СВЕТОТЕНИ
Глава II
1
На другой день Чарушкина опять привели на допрос.
– Расскажите, как вы убили бомжа, – предложил снова Харит.
«На измор следак хочет взять… – усмехнулся Чарушкин. – Не выйдет!»
– Я же рассказывал…
Следователь достал из ящика стола перчатки в целлофановом пакете.
– Ваши? Их нашли на помойке, куда вы их выбросили, возвращаясь из гаража домой. К счастью, не в контейнер. На перчатках потожировые следы и отпечатки ваших пальцев. А еще – кровь убитого.
Чарушкин опустил глаза и призадумался.
«Неуж не вывернусь?» – Он был почти спокоен. Наконец, не поднимая головы, он признался:
– Да, правда… я хотел сначала скрыть… Я ушел от Гараниной почти сразу: пускай, думаю, сами разбираются. Подождал Изотова в машине. Он вышел, и мы поехали. Чтоб бомжа этого выпустить… – пояснял он уже довольно развязно, взглядывая Хариту в лицо. – А когда зашли, Изотов… я даже не ожидал… Он набросился на бомжа с ножом. Не думал, что он так его ненавидит… Я хотел остановить, отобрать нож… но куда там. Я плюнул и ушел. И уехал. А эти двое… они в это время и видели, наверно, машину. Поставил в гараж, а перчатки… да, я выбросил их по дороге. Зачем они мне грязные?
– Действительно, – согласился следователь. – Но сразу надо было сказать, зачем же скрывать. А теперь расскажите о первом убийстве.
– Каком еще убийстве? – выкатил глаза Чарушкин.
– О самом первом, в позапрошлом году, пятого сентября.
– Вы о чем это… я не понимаю…
– О том, как вы сбили пьяного машиной, а потом завезли его в лес и там прикончили, зарезали.
– А! Это вы о трупе, что весной нашли? Но я-то тут при чем? – «Неужели видел кто? – мелькнуло молнией в голове. – Да нет… давно б уже открылось. На испуг, гад, берет…»
– Зарезали своим складным ножом, вот этим. – Харит достал из стола еще один пакет, с ножом. – Ваш?
– Да не мой, с чего вы взяли? – вскрикнул возмущенно Чарушкин. Он ничего не понимал.
– Нашли его у вас в комнате, и мать подтвердила, что куплен он в тот же день, что и машина, – пояснил с непроницаемым лицом Харит. – Разве не так?
– Ну да, мой! Мой! – еще больше раздражился, бледнея, Чарушкин. – Я потому не признался, что вы убийство на меня какое-то вешаете! А если кого-то отверткой убили, и вы у меня отвертку найдете, то тоже я?
– Нет, следующего вы убили не отверткой, тоже ножом. Но не этим, а кухонным. Тем же, что и Сидоркина в подвале. Убили в сарайчике на Куровских дачах. Завезли его туда под предлогом показать дорогу, дали выпить в машине, у вас была в пакете начатая бутылка. Зарезали там, а потом пригвоздили руки к доске. Так было?
Чарушкин только глазами хлопал. Ну, нашли, положим, труп в сарае. Но про то, чтоб дорогу показать, про бутылку и как выпить дал мужику, это-то откуда знает? Не мертвец же рассказал?
– А третьего вы убили в марте у поворота на Мошково. Остановились там, открыли капот, как будто неисправность ищете, подозвали. И пырнули сначала отверткой, что была в руках… – Харит заметил странное состояние подследственного: остановившимися глазами тот уставился в одну точку, плохо слыша, казалось, что ему говорят. «Там же было чистое поле!.. – думал потрясенно Чарушкин. – Чистое! Кустика даже не было, чтоб спрятаться…» – Продолжать, или сами расскажете?
«Вот он – конец… Теперь уже точно», – думал Чарушкин, постепенно приходя в себя. Как менты все узнали, непонятно, но дела это не меняло. Он вздохнул и взглянул исподлобья на следователя.
– Я расскажу.
И стал давать признательные показания. Он вспомнил, кто он, и ему стыдно даже стало, что так долго юлил и увертывался. Теперь, наоборот, он хотел, чтоб ничего не упустили и чтоб все было записано. Как ни мало ценил он людей, ему хотелось остаться в их памяти заметной величиной.
С этого дня началась рутинная работа допросов, экспертиз, поисков трупов, опросов свидетелей, следственных экспериментов. Чарушкин охотно во всем участвовал, с видимым удовольствием еще и еще раз рассказывал о своих «подвигах», не упуская ни одной детали. Даже тени раскаяния не мелькнуло в нем за все время, и Харит, впервые работавший с серийным убийцей, не переставал удивляться. Ну, был бы, размышлял он, мужик в летах, как, скажем, Чикатило, матерый душегуб, а это ж юнец, на мамкином еще иждивении. И заключил из этого, что маньяки – убийцы не обычные, возраст и опыт значения не имеют.
– Неужели не жалко было? – спросил он однажды, не сдержавшись.
Чарушкин усмехнулся.
– Кого жалеть-то? Этих? Я чистильщик! – самодовольно, даже с гордостью сказал он, вскинув на толстой шее голову. – Я мусор убирал!
– Ну, неправда, – возразил следователь. – А Митрофанов Игорь? А Перевозчиков, сантехник? Эти…
– Такие же! – перебил со злостью Чарушкин. – Какая от них польза?
– А, так вы о пользе… А от вас, значит, польза?
– Конечно! Я дело делал!
Харит не касался больше этой темы, хотя и не получил ответа. Во всяком бытовом убийстве был мотив, причина: корысть, ревность, месть, аффект, пьяный угар, наконец. Эти же убийства немотивированны. Вся эта болтовня о «чистильщике», «мусоре», «пользе», он понимал, – лишь прикрытие жестокого садизма, убийства ради убийства. Причина не вовне, а в самом Чарушкине.
Девятнадцать убийств были подтверждены уликами, три не были доказаны, хотя подсудимый настаивал на двадцати двух. Трое числились пропавшими без вести, так как трупы не были обнаружены. Чарушкин злился, поносил следствие и милицию за плохую работу, подробно описывал, как кого из них убивал и требовал включить пропавших в его список.
Ничего не сказал он только о Зое. Она не вписывалась в героический его реестр, да и несолидно, казалось ему, признаваться в такой мелочи, – о девушке промолчал.
2
Содержали Чарушкина в той же камере, где раньше был Изотов. Но это был совсем другой заключенный. Тот переживал и маялся, хотя не убивал; этот убивал, но не переживал и не маялся. Он пытался лишь понять, как прокололся, почему «повелся» на сопляка Изотова, который сто лет ему не нужен. Было почему-то чувство, что должен был убрать еще нескольких, но не успел, и одно это его царапало.
Непривычно и томительно было бездействие. Раньше каждая минута была заполнена: обследовал окрестности, примечая укромные уголки, искал, выслеживал и подкарауливал жертвы, да и носить маску, прикидываясь обычным человеком, не так просто. Теперь только вспоминал. Первая часть жизни – до этого – самая длинная, но пустая, нечего почти вспомнить. Вторая – хоть и тайная, и под маской – настоящая, и эту он вспоминал постоянно, заново переживая и смакуя каждую кровавую оргию, упиваясь до экстаза испытанным блаженством. Теперь наступила третья часть, когда сделать ничего нельзя, зато не надо скрываться. Теперь, наконец, он мог быть самим собой и говорить все, что думает. И его радовала эта возможность: все узнают – уже узнали! – какой незаурядный человек явился между ними, чтобы распорядиться, как ему хотелось, их жизнями. Да, да! Только две эти вещи были важны. Власть над людьми, когда он запросто мог лишить кого угодно жизни, и та энергия муки, страдания, гибели, которой он упивался, с наслаждением исторгая ее из своих жертв каждым взмахом, ударом, вывертом ножа…
Он ходил туда-обратно по камере, стукая кулаком о стену, потом бросился на койку и закинул руки за голову. Он всегда догадывался, после первого убийства уверился, а теперь знал точно, что он человек необыкновенный, исключительный. Обыкновенный не может убить столько людей. Конечно, террористы, что взрывают бомбы на рынках, убивают и больше. Но разве это настоящее? Разве это мастера? Технари, манипуляторы… На кнопку нажать может и ребенок. Или та шпана, что набрасывается толпами и забивает до смерти ногами? Сопляки, недоделки. Ясли и детский сад по сравнению с ним. Были, были настоящие, и он не прочь бы стать рядом с ними. Не говоря уж о легендарных – Джеке-патрошителе, Бастильском Мяснике, нашем Чикатило… Вот мастаки! И каждый – особенный, со своим стилем, почерком… И он тоже. Может, вышло как-то нечаянно, само собой… но хорошо. Прибитые, пригвожденные руки – это классно! Христа тоже прибивали за руки. Когда прибивал первого, одна палка сломалась… как раз на ладони треснула, кровь сочно, ало так по белой древесине… хотел другую, но плюнул, пробил тем же острым концом… И тут пришел на ум Распятый, – видел как-то по телику. И – восторг, внезапный бешеный восторг, даже подпрыгнул… Или ухо взять… ухо, оно тоже… какое мохнатое у того… того вот… все менты на ушах…
Он уснул, и ему снилось, что он бродит по лесу с ножичком, и всякого, кто попадается, пригвождает к стволу. Оглянется – позади целый лес людей-стволов, лес лиц, глядящих вслед незрячими глазами… А сквозь них, сквозь мертвые эти глаза, скалится что-то огромное, жуткое, скалится – то ли поощряет, то ли насмехается, и он, который никого не боится, тихо ужасается и трепещет.
«Что б это значило? – подумал, очнувшись. – Может, это смерть? Моя собственная?» – Но смертью его не испугаешь. Нет, это то, верно, что дальше, за смертью…
Однако все это не скоро. Он знал, что получит «вышку», то есть пожизненный срок, но не переживал. Адвокату, – приходил тут к нему лысый, умный, нестарый еще, с которым вполне был откровенен, – так и сказал: «Они думают, что накажут меня. А наказать меня невозможно. Я не в их власти! Что для них самое страшное? Смерть, гибель. А мне она в радость. Я же не такой, как все, я – другой. Я же, Виктор Семеныч, совсем другой!»
Это успокоило его, и он снова забылся.
1
Проснувшись среди ночи, Нина Михайловна почувствовала по серому с подвижными тенями пятну перед глазами, что что-то сейчас увидит, и хотела затормозить «картинку», сосредоточив и переместив сознание в точку возле сердца. Но не вполне подготовилась и не успела. Пятно быстро прояснилось, и не просто посветлело, а вспыхнуло розово и ярко, вкривь и вкось разрезаясь светящимися, как фейерверк, дугами. Что еще за фейерверк? Да это пожар! Перед нею полыхало какое-то здание, и сотни людей, некоторые в горящей одежде, ломились оттуда на ночную улицу, грудясь и топча друг друга в дверях, и рев обезумевшей толпы заглушал рев клокочущего пламени. Вырвавшиеся из огня разбегались, шатаясь, как пьяные, не понимая, куда и зачем, и многие, задыхаясь, падали тут же в снег, и от подъезда тянулась страшная черная цепь полуголых валяющихся людей. «Какой ужас!» – подумала Нина Михайловна, почему-то зная, что это горит где-то в Сибири ночной клуб. То есть не горит еще, но непременно когда-то вспыхнет, и будет множество жертв, и ее мучило, что она, зная это, ничем не может помочь. Она не вполне владела пока информацией. О некоторых событиях знала точно, где они происходят, о других, как об этом пожаре, только приблизительно. Но знай даже она город и этот клуб, кто обратит внимание на ее звонок, кто ей поверит? Даже знакомые, которым решалась рассказать иногда о своих видениях, крутили у виска пальцем.
«Картинки» приходили помимо ее воли и желания, и она не знала, специально их ей показывают или они являются сами. Отчаявшись разобраться, решила, что она лишь приемник, получающий информацию, которая оказывается в какой-то момент сильнее другой. У массовых человеческих трагедий заряд самый сильный, и потому видит их чаще всего.
Но иногда видела и что-то необычное. Однажды очнулась от ощущения чьего-то присутствия. В темной спальне стояли у шторы два высоких – под потолок – человека в серебристых костюмах. «Видеть» ей не привыкать, она не испугалась. То были явно люди, но явно неземные. Черты лиц не слишком отчетливы, но различила все же узко посаженные глаза, прямой нос, небольшой рот. «Что им надо? С какой они планеты?» Пришельцы молча смотрели на нее, и у нее было чувство, что они видят ее насквозь. Потом внезапно растворились, исчезли. Она не стала забивать себе этим голову, пока недели через две не оказалась на какой-то неизвестной планете с изумительно красивыми парящими зданиями и высокими, стройными, вроде недавних пришельцев, людьми. С тех пор стала получать не только земную, но и космическую информацию, и тоже в картинках. Хотя не всегда их понимала.
Проснувшись как-то утром, не сообразила даже, где она. Сверху – чистое небо, и на нем знаки из светящихся белых полос. Крест сменила пятиконечная звезда, потом квадрат, потом круг, потом еще что-то. И, наконец, само небо – безграничное пустое пространство – медленно сложилось, как лист бумаги, и еще раз, и еще, и еще – и исчезло…
Позже она научилась задавать вопросы и получать некоторые пояснения. Поздно вечером – муж сидел еще за столом, а она легла и почти уже засыпала – пошли вдруг «видения»: спальня как бы пропала, и в пустом длинном проходе возникла вдали планета. Внезапно она стала прозрачной, за нею появилась вторая, потом еще одна, еще… На последней стояли два серебристых инопланетянина – мужчина и женщина. Они быстро приблизились к ней, так что можно было рассмотреть смуглые, с миндалевидными глазами, лица, и Нине Михайловне стало вдруг легко и просто от возникшей в голове мысли: «Мы друзья». Это были их слова. Она поняла, что может с ними общаться.
– Вы посещаете нашу Землю? – спросила она их мысленно.
– Да, часто, – мгновенно возник в голове ответ. – Мы знаем о вас все.
«Так вот у кого можно спросить!» – обрадовалась Нина Михайловна. – Но вы… вы светлые или темные?
– Мы, говоря по-вашему, светлые.
– Значит, на вашей планете нет зла?
– Мы давно избавились от зла.
– Но как это можно сделать?
– Зло нельзя привнести или убрать искусственно. Оно в самих людях. Избавьтесь от зла в себе, и его не будет на Земле.
«Как просто! – усмехнулась Нина Михайловна. – В себе, положим, что-то можно уничтожить, а кто уничтожит в Чарушкине?»
– А можно вообще уничтожить все зло? Чтоб его нигде не было в мире? – расхрабрилась она.
– Уничтожить нельзя. Отрицательное начало необходимо для мироздания, как и положительное. Не надо уничтожать, но всегда надо выбирать позитивное направление.
– На Земле это так трудно, а тем более сейчас… Столько соблазнов, искушений, особенно для молодых.
– Да, силы зла у вас сильны. Они стараются привлечь на свою сторону как можно больше душ и используют для этого любые средства. Людям нужна большая стойкость.
– Значит, эти силы и тот, кто ими управляет, противники бога?
– Нет, не противники. Они тоже работают на него, выявляя во всякой душе недостатки и изъяны, и этим содействуют отбраковке негодных. На Земле идет сортировка и разделение душ, и бракованные отойдут к отрицательной системе.
– Так управитель ее, дьявол, не враг бога? – удивилась Нина Михайловна.
– Нет, он помощник. Но он враг людей, которые стремятся к богу, так как старается сбить их с этого пути и повернуть к себе. Ему для его миров тоже нужны души, и он заинтересован, чтобы как можно больше людей на Земле предавалось всяким порокам или, по меньшей мере, проживало жизнь праздно, впустую.
– То есть душа с какими-либо изъянами отдается дьяволу? – спросила испуганно Нина Михайловна.
– В зависимости, насколько человек опустился.
– А убийцы, наверно, все?
– И убийцы некоторые исправляются.
– А неисправимые? Маньяки, например?
– Это не люди в вашем понимании. Это уже души дьявола, которых он посылает в ваш мир с каким-то заданием.
– Убивать по заданию? – ужаснулась Нина Михайловна.
– Да, они его слуги. И потом опять возвращаются к нему.
Нину Михайловну это ошеломило и расстроило. Она вспомнила Чарушкина, его высокомерно-презрительный взгляд, и поверила, что так может смотреть дьявольская душа. Собеседники, заметив ее волнение, сказали, что оставляют ее до следующей встречи, и тем же способом, как бы отлетев, удалились и исчезли.
«Как это страшно, – думала она, не зная, как отнестись к такому сообщению. – Но, может, это страшно только для нас? А у них там, наверху, это обычное дело?..»
Дмитрий Иванович вскоре тихо улегся, стараясь не потревожить жену, но она все не могла уснуть.
– А я, Дим, знаю теперь… – сказала вдруг она. – Мы правильно думали: падшие души переходят к дьяволу.
– Серьезно? – повернулся живо муж. – Как ты узнала?
– Ну… мне сказали.
– То есть, все опустившиеся – к нему?
– Самые низкие. Неисправимые.
– Значит, Чарушкин – это уже явно его кадр, да?
– Он давно его кадр. Маньяки – это души дьявола, которые посылаются в наш мир специально.
– Вот это новость! А зачем?
Нина Михайловна рассказала все, что узнала и поняла.
– И еще в одном ты был прав, – прибавила она с легкой улыбкой, свидетельствовавшей о признании мужней смекалки. – На Земле, мне сказали, идет сортировка и разделение душ…
– Вот! – вскрикнул, торжествуя, Дмитрий Иванович. – Я же тебе говорил! Я говорил!
2
Получив подтверждение своей догадки, Дмитрий Иванович окончательно утвердился в мысли, что в развивающемся мире сосуществуют два разнонаправленных процесса, подпитываемые разделяемыми на нулевой ступени душами. Все это хорошо укладывалось в его теорию. Но – бог и дьявол? Его не возмущали, как иных, эти религиозные понятия. Но он принимал их обычно как абстракцию, как названия двух полярных начал, не более. Признать же их реальными личностями? У него бы и мысли такой не возникло. Но те, от кого получала информацию жена, прямо говорили о боге и дьяволе как о реальных лицах. Да и во всех религиях они персонифицированы. Разве это случайность? И разве не факт, что безличное понимание бога характерно в основном для бывших атеистов, вынужденных признать-таки в мире высшее начало? Он чувствовал, что пока не разрешит этого вопроса и не согласует со своей теорией, она не будет полноценной.
Неужели, размышлял он, согласиться с мыслью, шутя высказанной Садовскому, что каждый макро-организм и есть бог для его микро-составляющих? То есть не сам организм как таковой, а его духовное средоточие, созидающе-личностный его центр? Как, скажем, я, Дмитрий Изотов – это же не тело мое, тело – только биологическая машина. Я – это моя душа, или, скорее, тот центр души, в котором суть самого моего бытия. И если я, ничтожнейшее в масштабах вселенной существо, сознаю себя личностью, а именно конкретным Дмитрием Изотовым, не похожим на других, по-своему мыслящим и действующим, то почему ж созидающему, творящему центру вселенского организма не быть и не сознавать себя личностью – совершенно несопоставимой, разумеется, по уровню и мощи с моей? Эта великая, абсолютная для всех личность и есть наш бог. А раз наряду с позитивными созидательными процессами неизбежны отрицательные, и ими тоже кто-то управляет, то вот и он – дьявол, тоже конкретная, космической мощи, личность.
Дмитрий Иванович удивился, как все, в сущности, просто. Это трудно представить, но если представить и принять, то уже нет вопросов. Из этого вовсе не следовало, что он принимал церковные представления о боге и дьяволе, он и знал-то их понаслышке; но ему захотелось узнать их теперь поближе, чтоб сравнить. В восьмом классе у него учился Петя Пименов, сын священника, смышленый и развитой паренек; не раз он встречался и с отцом, но никогда они не касались в разговорах вопросов веры. А почему бы не поговорить?
По дороге из школы он заглянул в местный храм. Служба кончилась, и прихожане толпились в очереди за причастием. Отец Серафим (Сергей Пименов в миру), чернобородый мужчина в ризе, стоял рядом с чашею, давая целовать каждому крест и руку. Дмитрию Ивановичу, впервые видевшему Пименова в этом облачении, неловко стало наблюдать это целование, он вышел подождать на паперть, а через полчаса нашел священника в приделе.
– Что-то случилось? – спросил тот с беспокойством, подумав, вероятно, о сыне.
– Нет, нет, Сергей Романович, я так зашел. Шел вот мимо и заглянул… А впрочем, что врать… – немного смущенно объяснял свой визит учитель, – возник у меня один вопрос, хотел с вами обсудить.
– С удовольствием, Дмитрий Иванович, – взглянул с интересом священник. – Вот и чай готов. Присаживайтесь.
Без головного убора, с забранными и схваченными на затылке волосами, он больше походил на отца Пети Пименова, и Дмитрий Иванович почувствовал себя проще.
– Видите ли, Сергей Романович… Меня интересует, как церковь понимает и толкует дьявола, – начал он, помешивая в чашке ложечкой. – Да, как ни странно… – улыбнулся он на удивленный взгляд священника. – Ведь, как я понимаю, ни одна религия без него не обходится? Что до чертей и всяких нечистых, тут как будто понятно. А сам дьявол? Это конкретное лицо или обобщенный образ?
– Совершенно конкретное лицо, – начал, попробовав свой чай, Пименов. – По преданию, дьявол, или сатана, был вначале первым и прекраснейшим из ангелов господних, его так и называли: «сын зари». Но он возгордился, решил, что может стать властителем вселенной и занять божественный престол, и за это был низвергнут. Пророк Исайя говорит об этом так: «Как упал ты с неба, денница, сын зари! Разбился о землю. А говорил в сердце своем: «Взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой, и сяду на горе в сонме богов, на краю севера, взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему». Но ты низвержен в ад, в глубины преисподней». Об этом же говорится и в Апокалипсисе. Бунт сатаны поддержала часть ангелов, и на небе произошла война: архангел Михаил с ангелами воевал против сатаны с его сторонниками, те не устояли и были низвержены.
– Так, так… – Дмитрий Иванович оживился. – Интересная история. У людей такое сплошь да рядом. Но – в высшем мире? Что это за ангел, причем высший, что вмиг переменился? Или он не изменился и остался так же прекрасен, просто взбунтовался против бога и стал его противником?
– Нет, сатана и его ангелы, павшие в ад, утратили первоначальный облик, стали безобразны и гнусны.
– Ну, это внешне. А внутренне?
– Они изменились и внутренне и всё стали делать наперекор богу.
– Ну, это же сказка, Сергей Романович… – улыбнулся Изотов. – Положим, что я, хороший человек, разошелся в чем-то с вами, хорошим человеком, так не стану ж я, в пику вам, грабить кого-то и убивать, так? Я просто не смогу это сделать, потому что я хороший человек. Это же не одежда, которую раз – и сменил. Если этот высший ангел, денница, был действительно прекрасен и добр, то никак не мог сделаться сразу злым и безобразным. Это только в сказках бывает. В плохих причем.
– Дмитрий Иванович… – замялся несколько священник. – Это ведь не я придумал. Этому преданию тысячи лет.
– Я понимаю, понимаю… Какие к вам претензии? Просто я убеждаюсь, что церковь сама не знает сути дела. Говорит, что дьявол – противник бога. Да какой он противник? Просто разделение труда. Выращивает, скажем, садовник сад. Семенами, саженцами, черенками прививает, подкармливает, заводит и выводит новые сорта. А за ним ходит работник: обрезает бесполезные и засохшие ветки, вырубает бесплодные деревья и кусты, убирает и сжигает мусор, чистит дорожки. Зачем садовнику, сиречь богу, заниматься грязной работой? На это у него работник, то бишь дьявол. Не приличней ли такая картинка? Конечно, яблоньке, которую один подкармливает и холит, а другой режет острым ножом, они кажутся страшными друг другу противниками. Но это же не так? Да, работа совершенно разная, одна другой противная, но дело-то одно, общее?
– Ну, картинка у вас не сказочная, вполне житейская, – улыбнулся отец Серафим. – Но это и не доказательство.
– Согласен. Никакая картинка не доказывает. И церковная тоже.
– Разница в том, – заметил мягко священник, – что свою вы придумали сами. А о низвержении денницы говорится в пророчествах.
– Да. Но для кого говорится? Не в воздух же? А для этой яблоньки, скажи которой, что садовник и обрезчик заодно, она совсем, бедная, запутается. Вот и говорят, что был некто первый помощник садовнику, да провинился и теперь первый ему враг. Это ей понятно, потому что самой ей он точно враг. Сказочка для детей.
Священник промолчал.
– А почему вас именно это заинтересовало, Дмитрий Иванович? – спросил он, чтобы сменить направление беседы.
– Ну… вы же слышали, наверно, о пойманном убийце? И историю с моим сыном тоже? Вот меня и заинтересовало… – Дмитрий Иванович потупился. – Мир полон зла. А дьявол – олицетворение зла. Вот и хотелось бы разобраться. Отчего, Сергей Романович, – взглянул он в лицо пастырю, – отчего это зло в мире – от людей или от дьявола?
– И от того, и от тех, – отвечал мудро священник.
– А я думаю, что оно в людях. Дьявол с компанией, конечно, искушают, провоцируют, подталкивают, это да. Но зло творят люди. А был бы, представьте, весь народ кристально чист, добр, тверд, мог бы кого-нибудь он искусить? Ни единого, как не искусил когда-то и Христа. И что бы ему тут на земле делать? Нечего! Убрался бы вон!
– Вот и ответ у вас готов, – улыбнулся Пименов.
– Готов-то готов. Да беда в том, что не все знают эту правду. В сказки про ад уже не верят, да не сильно, похоже, и задумываются. А вот ту правду, что идет на земле сортировка и разделение душ: одни к богу, другие к дьяволу. Вот этого не знают.
– Но и церковь это говорит: одни в рай, другие в ад.
– Ад – это наказание грешников, так? И раскаявшиеся могут быть когда-либо прощены и выпущены, верно? А разделение – это не наказание. Просто падшие, пустые, не годные ни на что душонки навсегда отдаются дьяволу.
– Это не так, Дмитрий Иванович, – возразил кротко священник. – Человеческая душа – христианка и всегда остается божьей.
– До тех пор она божья, пока не падет, да так низко, что уже не нужна богу. После чего становится душой дьявольской.
– Да откуда вы это взяли, Дмитрий Иванович? – взволнованно и смущенно вопросил отец Серафим.
– Да оттуда же. Как, вы сказали, появился дьявол? Из-за каких-то небесных разборок, да? А не возгордись и не взбунтуйся денница, никакого дьявола вообще бы не было? Вот как, значит, устроены у всемогущего бога дела! Ха! Да разве вы не чувствуете, Сергей Романович, какая это, извините, ерунда? Как в плохом детективе! Дьявол, или сатана, или как там его еще, просто необходим, просто обязан быть рядом с богом! Вот в чем штука-то! Если в доме есть кухня, так нужен же и туалет! А по-вашему, дьявол – это как-то случайно появившийся у бога враг. И зачем, понятно, отдавать души, пусть даже негодные, врагу? А если все же не враг? Если помощник, которому тоже нужны работники?
– Но никаких свидетельств, что это так, не существует, Дмитрий Иванович. У вас, конечно, может быть своя версия…
– Да не моя это версия! И свидетельства есть. Но вам они неизвестны, а если б и были известны, вы бы их не признали.
– Скорее всего… – согласился священник.
– Вот видите. Слова одни, а понимает каждый по-своему.
– Но если бы даже так, – задумчиво двумя пальцами повертывал Пименов чашку. – Что это меняет? Какая для людей разница…
– О! – воскликнул Дмитрий Иванович. – Огромная разница! Так кто-то грешит, бесчинствует, а все ж надеется, что покается и будет милосердным богом прощен, – ну, на худой конец, накажут его на том свете. А прощения-то и нет! Просто каждым своим поступком человек выбирает между богом и дьяволом. И чего, в конце концов, больше накопит, туда и попадет. Вот перспектива! Не ад, ад – цветочки! А навсегда уж уйдет из божьего мира в дьявольский!
– Несообразные вещи вы говорите, Дмитрий Иванович, – покраснел отец Серафим. – Не может божья душа стать дьявольской!
– Позвольте, почему ж несообразные? А те ангелы, что ушли за денницей, не стали разве демонами? Так то ангелы! А тут до того уж мерзкие душонки, что по сути они уже дьявольские. Зачем же богу такая дрянь? Вот и пусть разбирается с ними дьявол!
– Дать бы вам власть, Дмитрий Иванович, вы навели б порядок! – пошутил с улыбкой священник, желая уйти от неприятного разговора.
– А я думаю, у бога и так порядок. А истории и сказочки, что в церкви нам рассказывают, не имеют к этому никакого отношения. Вы уж извините, Сергей Романович… вы тут не при чем. Просто я так думаю.
Отец Серафим развел с улыбкой сожаления руками.