Проза
Так вот, я про нашу контору. Пять парней (не считая Босса) и три девчонки. И ни одной пары. Не, были поначалу какие-то ухаживания, мимолётные романы, я бы даже сказала – романчики, шуры-муры всякие, но всё как-то со временем устаканилось, утряслось, и сейчас мы все – просто одна компания. Клёвая компания, прямо скажу. И работаем вместе, и отдыхаем. И как-то не надоедаем друг другу. Может, как раз потому, что никому ни от кого ничего не нужно. Ведь от чего больше всего устаёшь? От того, что пыжишься показать окружающим, ну, или кому- то одному конкретно, какая ты красивая и умная. Особенно, если не слишком ни то, ни другое. А когда тебя все и так, как облупленную, знают, и слабости все твои, и прелести, тогда и пыжиться нечего – работай себе спокойно и другим работать не мешай. «Так как же ты расслабляешься, Гиви? – А я не напрягаюсь!» Вот и мы так: работаем – не напрягаемся и отдыхаем – тем более не напрягаемся. И отношения у нас самые что ни на есть замечательные. Мальчики с нас пылинки сдувают, лишний раз наклониться не дают, чтоб, скажем, упавшую ручку поднять. Я про ночную работу и не говорю. Ночное машинное время между парнями расписано всё до минуты, они нас туда и близко не подпускают. Говорят: не женское это дело – ночью пахать. Мол, от бессонных ночей лишние морщинки появляются. Заботливые. Ну, и мы, ясен пень, в долгу не остаёмся. То тортик какой соорудим. То чай особенный заварим. Ведь тут как, если к тебе по-человечески, то и ты готов луну с неба достать.
Что-то я отвлеклась. Я ведь про День взятия Бастилии рассказывала. Про спасённого утопленника. Так вот. Вернулась я к костру, глянь – утопленник этот уже там сидит. Живее всех живых. Сидит, завёрнутый в Ромкино одеяло, и, знай себе, шашлык наворачивает. Оказывается, пока я в палатке размышлениям да воспоминаниям своим предавалась, поспел шашлык, и наши уже вино откупорили и разливают. Ну, я сразу тут как тут. Со своей кружкой любимой наперевес. Разлили, чокнулись, сидим пьём, шашлыком закусываем. Толяна нахваливаем – шашлык у него, как всегда, получился на пять с плюсом. Ахтунгу этому носатому тоже налили. Нам что, нам не жалко. Кружку ему подали, он в неё одним глазом заглянул, понюхал своим носом замечательным и – глыть-глыть! – в три секунды всё вылакал. Мы аж переглянулись. У нас ведь рюмок да бокалов нет, у нас всё по-простому, по-походному – кружки жестяные поллитровые. Но вино всегда хорошее, такое вино не то что крупными глотками, его цедить по капельке надо, смаковать. А он всё выглотал, как воду простую. Ну ладно, что ж, бывает. Может, человеку стресс снять надо. Как-никак он каких-то полчаса назад ещё в «Титаник» играл, ракам в глаза заглядывал. Ну, Альберт ему снова – кружку до краёв. Этот опять заглянул, понюхал и снова – глыть-глыть! Ну, мы тут вообще прифигели. За полторы минуты чуть ли не литр восьмилетнего «Шамбертена» в себя всосать – такого мы ещё не видели. Я поняла – сейчас что-то будет. И не ошиблась. Минуты две-три эта прорва носатая сидела, смотрела стеклянными глазами в огонь, губами молча шевелила. А потом лицо у него поплыло, губы интегралом загнулись и из глаз слёзы потекли. Прям ручьём. Оглянуться мы не успели, а он уже ревёт, что твой детсадовский карапуз, аж заходится. Кружку уронил, слёзы и сопли по всему лицу тонким слоем размазал, икает, всхлипывает и, что характерно, опять же в меня рукой тычет и лопочет чего-то. Ну, я сначала не разбирала, что он там бормочет, а потом общий смысл до меня дошёл. Так вот, этот герой-подводник, оказывается, выступал в том смысле, что вот он – бедный, несчастный, жизнь у него не удалась, всё у него не эдак, всё наперекосяк, что вот встретил он девушку своей мечты, любовь свою, может быть, единственную встретил и вместо того, чтоб по-геройски её у бандитов каких-нибудь отбить или, скажем, из машины горящей вытащить за секунду до взрыва, да что там говорить, пусть даже в метро её встретить или просто на улице, но – стильно одетым, гладко выбритым, парфюмом благородным благоухающим, так нет же, всё наоборот, он сам был этой девушкой из реки спасён и потому предстал пред ней не отважным сахарозубым мачо, как бы не так, а предстал он пред ней неприглядным полуутопленником: голым, мокрым, противным, тиной вонючей перемазанным, ничего, кроме законного отвращения, не вызывающим и вызвать не могущим. И как, мол, теперь ему, бедному-несчастному, быть и что ему делать?