятежно раскинув руки, тихо похрапывает Нахшон. Кефа достаёт нож. Фигурная рукоять в форме дракона, кусающего свой хвост, удобно ложится в ладонь. Кефа быстро пересекает освещённый участок галереи и прячется за колонну. Сердце стучит часто и громко; кажется, что эти удары слышны на весь дом. Кефа отсчитывает тридцать ударов, потом выныривает из-за колонны и в два быстрых скользящих шага оказывается возле ложа. Опустившись на колени, он левой рукой зажимает судье рот, а правую, вооружённую кинжалом, тянет к груди Нахшона... «Меч – оружие слабых». «Подожди! – говорит Кефа. – Не сейчас!»... Он отчётливо видит то место, куда следует вонзить кинжал: там сходятся рёбра, а ниже – мерно поднимается и опускается круглый белый живот судьи... «Меч – оружие слабых», – снова звучит за спиной знакомый тихий голос... Что за бред?! Кефа видит, как узкое стальное лезвие ножа сгибается и пружинит, не в силах даже проколоть кожу. Кефа наваливается на рукоять всем телом, но лезвие скользит, как по льду, не оставляя за собой даже лёгкой царапины...
Кефа вздрогнул и открыл глаза. Дьявольщина! Всё-таки его сморило. Бессонная ночь, которую он провёл у дома судьи, разведывая ходы и выходы и наблюдая за его домашним распорядком, не прошла даром. Нет, так не пойдёт! Надо будет обязательно поспать часок после обеда, чтобы идти на дело с ясной головой.
И тут Кефа понял, что ему не хочется идти ни на какое дело. Ему больше не хочется убивать судью. То есть совсем! Жгучее желание мести, которое мешало ему спать, постоянно давило на виски, испепеляло изнутри, словно раздуваемый ветром степной пожар, вдруг куда-то делось. Погасло. Улеглось. Испарилось, как утренний туман. На душе сразу сделалось гулко и пусто. И легко. И, что самое главное, исчезла та тупая стрела, которая всю прошедшую неделю сидела между рёбрами, не давая свободно дышать. Это чувство лёгкости, чувство освобождения было столь новым, столь полным, что Кефа, не выдержав, вскочил.
– Ты чего?.. – не разлепляя глаз, вяло поинтересовался Лин. – Чего подхватился?
– Пора идти, – сказал Кефа.
– Куда?
– Не знаю... В Йерушалайм. В Шомрон. В Лод... Не знаю. Куда-нибудь!
Глаза Лина распахнулись. Он повернул голову и уставился на своего напарника.
– Подожди... А Нахшон?
– К дьяволу Нахшона! Пусть живёт! Весло ему в глотку и якорь в задницу, как говаривал гортатор на «Салакии»!
– Подожди... – Лин отлепился от стены и сел прямо. – То есть ты хочешь сказать...
– Да. Да! Да!!.. – Кефа затанцевал, закружился на прибрежном песке, тело стало лёгким, послушным; Кефе показалось, что он, если посильнее взмахнёт руками, даже сможет взлететь над бухтой, как эти крикливые жёлтоклювые чайки. – Ты слышишь, Лин?! К дьяволу Нахшона! Не хочу я его больше видеть! Уйдём, Лин! Слышишь?! Уйдём из этого проклятого города! Уйдём туда, где нас никто не будет искать!.. Свобода, Лин!.. Свобода! Сво-бо-да!!..
– Господи, спасибо!.. – Лин перекатился на колени и протянул руки к солнцу. – Спасибо тебе, Господи! Дошли мои мольбы до Тебя! Спасибо, что вразумил, Всевышний! Спасибо, что направил!.. – на щеках его блеснули слёзы.
– Рабби спасибо скажи!.. – крикнул ему Кефа, он, скинув сандалии, уже стоял по щиколотку в воде – ему вдруг нестерпимо захотелось умыться. – Это всё он! Помнишь? Меч – оружие слабых, – и, не выдержав, сам запрокинул голову и прокричал в высокое ослепительно-голубое небо: – Ра-а-абби-и!!.. Спа-аси-ибо-о!!
Он стал черпать холодную воду пригоршнями и плескать себе в лицо. Вода потекла за пазуху. Это тоже было приятно. Он снова погрузил ладони в воду, зачерпнул полные пригоршни и растёр себе шею и грудь. Тело по-прежнему было лёгким и невесомым. И дрожала внутри какая-то незнакомая звонкая струна. Он снова был молод. Молод и счастлив.
– Эй, Петрос! – окликнул его Лин. – Так куда мы идём?!
– Да куда угодно!
Он выбрался из воды, сел на плоский камень и принялся завязывать сандалии.
– В Йерушалайм?
– Да хоть и в Йерушалайм... – он подумал. – Хотя нет. В Йерушалайме Ханан. Там начнётся всё то же самое, что и здесь. И мне опять захочется кого-нибудь убить... Может, в Гада́ру подадимся?.. Или в А́кко?
– Слушай! – сказал ему Лин. – А пойдём в Яфу. Там у меня сестра живёт. Она там замужем за кожевенником. Богатый кожевенник. Шимоном зовут. Дом у них большой. Прямо на берегу. А? Что скажешь?
– Ну что ж, можно и в Яфу.
Он встал и потопал ногами. Сандалии сидели плотно.
– Когда выходим? – спросил Лин.
– Сейчас, Лин! Прямо сейчас! Нечего ждать! Посмотри – солнце ещё где. У нас ещё весь день впереди!
Ему не терпелось. Ноги сами просились в путь. Их ждала Яфа. Их ждали другие города. А может даже, и другие страны.
Впереди был ещё почти не разменянный день. Впереди была жизнь. Впереди была большая дорога...
Конец второй книги.