РОСА ВОДОЛЕЯ
VI
«Где он? Почему не заходит? – забеспокоилась Вика, второй день не видя Руднева, заглядывавшего к ней ежедневно. – Узнал, может быть, об Илье… нехорошее что-нибудь… и страшится сказать?»
Спросила у Зои, сестры, с которой почти сдружились, не видела ли его та. Зоя качнула головой: «нет, мол…», но ускользающий взгляд ее Вику насторожил.
– Зоя… он узнал что-то? И не хочет мне сказать, да? Да?..
«Бедная… какой удар для нее…» – Зоя боится сообщить страшную новость. Муж и брат сразу – это ужасно… Какая жалость. Но придется ведь ей узнать… что же делать. Не у нее одной, столько кругом смертей. Хотя и жалко, жалко… Так жалко…
И тут ей приходит в голову: «перебить» одной смертью другую. Рискованное решение, но что же… чего уж тут…
– Он не скажет этого, Вика…
– Не скажет? Как – не скажет? Почему? Что-то случилось?
– Он погиб.
– Сережа? Погиб?!.
– Вертолет разбился…
Вика закрыла ладонями лицо. «Боже мой… боже мой…» – Она плачет, ей давно уже хочется плакать, и она дает волю слезам – обильным, жарким, горьким, разом хлынувшим и сочащимся каплями сквозь пальцы. Зоя смотрит с глубокой жалостью, думая: «Сказать и о муже? Это шок… Но, может, лучше сразу, чем длить это мучение? Нет, я не могу… я не скажу. Я могла ведь и не знать… Мы же не знаем тут, кто именно погиб…»
– А Илья… он так и не узнал... – шепчет Вика, открывая мокрое несчастное лицо, – не узнал… – В измученных ожиданием глазах такое отчаяние горя, что у Зои тоже навертываются слезы и, припав к Викиному плечу, она обнимает ее крепко, мягко, по-женски.
– Милая моя… он тоже… погиб. Будь мужественной, девочка… Не у тебя одной… – и они обе плачут на плечах друг у друга…
– Что такое? – спрашивает, подходя, седоусый сухощавый доктор. – Зоя Петровна?
Зоя, выпрямившись, обдергивает халат, утирает покрасневшие глаза.
– Ничего, Виктор Иванович…
– Муж и брат погибли у нее, – поясняет с соседней койки черная тощая старуха.
– Не надо этого… – замечает меланхолически доктор, кинув взгляд на Вику. – Проследите теперь.
– Хорошо.
Они отходят. Вика, уткнувшись в подушку, безутешно рыдает. Всё кончено. Ужас случившегося застлал ей свет. То, что пережила она до сих пор, ничто перед этим мраком. Две обрушившиеся, как гром, смерти ее сразили. Держалась только надеждой, – теперь не осталось ничего. Ничего. Лучше бы она умерла…
Она впадает в какое-то полузабытье. Мучительное напряжение неизвестности сменила нестерпимая боль утраты – тоскливая, неутихающая. Обрывки образов – Ильи и Сергея вперемежку – мельтешат перед нею, не утишая, а еще больше тесня и будоража сердце, и она не может успокоиться. Несколько раз подходит и говорит что-то Зоя, – ей все равно. Наконец, сморенная горем – а может, и лекарствами, – она забывается тяжелым кошмарным сном. И снова бежит, бежит по пустынному, меж руин и пожаров, шоссе, задыхаясь от пыли и дыма, вся в поту, и сердце у нее колотится, точно сейчас выпрыгнет. Куда она, зачем? А, к пансионату… Вот эти горы лома, она пробирается между полуголых, валяющихся повсюду трупов и лезет опять в жуткие осыпающиеся завалы, плача от отчаяния, что Илья уже, может, погиб. «Вика!» – слышен вдруг крик, она поднимает голову и видит Сергея с Ильей на руках, балансирующего на какой-то плите. «Осторожно… упадете!» – кричит она в страхе, торопясь на помощь, но не успевает: с грохотом они срываются вместе с плитой и пропадают в облаке пыли. Она вся обмирает, и тут рыдания, как потоп, прорываются наружу, – она просыпается в слезах.
Их нет, их уже нет, – предстает ей ужасная реальность. – Нет обоих… – Она долго плачет, затыкая рот подушкой. Но что ж лежать? Чего еще ждать? Что ее тут держит?
Потихоньку выбравшись из палатки, она незамеченной – благо вечер и сумерки – добирается до придорожных посадок и спешит вдоль узких тускло-блестящих рельсов к железнодорожной станции. Тропа петляет меж кустов, каких-то холмов, какие-то местные люди попадаются навстречу, – но все мимо, мимо: ей непременно надо успеть и уехать. Звук приближающегося поезда настигает ее, и, как вихрь, он проносится совсем рядом, мелькнув освещенными окнами, обдав пыльным ветром, и, слышно, свистит раз и другой, остановясь на станции. Она бежит, выбиваясь уже из сил, и вот он – состав, вот вагоны. Но поезд трогается, двери закрываются, она вскакивает кое-как на подножку последнего, вцепясь отчаянно в ручку, и с ужасом понимает, что сейчас сорвется. Но дверь почему-то подается (сама или кто-то открыл?), и она в вагоне – длинном, полутемном, грязном, с какими-то дощатыми полками и темными, шумными, занявшими все места людьми. Она пробирается по проходу и хочет пристроиться в какой-то полупустой мрачный угол, но едва присаживается, там загораются два зловещих красных глаза и цепкая рука хватает ее за бок. Она вскрикивает в страхе и просыпается…
Уже, кажется, ночь, свет в палатке притушен, за столиком сидит, низко склонясь, сестра, на койке у стены кто-то жалобно стонет. Вся тяжесть и горечь потери наваливаются на нее, и нет уже сил выносить, – ей кажется, она умрет тут от горя, если будет лежать так, не двигаясь, ничего не делая. Чего она ждет? Зачем она здесь? Ей хочется встать и уйти, как только что во сне, – но куда? Дождаться только утра… Утром она найдет их – Илью и Сережу – и, может быть, похоронит. Или надо везти домой?.. «Господи, о чем я думаю! – спохватывается она, сжав виски ладонями. – Как теперь жить, как жить?..»
После всего, что случилось, после двух этих смертей прежняя жизнь невозможна. Как и все, кто, стеная по умершим, плачет, в сущности, о себе, об утрате дорогих сердцу привязанностей, она сокрушается искренно, с трепетом и болью сердца, из которого столько вдруг вырвано, и в самом деле не знает, как переживет это горе и что будет дальше. Как, почему это произошло? Зачем из безоблачного счастья, в котором жила последнее время, она ввергнута в этот кошмар? В эти страшные завалы, погубившие близких, в эту душную палатку, полную стонущих калек? Невольно тоже застонав, она натягивает на голову простыню и закрывает глаза. Забыться. Хотя бы на несколько минут. Сны ее ужасны, но реальность еще страшней…