Хранить вечно
Он снова опустился на колени, достал и расправил очередной холщовый мешок и распахнул следующий ларец...
Золота у него за эти годы не убыло. Нет, поначалу, конечно, пришлось основательно потратиться. Участок земли, дом, рабы... Впрочем, в сравнении с тем богатством, что так неожиданно привалило ему семь лет назад, все эти траты были сущей мелочью, каплей в море. Однако он понимал, что и по мелочи, по капле можно то самое море в конце концов выпить, и поэтому сразу же, как только обустроил дом и наладил хозяйство, стал думать о прибыльном торговом деле, благодаря которому можно было бы вернуть потраченное, а в дальнейшем и получать стабильный доход. И тут ему очень помог Офир.
Внебрачный сын небогатого купца, Офир не мог рассчитывать ни на долю в семейном деле, ни на последующее наследство, но, обладая острым умом и торговой хваткой, умел, казалось, извлекать выгоду из всего на свете: будь то доставка избалованным романским патрисиям «горной ледниковой воды для утреннего омовения» (красиво запечатанные дорогие амфоры, заполненные у ближайшего фонтана); или продажа в иудейские общины мелких партий «свежайших кошерных цыплят» (ощипанные тушки ворон, наловленных на городской помойке); или даже организация специальной школы плакальщиц с последующей сдачей их в краткосрочный наём – для придания размаха, а стало быть, и престижности похоронам. Идей у Офира всегда было в избытке. Не хватало, как часто бывает в таких случаях, лишь одного – денег, стартового капитала. Но тут судьба свела его с Петросом. И всё сложилось. Офир приобрёл наконец под свои идеи вожделенный стартовый капитал, а Петрос – умелого и расторопного помощника, умного и честного напарника и расчётливого, а потому весьма удачливого купца. И заработал главный торговый закон: деньги стали приносить деньги. За несколько лет совместной деятельности компаньоны смогли не только покрыть все первоначальные расходы, неизбежные при организации любого торгового дела, но и с лихвой вернули всё, что было потрачено Петросом в первый год его романской жизни.
Разумеется, не был обижен и Офир. Он тоже купил себе дом – небольшой, но уютный – на Ивовом холме, коляску на выезд, рабов, завёл семью, да и вообще, остепенился, раздобрел, приобрёл взамен голодного блеска в глазах горделивую осанку и солидную плавность в движениях, но, впрочем, торговую хватку свою отнюдь не потерял и был готов в любой момент времени отправиться хоть в Азию, хоть в Африку, хоть, вообще, на край света, если там, на краю света, что-то сулило ему хотя бы двадцатипроцентную прибыль...
Петрос заполнил очередной мешок и перешёл к следующему ларцу – точнее, переполз к нему прямо на четвереньках.
В пещере было душно. Воздух здесь за долгие годы застоялся, загустел, пропах факельным дымом, стал тяжёлым и каким-то... маслянистым, что ли. Дышалось трудно. Факел на стене трещал и чадил, роняя вниз мелкие огненные брызги. Работа, казалось, была несложной, но к пятому мешку Петрос основательно упарился. Капли пота стекали у него по вискам, капали с кончика носа прямо на заполненные золотыми монетами тугие кожаные колбаски.
Он нагрузил ещё два мешка и решительно поднялся. Всё! Довольно! Положу в оба сундука по три с половиной таланта – и хватит! Сразу не разберутся. А когда разберутся – уже, понимаешь, поздно будет!..
Ноги затекли. Петрос потоптался на месте, разгоняя по икрам злые колючие мурашки. Спина у него вся взмокла. Под мышками пекло. Во рту было сухо и горько. И катался на языке противный маслянистый привкус.
Петрос окинул взглядом раскрытые пустые ларцы. Их было семь. Потом он повернул голову и посмотрел на уходящую во тьму сдвоенную шеренгу ларцов полных. И вновь, как всегда при виде этой бесконечной шеренги, ощутил в животе лёгкий щекочущий холодок.
– Ей богу, с ума сойти!.. – вслух сказал он. – Богат, как фараон!..
Тьма не ответила. Она была равнодушна. Она была готова вечно хранить эти несметные богатства, и ей было всё равно, принадлежат ли они фараону или царю. Или бывшему рыбаку с берегов далёкого Кинеретского озера. Ей, вообще, было всё равно, что хранить – золото или, к примеру, старое ржавое кайло, когда-то оставленное здесь нерадивым рабом-каменотёсом. Или самого этого раба, приваленного в одной из штолен обрушившимся потолком. Тьма была спокойна. ОНА была здесь хозяином. Она властвовала. Она понимала, что на самом деле всё это – и эти сокровища, и это ржавое кайло, и этот погибший раб – принадлежат только ей. Лишь ей одной. И никому более. И не по праву первородства. А по праву вечности. Тьма была самовластна, поскольку она была вечна. И она не делила свою власть ни с кем. Ни со временем. Ни даже с самим Богом. Поскольку они были всё-таки начальны, а потому – преходящи. Она же пребывала ДО, точно так же, как будет пребывать ПОСЛЕ...
Петрос поднял с земли мешок и, кряхтя, забросил его на спину. После чего снял со стены факел и медленно двинулся к выходу. Он не спешил. Времени было в достатке, а силы надо было беречь. Ему предстояло сделать семь ходок...
Вечером следующего дня к дому Йосэфа бар-Камита, что в Венерином квартале на Авентинском холме, медленно подкатила бига, следом за которой двигались две запряжённые волами телеги. На каждой из телег стояло по пять небольших деревянных сундуков. На передней телеге рядом с возницей сидел Офир, на задней – Мэлех. В биге приехал Петрос.
Вечерняя улица была почти пуста. Лишь шагах в ста, у небольшой попины, где уже зажгли над столами бледно-жёлтые факелы, топталось несколько шумливых гуляк, да на ближайшем перекрёстке перекладывал с лотка в короб свой немудрёный товар припозднившийся торговец-разносчик. Завидев подъехавшие телеги, он торопливо закончил сборы, взвалил короб на спину, подхватил с земли пустой лоток и, шаркая огромными плоскостопыми ножищами, удалился в переулок.
Петрос выбрался из коляски, поднялся по ступеням и постучал в тяжёлую, обитую выдраенными до золотисто-розового сияния медными листами, дверь.
– Скажи хозяину: Петрос привёз товар, – сказал он в распахнувшееся зарешёченное оконце.
Угрюмая физиономия в окошке исчезла, но через короткий промежуток времени возникла вновь. Привратник внимательно обшарил глазами крыльцо, после чего дверь приоткрылась и в образовавшуюся щель высунулась голова Олипора. Слуга тоже внимательно оглядел крыльцо и лишь после этого приоткрыл дверь пошире:
– Заходи!
Петрос отрицательно покачал головой.
– Нет. Скажи хозяину, что я сначала хочу увидеть свою жену. Пусть её выведут на балкон.
Он спустился с крыльца и встал у первой телеги.
– Ну что? – тихо спросил Офир.
– Ждём, – так же тихо, сквозь зубы, ответил Петрос.
Время тянулось томительно медленно. Петросу показалось, что прошло не менее четверти часа, прежде чем дверь на втором этаже распахнулась и на балкон вывели Сати. Она заметно осунулась. Глаза, и прежде большие, всегда широко распахнутые, теперь, казалось, и вовсе занимали пол-лица. Заметив внизу Петроса, Сати слабо вскрикнула и рванулась к перилам, но стоявший позади могучий раб (судя по светлым волосам и грубому, оттянутому вниз тяжёлой челюстью, лицу, – германец либо бритт) легко удержал её за плечи. Из-за спины раба выдвинулась фигура бывшего первосвященника.
– Всё в порядке, Петрос! – дребезжащим голосом проблеял сверху Йосэф бар-Камит. – Всё с твоей женой хорошо! Никто её здесь не обижал!
Петрос смерил его презрительным взглядом.
– Сати, это так?! – спросил он.
Женщина слабо кивнула.
– Скажи что-нибудь! – попросил Петрос. – Вслух скажи! Тебя не трогали?!
Сати на этот раз отрицательно замотала головой, потом слабо сказала:
– Нет... Всё хорошо, Петрос.
– Я же тебе говорю, – вновь заблеял бывший первосвященник, – никто твою жену не обижал!.. Ты... привёз?!
– Да! – сказал Петрос. – Всё – здесь! – он кивнул на телеги. – Можете забирать!..
Сати увели с балкона, и почти тот час же входная дверь распахнулась и под портик высыпали люди Йосэфа бар-Камита. Человек десять – все с оружием. Вид у них у всех был чрезвычайно воинственный, но оружие многие держали неумело.
Офир слез с телеги и встал рядом со своим патроном.
– Сброд, – тихо сказал ему Петрос. – Заготовки. Двоих зарубить – остальные сами разбегутся, – он сплюнул себе под ноги и громко спросил, обращаясь не к вышедшим на крыльцо рабам, а к тому, кто оставался за их спинами, в доме: – Ну, а ящики-то кто таскать будет?! Вояк я вижу, а где носильщики?!.. Эй, Йосэф! Ты что, предлагаешь мне самому с твоим... товаром горбатиться?!
За спинами вооружённых произошло движение, и два раба, протолкавшись через толпу, подошли к телеге и попытались стащить с неё один из ящиков.
– Пупок развяжется, – насмешливо сказал им Офир. – Пять талантов в каждом ларце. Вчетвером надо.
Рабы безуспешно подёргали неподъёмный сундук, потом один из них обернулся к толпящимся на крыльце «воинам».
– Подсобил бы кто! Эй, Виталис! Иде́й! Идите помогите! Не унести нам вдвоём!
Ещё два раба, отдав свои мечи подельникам, спустились по ступенькам к телеге и ухватились за витые бронзовые ручки.
– Взяли!..
Сундук с трудом сняли с телеги и, громко пыхтя и наступая друг другу на ноги, поволокли к дверям. Петрос пошёл следом. Никто его на этот раз не останавливал и не обыскивал. Петрос про себя усмехнулся. Бойцы! Вояки! Им только с блохами у себя за пазухой воевать. Войско сраное, прости Господи!.. Может, выхватить вот у этого ротозея меч да самому тут со всеми разобраться? Коротко и быстро!.. Впрочем, там где-то ещё лучник прячется. Да и тот бритт на втором этаже, похоже, крепкий орешек. И Сати как раз с ним... Ладно, не будем гнать коней. Пока и так всё идёт по плану...
В атриуме их встречал Йосэф бар-Камит. Бывший первосвященник находился в крайнем возбуждении. Глазки у него горели, на щеках пунцовел нездоровый румянец, руки так и ходили ходуном, то судорожно сплетаясь дрожащими пальцами, то теребя края одежды, то торопливо приглаживая длинные сальные седые пряди на висках.
– Сюда!.. Сюда!.. – суетился он, указывая рабам дорогу. – В таблинум заносите!..
Рабы втащили в кабинет сундук, поставили его у стены и ушли за следующим. Петрос огляделся. Кабинет бывшего первосвященника поражал роскошью: золото, серебро, слоновая кость, чёрное дерево, снова золото... Глаз Петроса зацепился за стоящую в углу высокую белоснежную вазу в форме раскрытого лотоса, покоящегося на руках трёх обнажённых танцовщиц. «Опаньки! – мелькнуло в голове у Петроса. – Знакомая вещица! Вот ведь сукин сын! Ворованное, как своё, выставил! Даже не стесняется!.. Ну, козлище! Погоди у меня!..»
Он подошёл к сундуку и небрежно пнул его ногой.
– Открывать?
Йосэф бар-Камит замахал на него руками.
– Ты что! Ты что! Потом! Пускай всё занесут!
– Ну, потом, так потом, – не стал спорить Петрос...
Во время десятой ходки изнемогшие от непосильной тяжести рабы дважды уронили свою ношу.
– Всё! Идите!.. Идите!.. – торопливо стал выпроваживать их из комнаты хозяин, едва последний сундук с глухим стуком опустился на пол. – Ступайте, вам говорят!
Рабы, кланяясь, вышли.
– Всё, можешь открывать, – нетерпеливо повернулся к Петросу Йосэф бар-Камит.
– Скажи, пусть приведут сюда мою жену! – потребовал Петрос.
– Да!.. Да! Конечно!.. – закивал Йосэф бар-Камит, не спуская глаз с длинной шеренги сундуков, стоящей вдоль стены кабинета. – Эй! Скажи́те там Даниэлю, пусть Ту́ргар приведёт сюда его жену!
«Тургар! – отметил про себя Петрос. – Германец всё-таки, не бритт. То-то он на моего Вихарда так похож...»
Сати привели быстро. Петрос принял её из рук светловолосого раба-германца.
– Ну? Ты как?
– Я... Я – хорошо... – прошептала Сати, крепко прижимаясь к мужу; слёзы текли по её запрокинутому лицу. – Петрос!.. Петрос!..
– Всё!.. Всё! Я здесь!.. Всё!.. – Он бережно отнял её от себя и усадил на кресло, стоящее в углу комнаты. – Посиди пока! Я сейчас!.. Ну, что, открываю?! – спросил он хозяина дома.
Тот длинно переглотнул и снова, кивая, затряс неопрятным кустом бороды. Петрос снял с запястья тяжёлый браслет с ключами, нашёл нужный и, отворив замок, откинул крышку первого сундука. Всё дно ларца было плотно уложено длинненькими кожаными колбасками.
– Можешь пересчитывать!..
Бывший первосвященник, даже не скрывая дрожь в руках, жадно склонился над распахнувшейся пред ним сокровищницей.
– Господи! Воля Твоя!.. Благодарю Тебя, ниспославшего мне!.. – донеслись до Петроса его бормотания.
Петрос, не торопясь, прошёлся вдоль ряда сундуков и, подбирая по соответствующим отметкам ключи, открыл все замки. Тем временем Йосэф бар-Камит извлёк из ларца одну из кожаных колбасок и теперь пытался развязать её непослушными дрожащими пальцами. Петрос подошёл к нему, отобрал мешочек и, достав кинжал, срезал верх кожаного чехла вместе с завязкой. После чего небрежным движением высыпал золото на стол.
– А-ап!.. – то ли сдавленно вскрикнул, то ли всхлипнул бывший первосвященник, пытаясь ухватить неловкими пальцами весело разбегающиеся по столу монеты.
«Не помер бы от счастья! – глядя на трясущегося, побагровевшего до обильной испарины хозяина дома, подумал Петрос. – А то посредине представления ещё копыта, понимаешь, откинет! Кто тогда наши старания оценит?.. Где же Агеласт? Что-то долго они!..»
Как раз в этот момент над головами у них, на втором этаже, что-то грохнуло, раздался невнятный сдавленный крик, забухали, застучали тяжёлые шаги.
– Наконец-то! – вслух произнёс Петрос и заорал, откидывая крышку ближайшего сундука: – Подъём!! Подъём!! Выходим!!
Из него, как суслик из норы, выскочил потный и взъерошенный Свисток.
– Прим! Ты что, это самое, так долго?! Я думал – сдохну!
Из соседнего сундука поднялся красный распаренный Миний, его слегка покачивало.
– Держи! – протянул он Петросу меч и улыбнулся. – Бойтесь, о тевкры, данайцев, дары подносящих!.. Ну что, прим, вроде как получилось?!
Из двух последних сундуков, с трудом разгибая затёкшие ноги, выбрались Фортуна́т и Гай Де́нтан – ещё двое мелкотелых членов «артели» Миния, с которыми Петрос познакомился накануне.
Петрос подошёл к ошалело лупающему глазами, потерявшему дар речи хозяину дома и приставил к его животу меч.
– С каким бы наслаждением я выпустил тебе кишки, Йосэф бар-Камит! – глядя в жалкое, по-стариковски некрасивое лицо бывшего первосвященника, медленно произнёс он. – С превеликим наслаждением!.. Но я не стану этого делать. Поживи ещё... Почему-то мне кажется, что жизнь тебе теперь станет не в радость... Но как бы то ни было, Йосэф бар-Камит, запомни: больше никогда – ты слышишь меня?! никогда! – не смей становиться на моём пути! Раздавлю!.. Раздавлю, понимаешь, и размажу! Как гниду!.. Ты понял меня, Йосэф бар-Камит?!..
Бывший первосвященник не отвечал, лишь беззвучно, как выброшенная на берег рыба, разевал и снова закрывал свой вялый беззубый рот.