СВЕТОТЕНИ
2
Олег долго ворочался и не мог уснуть на своем диванчике. «Козел!.. – вспоминал он обидные слова отца. – На шее я у него сижу!.. Сам чепухой всякой занимается, больше тратит, чем зарабатывает… и он же меня учит! Коз-зел!»
Он уверен был, что у него получится. Ничуть не сомневался, что мать поддержит, – хотя бы первое время. Пока встанет на ноги. А потом… о, потом он им покажет! Он неясно представлял это лучезарное будущее, свой праздник жизни, но восторженный гул, почти рев – «Олег Изотов!!!» – слышал так явственно, будто тысячи голосов кричали о нем за окном. Это проходили по улице снегоуборочные машины.
И она, конечно, услышит. Узнает! Он представил ее растерянную улыбку на свежем, в алых пятнах, лице – где-то там, внизу, среди сотен других лиц. Снизойдет он до нее? Вряд ли. Зачем? У него будет таких, сколько хочешь. Их будет… вот целая толпа бросается к нему, едва вышел из машины. «Мерседес»? Ну, не «жигуль» же, как у Толяна. А Толян… останутся они дружны? Возможно. Но вряд ли. Там будут другие люди, новые друзья. Холодные, могучие гиперборейцы, жители вершин…
Тут насмешливые слова отца: «сверхчеловек, мать, у нас вылупился», – пришли на память, и обидный опять «козел», и снова он пошел по кругу, понимая, что должен перестать, прекратить это, если хочет уснуть. Попробовав «отключиться», не смог все ж совсем не думать, и в голове стоял сумбур, сквозь который он задремывал, просыпался и опять задремывал, не понимая, во сне думает что-то или наяву.
Неожиданно привлекли голоса: в спальне разговаривали отец с матерью. Он догадался, что о нем, но его это не интересовало, и он лишь улыбнулся в темноте в потолок. «Иди своей дорогой, и пусть люди говорят, что угодно», – пришла на ум чья-то фраза. Не имело значения, что они там говорят, но приглушенные голоса раздражали и беспокоили. «Уснуть не дадут», – подосадовал он, заворачиваясь с головой в одеяло, и вдруг какая-то «лоботрясина» долетела и огорошила его. Он живо приподнялся и навострил уши. «Оболтус, вот кто… дрянь парень», – различил он оглушившие его слова, – кровь бросилась в голову, и он не слышал продолжения. Да и не хотел слышать. Во рту пересохло, он проглотил слюну. «Ах, вот как! – подумал он с колотившимся сердцем. – Ах, так!»
Он упал на спину, глядя широко в потолок. «Что же делать?» Первой мыслью было одеться и уйти. Это бы лучше всего. Но холод ночи его остановил. Ладно, утром.
«Но какая гадость, какая гадость!.. – думал он о случившемся. – Нет, кончено! Ноги моей здесь больше не будет! Ах, болван… и я приезжал сюда, как домой!»
«Я приехал не за деньгами, – говорил он мысленно отцу, воображая, как скажет ему это утром. – Я знал, на что иду, и на вашу помощь не рассчитывал!.. («вашу» или «твою»?) на твою помощь не рассчитывал! Ноги моей здесь больше не будет! – Да, скажу это и уйду. Только он подумает, что я для того, чтоб и ему потом не помогать. – Я не настолько подлец, чтобы не помогать родителям!.. – скажу я. Да, я не подлец. Но я лишу его большего – лишу своей любви…»
Эти и похожие мысли навязчиво и беспокойно клокотали и бурлили в нем. «Дурак, спи! – говорил он себе. – Все тебе ясно, спи!» Закрывшись с головой, он пытался придушить их и достигал на минуту цели, но едва забывался, все снова повторялось.
«Разве дело в деньгах, в несчастной этой квартирке? – думал он, забыв, что только что заставлял себя уснуть. – Дело в том, что я чужой для него человек. Я скажу: если я оболтус и дрянь…»
«Сколько я уже не сплю? – спохватывался он, приподнявшись и дотягиваясь до часов. – Без двадцати четыре. Спать, спать…» Наконец, устав от переживаний, он уснул под самое утро, потея под сбившимся одеялом.
Очнувшись, тут же вспомнил, что случилось что-то очень неприятное, обида опять стала свежа и остра, и ночные мысли вернулись. «Нет, кончено. И – совсем кончено. Минуты здесь не останусь!»
В прихожей после негромкого какого-то разговора стукнула дверь и стало тихо.
«Ушел!..» – пожалел Олег. Он быстро встал и оделся. Выйдя умыться, увидел мать, хлопотавшую на кухне. Она взглянула с улыбкой.
– Выспался?
Он хмуро промолчал, утираясь.
– Олежек… все еще можно поправить, – сказала она негромким убедительным голосом. – Я вот что…
– Хватит об этом! – отрезал он и крепко сжал губы.
Мать поставила на стол завтрак, вглядываясь внимательно и тревожно.
– Сынок… – ласково начала она после минуты молчания. – Не надо горячиться. Давай спокойно…
– Я сказал – все! – крикнул он. – Все! Вопрос закрыт! – Вилка в его руке дрожала. – Что вам с лоботрясом и оболтусом… – скривился он вдруг, пытаясь изобразить усмешку, но не закончил и, резко взмахнув рукой, уронил хлеб на пол.
Краска залила матери лицо, она смутилась почти до слез.
– Ах… да не обращай ты внимания!.. Ты папу нашего не знаешь?.. – поспешно и сконфуженно заговорила она. – Не надо, Олежка…
– Теперь знаю! – выкрикнул он и, швырнув вилку, встал. – Знаю! Я чужой здесь… чужой совсем человек! И не останусь тут ни минуты! Ни минуты! – Губы его тряслись. Оттолкнув ногой табуретку, он вышел в прихожую и, сорвав с вешалки куртку, торопливо стал одеваться.
– Успокойся, – говорила она, идя следом, – успокойся, сынок… Ну… я потом приеду… мы все решим. Не переживай так из-за ерунды… – Это все, что она могла сейчас. Да, еще деньги. Порывшись спешно в сумочке под зеркалом, достала пятисотрублевые две бумажки. – Возьми вот пока…
– Не надо мне ваших денег! – раздраженно, как будто ждал этого, вскрикнул он и грубо оттолкнул ее руку. Натянул, нагнувшись и сердито сопя, ботинки. – А его можешь успокоить, – медленно, распрямясь уже, продолжал он с красным лицом, стараясь не сбиться и не поторопиться сказать заготовленную фразу. – Я не только ни рубля вашего не возьму, но ноги моей здесь больше не будет!
– Что ты, сыночек…
Он вышел, сильно стукнув дверью. Нина Михайловна заплакала, ткнувшись лбом в дерматиновую обивку.