Хранить вечно

– А... потом? – осторожно спросил Кефа.

Йешу махнул рукой.

– А потом мы с ним разошлись... во взглядах на жизнь.

– Это как? – не понял Кефа.

– А так, – Йешу недобро прищурился. – Понимаешь, меня ведь интересует... человек. А его... всех их, – поправился он, – интересуют только деньги. Власть и деньги... – он помолчал. – Нет, конечно, это всё не в один день произошло. Мы с ним много спорили. Сначала вполне по-дружески, – Йешу усмехнулся. – По-родственному. Он всё пытался наставить меня, как он считал, на путь истинный. Полагал, что я просто-напросто по-юношески заблуждаюсь. Идеализирую... Даже после того как я вернулся из Египта, он всё ещё привечал меня в своём доме. Даже деньгами один раз помог. Но вот после того как я ушёл в кумранскую общину – всё, как отрезало. Я для него стал чужим. Совсем чужим.

– И вы теперь совсем не видитесь?

– Практически нет. А зачем? – Йешу пожал плечами. – Он мне неинтересен. А я ему – тем более.

Повисла пауза. Молчание нарушил Кефа.

– Так что, ты пойдёшь к Ханану?

Йешу покачал головой.

– Нет.

– Почему?

Йешу вздохнул.

– Во-первых, это бесполезно. Поскольку... – он не договорил и махнул рукой. – Да по тысяче причин! Не станет он меня слушать! После всего того, что между нами было, да после всех наших недавних... гм... горячих диспутов он меня просто на дух не переносит. Говорят, он начинает плеваться при одном упоминании моего имени. А во-вторых...

– Подожди, – перебил его Кефа. – Как это «не станет слушать»?! Ханан ведь не дурак! Он может как угодно относиться к тебе лично и сколько угодно плеваться при упоминании твоего имени, но он ведь должен понимать, что мятеж в городе – а тем более, мятеж с убийством префекта – ударит и по нему. А точнее, – по Храму! Романцы ведь никогда не поверят в то, что никто из цедуки́мов не знал о мятеже. И соответственно, что о нём не знал первосвященник. Никогда! Тем более что, как ты говоришь, напасть на Антониеву крепость Бар-Абба планирует как раз со стороны Храма. То есть романцы будут полностью уверены, что за Бар-Аббой и его людьми стоит храмовая знать. А это значит, что угроза нависла сейчас не только над Хананом, Каиафой и прочими цедукимами вместе взятыми, она нависла над Храмом!.. Или они, понимаешь, хотят, чтобы Кесарь Тиберий на манер Набухаднецца́ра разрушил Храм и запретил нашу веру?!

– Я не знаю, чего они хотят, – горько сказал Йешу. – Я не знаю, о чём они думают. Я знаю одно: что бы я ни сказал, они всё равно мне не поверят... – он помолчал. – А во-вторых, даже если бы от этого разговора была хоть какая-то польза, это... Его ведь всё равно невозможно устроить. Что я скажу? Проведите меня к Ханану – в городе готовится мятеж? Да я через полчаса окажусь в Антониевой крепости на дыбе. И расскажу там палачам Пилата всё: и о Йешу Бар-Аббе, и о Накдимоне, и о тебе, и о том, чего сам не знаю, но о чём меня попросят рассказать... А если не называть истинной причины, то меня даже на порог дома Ханана не пустят... – Йешу хмыкнул. – И я, кстати, совсем не уверен, что за Бар-Аббой действительно не стоит Ханан... Или кто-то ещё из цедукимской знати. И это – в-третьих. И поэтому тоже я не хочу идти к Ханану. Тогда уж лучше сразу самому зарезаться.

Кефа потёр лоб.

– Может, тогда напрямую обратиться к первосвященнику?

– К Каиафе? – Йешу отмахнулся. – Каиафа – никто. Он – ширма. Всё решает Ханан. Только Ханан.

– Так с кем ты тогда собираешься говорить?

Йешу снова обхватил пальцами бороду.

– Хорошо бы было поговорить с самим Бар-Аббой, – задумчиво сказал он. – Я полагаю, доведись нам часок с ним побеседовать в спокойной обстановке, я бы смог его убедить в никчемности его затеи.

Кефа недобро усмехнулся.

– Боюсь, Йешу, ты плохо знаешь, кто такие «кинжальщики». Это с книжниками-пруши́мами ты можешь часами беседовать о тонкостях трактовки Закона. А канаи́мы бесед не любят. Ни долгих, ни коротких. Они кинжалы свои любят в ход пускать. Без всяких, понимаешь, разговоров. Много ты канаимов в свою веру обратил, на путь истинный наставил?.. Вот то-то и оно.

– Ну, – сказал Йешу, – одного-то, как минимум, наставил.

– Это ты сейчас про Шимона своего? – отмахнулся Кефа. – Так он – твой брат. Да и то... Вот ты с ним сколько возился, сколько разговаривал, убеждал, и вроде ведь совсем убедил. Так? А ножичек твой Шимон, между прочим, до сих пор с собой таскает. Ты не знал? Таскает-таскает. И ножичек там такой, что многим мечам фору даст – куда там разрешённая ладонь!.. Потому что ни одного канаима до конца переубедить невозможно. Любой канаим знает, что разговоры разговорами, а нож, он, понимаешь, всё равно – самый сильный аргумент в любом споре.

– Ладно, – сказал Йешу, – с моим братом я как-нибудь сам разберусь. А вот как мне на Бар-Аббу выйти – вот это вопрос.

– А Накдимон не поможет?

Йешу оставил наконец в покое свою бороду, заложил руки за спину и неспешно двинулся вдоль дома.

– Накдимон?.. Накдимон знает того, кто знаком с тем, кто слышал про Бар-Аббу. Ничего конкретного. Я его, конечно, попросил разузнать всё более подробно, но, честно говоря, надежд мало... Йерушалайм – город большой. И если человек не хочет, чтоб его нашли, то найти его здесь – дело почти невозможное... Ладно, завтра с утра разберёмся. Утро не вечер. Утром и больной встаёт здоровым... – он вздохнул. – Ох, чувствую, будут завтра у нас непростые разговоры.

Кефа тронул его за рукав.

– Ты, смотри, поосторожней. Мало ли чего. С этих «кинжальщиков» станется. Я-то, конечно, рядом буду. Но ты и сам не зевай.

Они вышли из-за угла дома. Луна-будара плыла по небу, задирая нос на набегающие волны-облака. Йешу остановился.

– Луна... – сказал он. – На лодочку похожа... Красиво.

Кефа улыбнулся.

– Я тоже об этом недавно думал. Когда на крыше стоял.

– У египтян, – задумчиво сказал Йешу, – луна – это левый глаз бога неба Хора. Правый – солнце, а левый – луна. Правый глаз у Хора целый, а левый – луна – больной, повреждённый. Ему в этот глаз бог войны Сетх стрелой попал.

– Забавно... – Кефа, прищурившись, посмотрел на «раненый глаз». – А что, похоже. Вон на нём столько пятен – сразу видно, что больной... А романцы, между прочим, считают, что растущий месяц похож на букву «D». Ну, кто их знает, они севернее живут, у них, может, он так сильно на бок и не заваливается. У нас в Нумидии, в Тубуске, помню, корникулярий был, Манк Ульпий, так он рассказывал, что в Германии, у Северного моря, месяц вообще всегда вертикально стоит. Как думаешь, правда?

– Не знаю, – сказал Йешу. – Я в астрономии не силён... Да и в Германии не был.

– Так я о чём, – спохватился Кефа. – Насчёт буквы «D». Романцы считают, что это от слова «ditesco»...

– Богатеть.

– Да. Так вот, у них есть такое поверье: если показать молодому месяцу деньги, то быстро разбогатеешь. У нас в легионе многие так делали. Как только месяц молодой покажется – бегут на улицу и деньги на ладонь высыпают. Надо, чтоб монета блеснула в лунном свете, тогда считается, что богиня Селена заметила её!

– Вот как, – Йешу заинтересованно повернулся к собеседнику. – И что, действует примета? Многие разбогатели?.. А ты? Ты уже как, показал Селене свои монеты?

– Это пусть Йехуда́ деньги луне показывает, – рассмеялся Кефа, – он у нас казначей. Позвать? Мне не сложно. Сейчас, понимаешь, рассыплем монеты по двору – глядишь, обратно соберём полный ящик, – он сделал вид, что направляется к дому.

– Не надо, – остановил его Йешу, – пусть спит... Трудный сегодня день был, намаялись все.

– Да ладно, – сказал Кефа, – шучу я. Пусть, в самом деле, спит. А то он, когда не выспится, считает плохо. Обсчитается ещё завтра на рынке, как тогда в Йерихо́не.

– Да уж, – невесело засмеялся Йешу. – Золотые лепёшки у нас тогда получились. Йоханан до сих пор на Йехуду зуб точит, считает, что тогда это вовсе не случайность была, что наш казначей подворовывает.

– А ты так не считаешь? – Кефа быстро взглянул на Йешу.

– Нет, – твёрдо сказал Йешу и, посмотрев в глаза собеседнику, повторил: – Нет.

– Ну, нет, так нет... – легко согласился Кефа. – Ладно, пойдём спать, завтра силы понадобятся, день, похоже, нам действительно непростой предстоит.

– Да, – задумчиво сказал Йешу, – похоже на то...

Город готовился к празднику.

Мылось, чистилось и мелось всё, что только могло быть подметено, помыто и почищено. В каждом доме выскребался и проверялся каждый уголок, каждая полка, каждый закоулок. Из сундуков доставалась и перемывалась праздничная посуда. Во дворах хозяйки выколачивали одеяла и циновки, перетряхивали и выбивали подушки. Лёгкий белый пух взлетал вверх и, подхваченный ветром, весело кружил над плоскими крышами домов, летел вдоль тесных ущелий улочек, прилипал к развешанному во дворах, празднично развевающемуся, свежепостиранному белью.

<=                                                                                                                                           =>